Обещай мне чудо

– Выторговал? Мой отец? – Александр недоверчиво фыркнул. – Вильгельм, да, я мог бы поверить… но отец?

– Да, твой отец! И должна признаться, ему это очень хорошо удалось. Чем немало удивил того старого толстого… э-э… дородного итальянского странствующего купца, взявшего меня под крылышко, если можно так сказать.

Александр засмеялся:

– Как жаль, что я не видел! Мой отец торгуется с итальянским купцом за мальчишку, который к тому же не мальчик.

– О, тебе понравилось бы, Александр! – сказала она, протягивая руку и касаясь его плеча. – Мне пришлось прикусить язык, чтобы удержаться от смеха. – Сама не замечая того, она наконец расслабилась и склонилась к нему. Глаза ее заблестели. – Однажды рано утром, когда мне оставалось дня два пути до Леве, я, шагая по тропинке, запела, что было большой оплошностью с моей стороны. Я хорошо отдохнула предыдущей ночью на сеновале у фермера, а его жена сжалилась надо мной и накормила вдоволь этим утром. Впервые за долгое время у меня было хорошее настроение. А затем… – она оборвала фразу и хихикнула, – я повернула за поворот и увидела его, этого огромного… – она расставила руки, словно пытаясь обхватить бочонок, и надула щеки. – Огромный мужчина сидел на своей шаткой скамеечке и слушал, как я пою. Он тяжело поднялся на ноги, представился и предложил проводить меня туда, куда я направлялась, а в оплату я должна была ему петь за обедом и за ужином.

Александр улыбнулся.

– И, несомненно, вооруженные верховые купца сыграли свою роль, когда ты принимала свое решение.

Катарина со смехом подтвердила.

– Но, как ни странно, он сдержал слово. Два дня спустя он доставил меня к дверям дома твоего отца, к его полному изумлению, конечно. Он, разумеется, не имел ни малейшего представления, что это за долговязый черноволосый мальчишка. Но итальянский купец принялся объяснять на превосходном немецком, что доставил меня живым и невредимым и не хочет ли герр фон Леве продать меня. Причем, казалось, он проявлял большую настойчивость. Я не могла понять, о чем он говорил.

– Ну, человек с таким, как у тебя, голосом – большая ценность.

– Мальчик с моим голосом, да! Я пела с трех лет, и никто прежде не предлагал купить меня. Но я никак не могла понять, почему итальянец все время твердил, что осталось очень мало времени. И что нельзя доверять природе, которая всегда может сыграть злую шутку с бедным сеньором дель Веккио.

Александра внезапно осенило.

– О, Боже, – сказал он смеясь. – Бьюсь об заклад, он чертовски спешил.

– Я все еще не понимала, что происходит, но твой отец, и глазом не моргнув, пустился с ним в переговоры! И только тогда до меня стало доходить, что они обсуждают. Я подскочила от изумления.

Он так смеялся, что на глазах показались слезы.

– Боже, могу себе представить! Мой добрый правильный отец торгуется за право обладать будущим кастратом.

Катарина смеялась вместе с ним.

– Сначала я пришла в ужас! А потом мне пришлось прикусить язык, чтобы удержаться от смеха, так как ни один из них не знал, насколько ненужной окажется операция.

– И сколько же ты стоила!

Катарина подчеркнуто приосанилась.

– Четыре полных меры белейшей пшеничной муки высокого качества, пару разделанных куропаток и летний окорок.

– И окорок? – переспросил он поддразнивая. – Ну, я вижу, кто выиграл в результате этой сделки.

– Негодяй! – воскликнула она и замахнулась на него.

Ее прекрасные синие глаза светились улыбкой, и он шутливо перехватил ее руку, заставив ее склониться к нему, чтобы сохранить равновесие, и, к его удивлению, она не вырывалась.

– Итак, ты прибыла в Леве, подопечная по договору. И столько-то должна была отработать.

Она усмехнулась.

– Именно так сказал Вильгельм. Он даже занес меня в свой гроссбух! – Она замолчала, чтобы подавить зевок. – Но позже твой отец заставил его вычеркнуть эту запись. Я чувствую себя в таком неоплатном долгу перед этим дорогим моему сердцу человеком, Александр. Он так никогда и не позволил мне вернуть ему долг. Он уверял меня снова и снова, что достаточно вознагражден моим пением и возможностью сидеть в саду и слушать, как я читаю ему письма младшего сына.

