Синьора да Винчи

Я уже предвкушала конец своего недолгого путешествия — еще один подарок Провидения. Лоренцо пригласил меня на выходные на их семейную загородную виллу Кареджи. Мне не терпелось встретиться с его матерью Лукрецией, все еще носившей траур по мужу, и с веселым очаровательным Джулиано. Будет там, конечно, и Клариче с детьми — малышом Пьеро и дочкой Маддаленой. Может быть, Сандро Боттичелли тоже оторвется ненадолго от своих картин и присоединится к нам. Я поняла, что истосковалась по непритязательной, но превосходной пище, которой меня наверняка попотчуют за столом у Медичи, и улыбнулась своему мелочному желанию, как и стремлению поскорее насладиться красотой природы: среди городской суеты и толкотни я была напрочь лишена ее.

Маршрут, который Лоренцо набросал для меня в виде карты, в конце концов вывел меня к перекрестку, отмеченному каменным столбом. На нем я различила гравировку: стрелку, упиравшуюся в тонкую и узкую трехлинейную бороздку и всем известные «шесть шаров» — эмблему Медичи. Шары обозначали лекарские пилюли, поскольку отдаленные предки в их роду были врачами.

Солнечные зайчики, пробивавшиеся сквозь узорчатую листву и плясавшие у меня на плечах, на коленях, на боках лошади, придали толику волшебства моему приближению к элегантно вытянутому белокаменному особняку — вполне скромных очертаний, но прелестному благодаря лоджии, опоясывавшей его целиком на уровне третьего этажа. Слева простирались оливковая роща и пастбище, на котором пощипывали травку коровы, а справа раскинулись обширные виноградники и полоса разнотравья, больше напоминавшая цветущую горную лужайку, нежели ухоженный участок богатых и чопорных владельцев.

«Вот оно, совершенство, — подумала я. — Чистое, беспримесное. Иллюзия пасторальной простоты посреди изобильного великолепия».

И тут моим глазам предстало самое желанное зрелище — Лоренцо на пороге особняка, воплощенная улыбчивость, простирал руки мне навстречу. При виде его я ощутила ответный душевный порыв. Я сумела разглядеть красоту там, где другие усматривали лишь неказистость. Его чересчур смуглое лицо в моих глазах представало экзотически привлекательным, задиристый подбородок являлся свидетельством силы, а сплюснутый нос лишний раз напоминал о мужественности. Если бы я по-прежнему оставалась женщиной, то непременно выбрала бы его себе в любовники.

— Вижу, ты отыскал нас без труда.

— Отыскал место превыше всех похвал! — Я восхищенно обвела рукой лужайку, рощу и виноградник.

— Лучше его нет на свете, — с искренним благоговением сказал Лоренцо. — По моим стихам я сужу, что ничто не вдохновляет меня так, как природа.

— Даже любовь ей уступает? — поддразнила я.

Лоренцо, выпрягая коня из повозки, ответил не сразу.

— Сейчас да. Но потом, когда-нибудь, я все же надеюсь повстречать большую любовь.

Он отвел коня на пастбище и через калитку впустил его в коровий загон.

— Дама в моих сонетах не совсем настоящая, — признался он. — Скорее, поэтический вымысел, идеал… Пойдем, Катон, бери котомку. Я покажу тебе твою спальню.

Я подхватила с повозки суму и вслед за Лоренцо вошла на виллу Медичи. Вестибюль по бокам окаймляли две массивные мраморные лестницы. Симметрично изгибаясь, они уводили на второй этаж. Справа располагалась просторная гостиная, слева — столовая. Простая неброская мебель сразу напомнила мне о непритязательной кухонной утвари в городском дворце. Слуг, к своему удивлению, я нигде не заметила, дом, похоже, был полностью безлюден.

Мы стали подниматься по лестнице справа, минуя с полдюжины ниш, в которых были выставлены работы античных авторов: древнеримское мозаичное изображение женской головы, изящная мраморная рука — возможно, все, что сохранилось от прежней античной статуи. Лоренцо кивком указал мне на статую обнаженного юноши с крылышками. Пухлощекий отрок в нише сжимал в объятиях дельфина, едва ли не превосходившего его по величине.

— Из боттеги Верроккьо, — пояснил Лоренцо. — По-моему, в нем есть что-то от Леонардо.

