Дикое Сердце (ЛП)

- Благодарю, благодарю вас! – еле слышно прошептала Моника.

- Пока не нужно меня благодарить. Возможно, я нашел, как вы мне подсказали, другой способ мести, способ более изысканный и жестокий!

- Ренато, сынок, что случилось? – спросила София. – Лошадь, на которой была Моника, вернулась одна.

- Моя лошадь, моя прекрасная лошадь пришла вся изуродованная и поцарапанная, вся в земле, с оторванным стременем, – пожаловалась Айме.

- Знаю, я столкнулся с ней на дороге, и тоже поспешил, волнуясь; но, к счастью, Моника совершенно не пострадала. Она скоро будет здесь. Она едет в повозке, которую я опередил, именно для того, чтобы вы не беспокоились.

- В той повозке? – спросила Айме.

- Которая ее сбила при пересечении дороги, – заключил Ренато. – К счастью, с Моникой ничего не случилось; и виновник происшествия попросил разрешения привезти ее сам.

- Виновник происшествия? – удивилась София.

- Для него прошу снисхождения, мама.

- Если он налетел на Монику по неловкости…

- Не только из-за столкновения, мама, но из-за другого. Поэтому я приехал раньше. Знаю, для тебя он не святой, но умоляю, прошу тебя, чтобы ты обращалась с ним терпимо, мы поговорим о нем потом.

- Но кто это? – сильно обеспокоилась София.

- Отверженный, который, я уверен, сможет раскаяться. Безумный, который мечтаю, возьмется за ум. Грешник, которого я страстно желаю спасти уже много лет.

- Ты скажешь, наконец, кто это, сынок? – торопила София, взволнованная в высшей степени.

- Я тоже в крайнем нетерпении, Ренато, – уверила Айме. – Кто это?

- Хуан Дьявол. Как раз вот он…

Ренато уже шел к парадной каменной лестнице, перед которой остановилась двухместная коляска, в которой приехал Хуан с Моникой. Колибри спрыгнул на землю, чтобы освободить место. Дрожа от гнева и растерянности, София сделала несколько шагов позади сына. К счастью для Айме, никто не увидел, как она схватилась за спинку кресла, чтобы не упасть, не рухнуть, ее колени подогнулись, зрение затуманилось. Ей показалось, что все закружилось и подавляя крик души, она упала в обморок.

- Айме, Айме! Что это? – забеспокоился Ренато.

- Обморок, она очень волновалась, – объяснила Софи. – Сынок, позови горничных.

Хуан спустился медленно с повозки. Он издалека увидел Айме; увидел, как она пошатнулась и упала; видел, что все подбежали ей помочь; он дал пройти Монике, которая направилась к сестре.

- Быстро! Пусть бегут за врачом! – властно распорядилась София. – У нее нет пульса, она ледяная.

- С ней такое случается, – объяснила Моника. – Но ничего страшного. Ей просто нужен покой и тишина. Пожалуйста, Ренато, отнеси ее в спальню.

- Моя спальня ближе, пойдемте, быстро, – предложила София, удаляясь с Ренато, который взял на руки безжизненное тело жены.

- Хуан, уходите сейчас! Удалитесь сейчас же, – умоляла Моника, охваченная тревогой.

- Не беспокойтесь. Я подожду. Идите с ними. Мы подождем, – он посмотрел на мальчика, у которого расширились глаза от испуга, и улыбнулся ей желчно. – Идите спокойно, Святая Моника, мой секретарь и я подождем.

Опираясь на руку сына, София Д`Отремон стояла у дверей, выходящих на галерею, глядела на высокомерную и неподвижную фигуру рядом с парадной лестницей. Словно отгоняя ужасную мысль, она тряхнула головой. Точно также, как и нотариус, она почувствовала, как мороз прошел по коже, ледяной пот проступил на висках, потому что ожидавший молодой человек, с высоко поднятой головой, был чрезвычайно похож на Франсиско Д`Отремон, который, нарушив все божественные и человеческие законы, дал ему жизнь. Как и он, изящный и крепкий, сильный и ловкий; у него были такие же широкие жесты, и презрительное выражение лица, он с таким же высокомерием поднимал голову. Только кожа была темнее, волосы более волнистые и черные; а большие итальянские глаза Джины Бертолоци являлись для Софии Д`Отремон невыносимым оскорблением.

- Мы не закончили из-за обморока Айме, – пробормотал Ренато. – Но ведь ты слышала мою просьбу, да, мама?

