Иметь и хранить

— Да кончай же наконец! — прохрипел он. — Кончай и будь проклят!

Вместо ответа я выбил у него шпагу, и она улетела за ближайший пригорок.

— Итак, я Керби?

Он отступил и прислонился спиной к песчаному склону, тяжело дыша и держась рукой за бок.

— Керби или дьявол, — ответил он. — По вашему выбору.

Я обернулся к взбудораженной толпе.

— Шесть человек — к шлюпкам! Поставьте их на воду. Остальные, кто пожелает, подымите эту падаль и бросьте в море. Золото покойника возьмите себе за труды. Ты, с дыркой на плече, твоя рана — пустяк и скоро заживет. В качестве лекарства получишь десять пиастров из доли капитана, когда мы захватим следующий приз.

Шайка разразилась шумными воплями одобрения, подняв в воздух целую тучу испуганных морских птиц.

Еще несколько минут назад эти молодцы были готовы разорвать меня в клочки, а теперь с величайшим восторгом провозгласили своим капитаном. О том, как скоро они могут возвратиться к первоначальному настроению, я предпочел не задумываться.

Между тем господин в черно-серебристом камзоле отдышался и овладел собой.

— Неужели вы не почтите меня каким-нибудь поручением, благородный капитан? — спросил он с мягким укором. — Или вы забыли, сколь часто оказывали мне такую честь в то славное время, когда у вас были черные глаза?

— Ну что вы, мастер Пэрдайс, как можно, — любезно ответил я. — Я как раз собирался попросить вас и этого джентльмена из Лимы немного пройтись вместе со мною. Мы приведем сюда моих спутников. А эти три джентльмена: этот, с разбитой головой, этот, с гофрированным воротником — кстати, воротник очень ему идет, — и вот этот, с раной в плече, будут нас сопровождать.

— Ваших спутников? — вкрадчиво переспросил Пэрдайс.

— Да, — небрежно отвечал я. — Они сейчас там, на берегу, за мысом, греются у костра, который не виден за этим песчаным бугром. Нынче хотя и солнечно, но все-таки холодновато. Идемте же, господа! Этим островом я уже сыт по горло и хочу побыстрее подняться на борт и отплыть.

— Право же, столь знаменитому капитану не подобает появляться с такой малочисленной свитой, — заметил мой собеседник. — Мы все будем вас сопровождать.

При этих словах вся толпа подалась вперед.

Я вспомнил и изверг из себя все ругательства, слышанные мною на протяжений моей военной карьеры, а когда их запас истощился, завопил:

— Вы мой подчиненный, не забывайте этого, и не вы командуете мной, а я вами! А вы, собаки, посмевшие ослушаться своего капитана, стойте, где стояли, не то я вас так проучу!

Иногда нахальство — самое верное оружие, во всяком случае, в этот раз оно сослужило мне добрую службу.

Восхищенно бранясь и крякая, пираты остались на месте, одни стали спускать на воду шлюпки, другие принялись раздевать тело Рыжего Джила. Пэрдайс, Испанец, двое могильщиков и громила, которого я ранил в плечо, проворно зашагали следом за мной.

Когда я и эта пятерка подошли к потухающему костру, все сидевшие вокруг него тотчас вскочили на ноги.

— Спэрроу, — непринужденно начал я, — нам, как всегда, везет! Я встретил здесь компанию флибустьеров и открыл им, что я тот самый Керби, которого несправедливый свет называет гнуснейшим из неповешенных разбойников. Я также рассказал, как галеон, захваченный мною несколько месяцев тому назад, затонул вчера вместе со всей командой, так что в живых не осталось никого, кроме нас. Я убедил этих джентльменов избрать меня своим капитаном, и мы сейчас же садимся на корабль и отправляемся обратно в Вест-Индию, откуда нам и не следовало уходить. Не смотрите на меня так, Спэрроу, вам не о чем беспокоиться: вы остаетесь моим старшим помощником и правой рукой.

Тут я обернулся к пятерым разбойникам, составлявшим мой эскорт:

— Джентльмены, перед вами мой старший помощник, Джереми Спэрроу. Он сильно увлечен богословием, но это нисколько не умаляет его влечения к галеонам и прочим испанским судам. А это — Дикон Димон, он был у меня матросом. Вот этот джентльмен без шпаги — мой пленник, я захватил его на последнем из потопленных мною кораблей. Каким образом он, англичанин, очутился на испанском барке, я выяснить не успел. Дама также является моей пленницей.