При мысли, что судьбы моего сына и этого благородного семейства так тесно и прихотливо переплелись, мое сердце преисполнилось радостью.

Мы поднялись на третий этаж, где Лоренцо показал мне мою спальню. Я даже не заметила, какая в ней обстановка: мое внимание тут же привлекли двойные створки, ведущие на лоджию виллы. Я не мешкая подошла к ним, распахнула двери настежь и ступила на крытую галерею, разом обозрев с высоты зеленые холмистые просторы и дали. Городские очертания отсюда были неразличимы. «Обман зрения, — подумала я. — Флоренция совсем рядом и… где-то там». Эта комната будет моей на несколько дней — неслыханная честь!

— Благодарю вас, Лоренцо. Здесь замечательно!

— Я так и знал, что тебе понравится. Когда месяцами сидишь в городе и перед глазами у тебя только камень да мрамор, пусть в виде каких угодно прекрасных зданий, недолго и отупеть! А ты, я знаю, вырос на лоне природы…

Мне захотелось крепко обнять Лоренцо за его доброту, но вместо этого я кинула котомку на широкое, ровно застеленное ложе и принялась доставать свои вещи.

— Можешь складывать все сюда, — указал он на расписной сундук с кувшином и чашей, стоявшими на крышке. — Если хочешь, можешь смыть дорожную пыль.

Увидев, как загадочно он улыбается, я спросила:

— Ваша мать тоже приехала? А Джулиано? И супруга?

— Нет, — ответил Лоренцо, улыбаясь еще шире и таинственнее. — На этот раз ты познакомишься с другой моей семьей.

— Что же это за семья? — поинтересовалась я, но Лоренцо уже уходил прочь по коридору, крикнув напоследок:

— Как освежишься, приходи в садик за домом. Мы все там.

Плеснув в лицо прохладной воды, я вдруг застыла, пораженная небывалостью момента. Вот я стою в одиночестве в «своей» комнате на вилле Медичи, рядом с дверью, ведущей на роскошную лоджию, и чистейшим белоснежным полотенцем собираюсь утирать лицо после умывания.

«Жизнь так беспредельно щедра ко мне, — решила я, — что сыплет дары, словно из рога изобилия».

Я вытерлась, притворила дверь в комнату для полного уединения и переоделась в чистое белье. Затем щеткой причесала и почистила от пыли волосы, решив не надевать шляпу: ее напыщенная строгость была бы здесь не к месту. Надев поверх белья чистую мантию, я открыла дверь в коридор — там было тихо и пустынно.

Участок позади виллы Кареджи существенно отличался от пространства перед ее фасадом. От него веяло манерностью — итальянцы в последнее время очень жаловали этот стиль. Все здесь было симметричным: аккуратные изгороди, кусты и яркие цветущие газончики. Совершенную разбивку сада нарушали только два необычных объекта, однако прекрасно гармонировавшие с их окружением.

Одним из них было дерево, неимоверно старое, исполинское, с толстенным стволом, раскинувшим узловатые ветви наподобие тяжелого и плотного балдахина. Листва свисала с ветвей так обильно, что сам древесный великан напоминал огромное зеленое чудо-юдо. Обладай он голосом, то ревом своим, верно, потряс бы землю до самого ее основания.

Второй объект был рукотворным — неземной красоты округлое строение, похожее на храм в греческом стиле, сплошь составленное из стройных беломраморных колонн. Венчал его позолоченный купол в виде безупречно правильного полушария.

Меня вначале все же потянуло к дереву, поскольку именно оттуда долетали голоса и смех. Шагая по извилистым дорожкам среди безукоризненной симметрии сада, я слушала, как скрипит под подошвами гравий, и забиралась все дальше, пока не остановилась перед зеленеющим левиафаном, благоговея перед его древностью и величавостью. Затем в древесной тени я приметила группку мужчин, возлежавших на турецких коврах, расстеленных ярким узором посреди лужайки. Ковры были щедро уставлены графинами с вином, глиняными блюдами с виноградом, дощечками с сырами и хлебом и плошками с темно-зеленым оливковым маслом для макания.

Вскоре мужчины один за другим заметили меня, и среди компании воцарилось молчание, так что стало слышно, как стукаются над головой друг о друга ветви. Где-то на ближнем пастбище жалобно заблеял козленок, но тут же успокоился, отыскав материнское вымя.