Она снова зевнула, а он, отпустив ее руку, отвернулся к огню.

– Эти чертовы письма. Я был высокомерным и напыщенным…

– …надутым, заносчивым ослом, – закончила она за него. – Я абсолютно согласна. – Она на мгновение коснулась его плеча, затем отвела руку. – Но письма доставляли огромное удовольствие твоему отцу, Александр. Пожалуйста, не жалей, что написал их. Они так много для него значили.

Она откашлялась, а он взглянул на нее.

– Хотя в те дни, когда они приходили, я заботилась о том, чтобы получить легкий ужин.

Он не смог удержаться от усмешки.

– Такими скверными они были?

– Хуже. Передать не могу, как тяжело мне было удержаться, чтобы не прервать поток этой самодовольной болтовни. – Она снова не смогла подавить зевоту. – О, извини. Я слишком много смеялась, и это навеяло на меня сон.

– Нет, Катарина, – сказал он, проводя рукой по ее подбородку, он ждал, что улыбка, все еще светившаяся в ее глазах, уступит место отвращению или слепому желанию. Но улыбка осталась. – Невозможно смеяться слишком много.

Он поцеловал ее, нежно прижавшись губами к ее губам, затем отстранился.

– Мы должны отдохнуть. Утром нам предстоит долгий путь.

Кончики ее пальцев скользнули по его щеке, и она, чуть коснувшись губами, поцеловала его.

– Спокойной ночи, Александр.

Затем она повернулась к нему спиной, свернулась калачиком и уснула.

Катарина проснулась на заре и обнаружила, что она одна в доме. Холодок страха рассеял утреннюю прохладу. Ее взгляд, скользнув по комнате, остановился на ломте хлеба и сыре, лежащих рядом с ней вместе с мехом для вина. Немного успокоившись, она уловила за стенами дома Грендель тихие звуки, свидетельствующие о том, что лошадей чистят и седлают.

Лошадиная попона, на которой она лежала, исчезла, и она мысленно отдала должное сноровке полковника, сумевшего с такой ловкостью ее взять. Но тут она почувствовала смущение из-за своей болтливости накануне вечером. И, пытаясь придумать нужные слова, которые она скажет ему в оправдание, принялась поспешно есть.

Катарина сидела, устремив взгляд на каминную решетку, когда услышала шорох отодвигаемой кожаной занавески. Она встала, чтобы встретить его, прежде чем он зайдет в комнату.

– Полковник, что касается…

– Доброе утро, Катарина, – улыбнувшись, сказал он. – Мы можем отправиться в путь, как только ты будешь готова.

Она кивнула, поспешно сунула в рот последний кусок хлеба, запила его вином, затем расправила и разгладила амазонку и плащ.

– Я готова, полковник, – сказала она, подходя к двери и протягивая ему мех с вином.

Он с легким поклоном отступил и придержал для нее кожаную дверь.

За порогом ее неожиданно окутал пропитанный туманом утренний холод. В хижине было теплее, чем ей представлялось. В сером рассеянном свете она ясно видела тропинку, ведущую к домику, сам же домишко казался немногим лучше, чем ветхая полуразвалившаяся лачуга… и все же… вопреки ее ожиданиям он не производил впечатление покинутого.

Это вызвало у нее тревогу. Когда Александр подсадил ее на коня, она посмотрела на него сверху и спросила:

– Ты не собираешься взять какую-нибудь книгу заклинаний или что-либо еще, чтобы отражать нападение разбойников по дороге в Таузендбург?

Он улыбнулся при виде ее плохо скрытого беспокойства.

– Я ничего не беру у Грендель, кроме ее уроков и гостеприимства, – произнес он с некоторой долей самоуверенности.

Она недоверчиво фыркнула.

Он с невинным видом пожал плечами.

– И, возможно, время от времени приобретаю кое-какие припасы.

– Припасы? – со смехом переспросила Катарина. – Так вот как тебе удалось спастись от того пушечного ядра? Ты наслал на него чары?

Он проверил, хорошо ли подтянуто стремя, при этом его пальцы обхватили ее обутые в сапоги лодыжки. По телу ее прошла дрожь, и она качнулась в седле, чтобы рассеять непрошеное чувство.