— Право же, по справедливости это мы должны быть ее невольниками, ибо она берет в плен все мужские сердца, — молвил Пэрдайс, низко кланяясь моей несчастной пленнице.

Пока он произносил эти слова, в наружности пастора произошла разительная перемена. Его серьезное, суровое, прорезанное глубокими морщинами лицо разгладилось и помолодело само малое лет на десять, в глазах, которые совсем еще недавно были полны возвышенных слез, заплясали озорные чертики, строгие губы обмякли и растянулись в бесшабашной ухмылке. Голову в ореоле пышных седых волос он развязно склонил набок; теперь и лицо его, и поза, и весь облик излучали шельмовскую веселость, совершенно не поддающуюся описанию.

— Черт побери, капитан! — вскричал он. — Вам опять повезло! Вот помяните мое слово, скоро родится поговорка: «Удачлив, как Керби!» Подумать только, вы снова капитан, я снова ваш помощник, у нас снова есть корабль и мы снова будем

Просторы бороздить,

Испанцев крепко бить,

А ну, возьмемся дружно,

Чтоб всех их потопить!

— Тьфу, пропасть, не могу петь — такая сушь в глотке! Чтобы как следует ее промочить, мне, наверно, потребуется весь херес, который мы захватим на следующем галеоне!

Глава XXIII

В которой мы пишем на песке

День за днем ветер наполнял наши паруса и пел в снастях, и день за днем мы плыли по синим волнам к островам юга. Мир вокруг дышал сладкой истомой, казалось, он был слишком ленив и безучастен, чтобы замышлять дурное. Мы, заброшенные странной прихотью судьбы на пиратский корабль, держали наши жизни в наших руках и пребывали в такой близости от смерти, что в конце концов стали ее презирать. У нас не было времени размышлять, нужно было смеяться и смешить других, угрожать и бахвалиться, часто разлучать шпагу с ножнами, изображать полную беззаботность и всегда оставаться настороже: изо дня в день, каждую минуту. Корабль превратился в театральную сцену, и мы, актеры, были достойны самых бурных аплодисментов. О том, сколь хороша была наша игра, свидетельствовал тот факт, что, когда судно достигло Вест-Индии, я все еще был капитаном, пастор — моим помощником, а оказавшаяся на борту женщина не понесла ни малейшего урона — напротив, ее чтили, словно королеву. Самая просторная каюта была отдана ей, ют тоже стал ее владением — там она гуляла; мы воздавали ей фантастические почести, снимали перед нею шляпы, кланялись, потом церемонно пятились назад. Мы были ее личной охраной — гвардейцами королевы — я, и милорд Карнэл, и Спэрроу, и Дикон. Мы все стояли между нею и командой корабля.

Мы делали все, что могли, и оказалось, что можем мы очень многое. Когда я вспоминаю, какие песни распевал пастор и как он, сидя верхом на пушке, смешил до колик развалившихся на палубе пиратов, заставляя свой голос звучать то из трюма, то с кормы, то с верхушки мачты, то от золоченой русалки на носу, я не могу удержаться от смеха. Иногда для него расчищали место, и он играл перед пиратами, как когда-то перед публикой в партере театра. Они хохотали, плакали, восторженно ругались — все, кроме Испанца, который всегда был мрачен как туча, и Пэрдайса, который только улыбался, словно томный лорд, наблюдающий за представлением из боковой ложи. Длинными праздными днями, когда снасти гудели под ветром, будто огромная волынка, и в небе не виднелось ни облачка, а до галеонов все еще было далеко, пираты играли в кости и пили вино. Дикон играл вместе с ними и учил их ругательствам и проклятиям, которые были в ходу в наемных отрядах, воевавших в Нидерландах. Дневную выдачу вина членам команды я приказал ограничить, а когда они злились и хватались за ножи, я всем своим видом показывал, что мне на это наплевать. Для них это был своего род каприз, забава, которой они никак не могли натешиться: делать вид, будто они плавают под началом Керби. И чтобы не испортить потехи, пока она превосходила занимательностью любую другую, они продолжали повиноваться мне, как если бы я и в самом деле был этим свирепым морским волком.