Обещай мне чудо

Он настороженно посмотрел на нее, не доверяя внезапно произошедшей в ней перемене настроения.

– Знать что?

– Знать, что ты не угрожаешь впустую, – Она усмехнулась. – И не затягиваешь выполнение своих угроз надолго. Необычная черта в мужчине.

– И каким же образом горшок с киноварью или кувшин с египетскими жуками может осуществить какую-то высказанную мною тебе угрозу? – спросил он и, скрестив руки на груди, стал ждать ответа.

Она открыла горшок и высыпала несколько зернышек на ладонь.

– И не забудь, янтарь с Востока. – Она потерла крупинками по запястью, затем поднесла их к носу и вдохнула. – М-м-м, люблю запах янтаря.

Он фыркнул, когда она вновь взяла в руки горшок и снова засмеялась.

– Ты угрожал мне чудом и – вот оно, – сказала она, раскинув руки и обводя жестом всю комнату. – Не сомневаюсь, что среди этой кипы рукописей в углу есть даже книги с заклинаниями.

– Ах, – сказал он, опуская руки, когда наконец понял, о чем идет речь. Беспокоившая его неопределенность рассеялась, словно туча мошек от порыва ветра. – Но я не угрожал тебе чудом, Катарина. Я обещал.

Он подошел к ней, взял за руку и, поднеся к носу запястье, вдохнул так же, как делала она. Александр ощутил, как она вздрогнула от его прикосновения и осторожно постаралась высвободиться.

– Запах янтаря, согретого женской кожей, действительно… невозможно забыть.

Он разжал пальцы, и ей удалось высвободить руку.

– Обещания… угрозы… Чаще всего это одно и то же, – сказала она.

– Нет, не одно и то же, – возразил он, протягивая руку и касаясь ее щеки.

Она поспешно отступила с выражением отвращения на лице.

– И не говори, что чары в моих глазах.

Он отвесил подчеркнуто вежливый придворный поклон, рискуя сбить шпагой несколько стоявших на краю сосудов.

– Хотя эти слова готовы сорваться с моего языка, я не произнесу их.

Он видел, что она изо всех сил старается подавить улыбку. «Хорошо, хорошо», – подумал он. Она плотнее укуталась в свой плащ.

– Может, твои слова и готовы сорваться, полковник, но я вся дрожу. Единственное чудо, которое мне сейчас требуется, это огонь.

Он поднес ее пахнущее янтарем запястье к своим губам.

– Огонь – это именно то…

– В очаге, Александр. – Быстрым движением она вырвала у него руку. – Я хочу сидеть у камина и ощущать жар…

– И я хочу, чтобы ты почувствовала жар, Катарина. Жар горящего…

– Дерева, – закончила она за него. – Горящего дерева.

Он прикрыл лицо маской простодушия.

– Ну конечно, Катарина. А ты думала, о каком огне я говорю?

Она открыла было рот, чтобы ответить, затем закрыла его и насмешливо посмотрела на него.

– Я просто уточнила, что именно будет гореть. Насколько я знаю, солдаты многие вещи используют в качестве топлива.

– Только когда доведены до отчаяния, Катарина.

Она посмотрела ему в глаза.

– Совершенно верно, Александр. Совершенно верно.

Катарина внезапно проснулась, сердце ее бешено колотилось, крики, раздававшиеся в кошмарном сне, все еще отзывались эхом в ее голове. Ногти впились в грязный пол рядом с лошадиной попоной, которую Александр расстелил у огня. Она заставила себя глубоко дышать, это приносило некое подобие покоя.

За прошедшие годы она приучила себя просыпаться, как только начинался кошмар. Это был единственный известный ей способ удержаться от криков и не потревожить Изабо.

Она бросила взгляд на лицо все еще спящего Александра, освещенное тлеющими углями очага. Он лежал, распростершись, рядом, но не касался ее. Казалось, он чувствовал себя в такой убогой обстановке вполне удобно и непринужденно. Большинство избалованных и изнеженных офицеров, которых она знала, стали бы глумиться над бедностью дома. Но не Александр.

Не Александр… И это беспокоило ее больше, чем она хотела признать. Она поднялась на колени, затем встала на ноги и подошла к единственному в комнате окну, затянутому промасленной бумагой. Днем оно казалось прозрачным и пропускало яркий свет солнца. Но ночью выглядело столь же непроницаемым, как спящий полковник.