- Ренато, прошу тебя…

- К чему эта злоба, мама? – мягко упрекнул Ренато. – В конце концов, что плохого он нам сделал?

- Он вор! – защищалась София низким и злым голосом. – Все об этом говорят!

- Все ошибаются насчет него. Думаю, я понимаю его. Позволь мне попробовать, мама, дай мне эту возможность. Обещаю, что если он не будет соответствовать, то я повернусь к нему спиной.

- Простите, что прерываю, – извинился Хуан, приближаясь к Д`Отремон. – но я спешу вернуться в деревню. Я приехал, чтобы рассчитаться с Ренато, сеньора Д`Отремон, и избавлю вас от неудобства видеть меня. Вот то, что я должен…

- Что ты говоришь, Хуан?

- Возьми. То, что ты за меня заплатил, когда меня арестовали, что дал однорукому, чтобы тот забрал иск, и чего стоил арест Люцифера. А вот самый старый счет: платок с монетами, который ты дал мне, а я отнял его у тебя, когда мы были детьми. Две золотые монеты и двадцать шесть серебряных реалов. Я взял их, чтобы сбежать отсюда и не умереть с голоду, как собака у дверей твоего богатства, но все уже оплачено, все до последнего сентаво!

- Хуан, Хуан! – позвал Ренато, увидев, как Хуан удалился быстрым шагом.

Он побежал за Хуаном, чтобы остановить, и ухоженной рукой кабальеро схватил его за сильное плечо. Его облик был простодушен и благороден, так же, как высокомерен облик Хуана. В голубых глазах был свет понимания и сердечности, в то время как в черных и свирепых глазах Хуана Дьявола блестела вспышка резкой злобы, давней, идущей от предков ненависти, которой вскармливали все его несчастное детство, ужасное отрочество, суровую и мятежную юность.

- Хуан, почему ты так себя ведешь?

- А как я себя веду? Плачу долги? Это ведь не только преимущество людей благородных. Оставь меня, Ренато. Почему ты не оставишь меня?

- Потому что я такой же упрямый, как и ты, Хуан Дьявол, – сердечно утверждал Ренато. – Потому что у меня есть страстное желание стать твоим другом, хотя ты и всегда отвергал меня наихудшим образом.

- Чего ты хочешь? Я не кабальеро. Оставь меня, Ренато! Будет лучше, если ты меня оставишь.

- Пошли, хватит строить из себя отверженного. Даже ребенком тебе не удалось испугать меня своим шипением зверя, Хуан, я знаю, что ты добрый.

- Я добрый? – горько засмеялся Хуан.

- Смейся сколько хочешь, Хуан, я понимаю тебя, возможно, лучше всех на свете. Есть в тебе что-то, что меня привлекает, заставляет чувствовать тебя своим братом. Я не знаю, как это объяснить. Может быть, потому, что ты пришел сюда за руку с моим отцом, которым я восхищался; может быть, и это почти тайна, потому, что несмотря на нашу короткую дружбу, ты был единственным моим другом в детстве.

- О чем ты говоришь?

- Понимаю, что тебя это удивляет. Странно, но так было. У меня не было в детстве друзей. Мать не разрешала иметь их. Ее огромная любовь окутала меня ласками и заботами. Я никогда не ходил в школу, учителя были для меня не более, чем слуги, лишь более уважаемые, служащие за плату, рассыпающиеся перед единственным учеником в похвалах и заискиваниях, ведь родители превосходно платили. Конечно, в Кампо Реаль было много детей и мальчиков, но им никогда не разрешалось приближаться ко мне, как и мне приближаться к ним. Ты был чем-то новым, другим. Кажется, я до сих пор вижу тебя. Когда тебя привели, мрачного, угрюмого, дикого, как лесного кота. Но было в тебе что-то сильное, свободное и пленительное, что заставило меня завидовать тебе. Да, завидовать, Хуан. Я считал себя счастливым, когда ты позволял мне идти за тобой по полям, пытаясь повторять твои подвиги, и я бы не колеблясь пошел за тобой, если бы ты не предпочел уйти один. Вижу, ты удивляешься.

- В действительности, ты казался мне королем, а я рядом с тобой был меньше, чем пес.

- Возможно, другие видели вещи так, но я – нет. Для меня ты был королем, а я никогда не знал суровых радостей твоего детства. Ты мало изменился, Хуан. Тогда ты смотрел на меня также, как сейчас, угрюмо и хмуро, но торопился помочь и защитить меня, если видел в малейшей опасности. Помнишь?