Охотник на ведьм (ЛП)

— Пусти меня. Я пойду искать ее. Она там совсем одна…

Он покачал головой.

— Сегодня ночь нечистой силы. Я уговаривал, но никто не пошел, а искать в одиночку…

Даже если отбросить тот факт, что она здесь пленница, то отправляться на поиски в безлунную ночь, среди коварных холмов… Безрассудство. Она сама это знала.

Выдохшись, она тяжело прислонилась к нему и не противилась, когда он тесно привлек ее к себе.

— Ш-ш, — прошептал он в ее волосы, баюкая ее в своих объятьях.

В каком-то оцепенении она говорила в его плечо, разговаривая сама с собой:

— Я же привезла ее сюда… я делала все, лишь бы она не вспомнила… я так старалась… — Плечи ее дернулись, и он понял, что она плачет. — Но все оказалось бесполезно.

Он дал ей выплакаться, очень долго в молчании обнимая ее, пока она сотрясалась в рыданиях.

— Когда по воскресеньям мы возвращались со службы домой, она обычно пекла хлеб, хоть церковь и запрещала работать в Божий день, — приглушенно пробормотала она против его плеча. — Она всегда говорила, что мы благодарим Господа за наш ежедневный хлеб, а не за ежедневный-кроме-воскресенья.

Он расслышал голос ее матери за ее словами.

— Твоей матушке очень повезло, что у нее была ты.

— Когда-то мы были так счастливы.

— Ты будешь счастливой снова. Обещаю.

Возможности сдержать это обещание у него не было, но она подняла лицо и улыбнулась, словно поверила ему. Словно смогла на секунду забыть все произошедшее.

Он вытер с ее лица слезы и приник к ее губам.

Поначалу поцелуй был нежным. Скорее утешающим. Но вскоре она начала целовать его с нарастающей страстью, увлекая к тому сладостному беспамятству, которое дарило слияние тел.

Ладони его вновь прошлись по ее телу, но едва он принялся возиться со шнуровкой ее платья, она отодвинулась, оглядываясь на дверь.

— Но как же…

Он остановил ее поцелуем.

— Никто не войдет. — Все, кто мог их потревожить, молились, спрятавшись от Дьявола за закрытыми на все засовы дверями. — Сегодня ночью никто не осмелится искать ведьм.

— Но вдруг…

— Завтра. — Завтра. Это все, что он мог сказать. Сегодняшнюю ночь, когда завеса между мирами стала тонкой, и в ночи мог разгуливать Дьявол, сегодняшнюю ночь они провозгласят своей.

Он заглянул в ее глаза, которые когда-то казались ему странными и отталкивающими. Теперь он видел в них только глубину и яркость цвета, как и в обилии оттенков, которыми переливались пряди ее волос. Ее глаза обещали буйство чувств, они волновали кровь, заманивали его в яркий, многоцветный мир, который он, сам того не зная, искал всю свою жизнь.

Который он не отдаст, чего бы это ни стоило.

— Идем, — произнес он, удивляясь, что еще может улыбаться. — Позволь мне любить тебя.

***

Маргрет отдавалась поцелую неистово, без остатка, зная, что эта ночь любви, возможно, последнее, что осталось у нее и у них обоих.

День за днем она отгораживалась от мира все новыми и новыми стенами. Чтобы никто не вошел. Чтобы никто не увидел. Чтобы никто не подобрался чересчур близко.

Но в конце концов стены оказались бесполезны. Александр разрушил их, обратил в щебень, и когда они пали, увидел ее. Узнал, кто она. И несмотря на все, он обнимал ее.

Откинувшись назад, она пытливо заглянула ему в глаза. Его взгляд, уже не загнанный, не подавленный, излучал любовь. В прошлый раз соитие между ними произошло в борьбе с другим, куда более мрачным занятием. Но сегодня будет только любовь и ничего больше.

Обстановка вокруг была еще скромнее, чем в их прошлом убежище. Всего-то и было в комнате, что фонарь, тонкий тюфяк на полу да ночной горшок. Но все это не имело значения. Самым главным сейчас было до последней секунды насладиться отведенным им временем.

— Я хочу увидеть тебя, —  проговорила она.

— Увидеть?