Она протянула руку, чтобы смести паутину с подоконника.

– Опасаетесь разбойников, мадам? – пробормотал у нее за спиной Александр.

На мгновение ее рука замерла, затем она обрела самообладание и закончила начатое дело, причем прикосновение к древесине подоконника и нежной, словно дыхание ангела, паутине успокоило ее.

– Не стоит, – продолжал он, не дождавшись ответа. – У суеверных дурней не хватит отваги рискнуть вызвать гнев Грендель.

– Но она умерла!

Катарина повернулась и увидела, что он встал и подошел к ней. Она боролась с желанием сделать шаг назад.

– Разве? – Он пожал плечами, его взгляд скользнул по тускло освещенной комнате и снова устремился на нее. – С Грендель никогда нельзя быть в чем-то уверенным наверняка.

– Конечно, умерла! Это место покинуто, – сказала она, обводя комнату решительным взмахом руки. – Здесь никого не было уже несколько лет. И ничто не сможет удержать этот сброд в страхе.

Александр подошел к столу и стал рыться в беспорядочной куче фаянсовой посуды и деревянных шкатулок. Затем вернулся и протянул ей шкатулку размером с головку сахара. Толстый слой пыли, покрывавший крышку, не мог скрыть искусную инкрустацию.

Большим пальцем он сдвинул простую костяную задвижку, какой обычно закрывают книги, и поднял крышку. Внутри приютилось несколько кожаных мешочков, некоторые из них были обиты шелком, другие бархатом. Он взял один и поставил шкатулку на пол, затем развязал шелковый шнур, стягивающий мешочек.

– Ничто не сможет удержать этот сброд в страхе, Катарина, – повторил он и высыпал ей на ладонь кучку лазурита. – И все же они не приходят.

– Но… – шепотом начала она, разглядывая камни. – Но почему они не приходят?

Он согнул ее пальцы, обхватывая ими драгоценные камни, так что их острые края впились ей в ладонь, и посмотрел в глаза.

– Не стоит недооценивать силу того, что человек считает истиной, во что верит. Это самый важный урок, который я усвоил… на поле битвы или вне его… и этому научила меня Грендель.

Она выдернула у него руку, ссыпала камни обратно в мешочек, крепко завязала и, положив ему на ладонь, сказала:

– Спасибо за совет, полковник. Но не думаю, что Балтазара фон Меклена можно будет удержать вдали от Карабаса с помощью суеверий. Я тоже выучила свои уроки, – продолжала она, отхлебнув из меха для вина, который он принес вместе с куропаткой и сыром, упакованными на ужин поварихой. – И их преподнесла мне не Грендель.

Вино из смородины казалось терпким, но это было ее вино, вино из Леве, которое там сделали, не украли, не конфисковали, не нашли по счастливой случайности. И оно доставило ей большее наслаждение, чем могло бы доставить лучшее рейнское.

Она села перед огнем, все еще смакуя вино и вспоминая о том времени, когда у нее не было ни вина, чтобы прихлебывать, ни куропатки, которую можно было непринужденно пощипывать. Когда… Она обхватила руками колени и устремила взгляд на угли. «Нет, – сказала она себе. – Прошлое осталось позади… с ним покончено. – Ее рука невольно сжалась, словно держала рукоятку пистолета. – Оно не вернется».

У себя за спиной она слышала приглушенный стук камешков, когда Александр укладывал мешочек в шкатулку, затем последовал щелчок закрываемой крышки. Он тихо присел на корточки перед огнем, помешал угли палкой и добавил еще полено, чтобы поддержать огонь. Он так же, как и она, хранил молчание.

Увидев, как древесина занялась, Александр повернулся к ней:

– Что за уроки, Катарина? Какие уроки ты усвоила?

Она ничего не сказала и продолжала смотреть в огонь. Но перед ее мысленным взором вновь проплывал дым горящего города, она вдыхала запах смерти, снова слышала звуки…

Катарина уткнулась лицом в колени и прикусила язык, чтобы удержать рыдание, уже подступившее к горлу. Она ощутила легкое, словно перышко, прикосновение Александра к ее волосам, нерешительно пытавшегося погладить ее, чтобы утешить.