— Той ночью ты… — Она не знала, как выразиться. Его глаза, пальцы, его язык и губы на ее коже. Она упивалась его ласками, но с закрытыми глазами. — Но я…

Каким-то образом он понял, что стояло за ее несвязными словами. Сбросил плащ, расстегнул длинный ряд пуговиц на куртке и позволил ей подвести себя к тюфяку, где она сняла с него сапоги. Потом сел, скрестив ноги — в бриджах, чулках и рубахе на теле и с подначивающей улыбкой на лице, которая будто вопрошала, хватит ли ей смелости сделать следующий шаг.

Она присела на пятки и, сцепив пальцы в замок, вдруг оробела. Целый год, пока ее называли вдовой, она и не вспоминала, что на самом деле она неопытная девица.

— Ты, верно, думаешь, что я не знаю, что делать, — прошептала она. Так оно и было. Она не знала.

Его теплая ладонь накрыла ее щеку, и она прислонилась к его руке, обхватив ее своими руками.

— Я думаю, — молвил он, — что бы ты ни сделала, все будет правильно и хорошо.

Она прижалась губами к его коже и подняла голову.

— Тогда я начну, как ты.

Она скатала вниз его черные шерстяные чулки, но как только потянулась к ступне, он отдернул ногу.

Она заглянула ему глаза, гадая, что она сделала не так.

Он помотал головой.

— Не на что там смотреть.

Обеими руками она сжала его лодыжку.

— Вот сама и проверю.

И вновь взялась за его ступню. Мужскую. Сильную, крепкую, широкую. В ее глазах так же безупречно вылепленную, как его руки.

Лаская, поглаживая и разминая обе его ступни, она наслаждалась ощущением, которое дарило прикосновение к его коже, даже там, где она была загрубевшей. Потом она перешла на более легкие касания, перебрала по очереди пальцы на его правой ноге и провела рукою вниз, лаская выемку ступни.

Он дернулся, издав короткий смешок.

Настал ее черед усмехаться.

— Александр Кинкейд, уж не хотите ли вы сказать, что боитесь щекотки? — Она еще раз пробежалась кончиками пальцев по подошве его стопы, забавляясь тем, как он при этом подскакивает и извивается.

— Только там, — сконфуженно пробормотал он.

И тогда она расхохоталась. Не прыснула, скромно закрывшись рукавом, не захихикала, а залилась рвущимся изнутри хохотом, который, запрыгав между стенами, прогнал из комнаты все сомнения и неуверенность.

— Выходит, человеческие слабости тебе все же не чужды, — отсмеявшись, проговорила она. Лицо его, всегда суровое и непроницаемое, стало смущенным. И она, обнаружив этот крошечный изъян, эту трещинку в его непробиваемой броне, полюбила его еще крепче. — Только на правой?

Она потянулась к его левой ступне, но он, увернувшись, стремительно подхватил ее и подмял под себя, вновь страстно целуя, и оба они, не дожидаясь, когда губы сольются с губами, осыпали друг друга поцелуями в нос, щеки, веки, в подбородок, ища еще не опробованные на вкус уголки.

Ее руки безудержно блуждали по его телу, под рубаху, вверх по спине, через ребра к впадине, где плечо соединялось с торсом. Изучая его. Проверяя. Выискивая новое чувствительное местечко.

На сей раз он не дернулся и не засмеялся. Но она услышала стон.

И открыла глаза.

Он лежал, облокотившись на вторую руку, и довольно улыбался.

— Только там.

Он и она, оба улыбнулись, глупой, счастливой улыбкой.

— Хватит и одного места. Но я запомню, где оно находится. — Словно впереди были годы, чтобы вспоминать.

Забыв, что сейчас ее очередь его исследовать, он накрыл ее собою, целуя, и она не противилась. Разлучиться даже на миг, даже для того, чтобы снять с него рубаху, не представлялось возможным, и тогда она стянула вниз его бриджи, упиваясь ощущением его ягодиц под ладонями, дотягиваясь до сильных бедер.

Не отпуская ее, он сбросил бриджи, а она, пробравшись в щель меж их телами, обернула ладонями его плоть.

Ощутила, как он пульсирует, оживленный желанием, и ее тело отозвалось, запело в предвкушении. Ее груди, ее лоно прошило покалыванием. Неужели это всего лишь второе их соитие? Ее тело уже угадывало его ритм. Бедра поднялись, толкаясь сквозь слои ткани, чтобы встретиться с его чреслами.