Скверный маркиз

— Ради всего святого! Постарайся создать впечатление, что тебе смертельно скучно! Если ты приедешь в Райд Хауз с выражением блаженства на лице, то никто не поверит, будто это я — объект страстного увлечения итальянского дипломата…

— Ну как же ты ко мне все время придираешься! — пожаловалась Кэролайн. — Прямо второй Дариус!

Однако, вступая в холл Райд Хауза, она попыталась принять вид серьезной, озабоченной особы. В холле никто их не ждал, и Орелия с облегчением выдохнула. Обошлось!

— Ее светлость удалилась на покой, — доложил им дворецкий, — а его сиятельство уехал вскоре после обеда и еще не возвратился.

Орелия радостно улыбнулась, но Кэролайн, когда они поднялись наверх, не преминула ее упрекнуть:

— Негодная! Ты вынудила меня уехать слишком рано! Я могла бы задержаться там еще почти на час! Целый час в объятиях такого незабываемого мужчины! Ты меня совсем не понимаешь…

— Но разве можно так рисковать? Как бы мы объяснили свое опоздание, если бы герцогиня и его сиятельство нас дожидались? Ты только представь себе эту картину!

— Ну, я бы что-нибудь придумала! — легкомысленно отмахнулась от нее Кэролайн. — И в следующий раз, запомни, я тебя ни за что не послушаюсь! — Сердитая, она прошла к себе в спальню и плотно закрыла за собой дверь.

На следующий день с утра Орелия и Кэролайн в сопровождении герцогини поехали в парк — в Лондоне это уже стало своего рода традицией и ритуалом: надо было предстать перед обществом, надо было сделать так, чтобы о тебе говорили, надо было самим получить повод для обсуждения полученных впечатлений дома или с особенно близкими тебе родственниками или приятельницами.

Они взяли ландо с открытым верхом, так что множество знакомых, кого они встретили по дороге, могли получить богатую пищу для разговоров о нарядах двух молодых красавиц и одной бывшей, блиставшей в светских гостиных не одно десятилетие назад, и о впряженных в их экипаж породистых лошадях — подарке маркиза бабушке, которая уже успела сообщить о нем кое-кому, а новости разлетаются в высшем обществе молниеносно, так что объектом внимания в это утро в парке была исключительно троица дам и две везущие их изящные тонконогие лошадки с пышными гривами.

В Райд Хауз дамы вернулись к ланчу. Оказалось, что на ланч приглашены несколько видных политиков.

— Это, наверное, твое влияние, Кэролайн? — узнав о необычных для этого дома гостях, немедленно обратила герцогиня вопрос к будущей родственнице. — Ведь Дариус никогда, по-моему, не питал ни малейшего интереса к политике.

— Ну, что вы! — стараясь сохранять уважительный тон, воскликнула Кэролайн. — Все эти споры между вигами и тори… Это такая скука! Я знаю только, что виги представляют интересы промышленников и торговцев, а тори — интересы земельной аристократии. И какие-то между тори и вигами есть религиозные разногласия, хоть те и другие ратуют за англиканскую церковь, но, кажется, тори тяготеют при этом к католицизму, за что виги их критикуют… И, кроме того, я никогда не могу запомнить, кто в какой партии состоит, и всегда попадаю в неловкое положение.

— Да ты, детка моя, неплохо подкована по части политических игр! — не преминула заметить ей герцогиня и внимательно на нее посмотрела, словно в чем-то подозревая.

Кэролайн смутилась:

— Да нет же, ваше сиятельство! Говорю вам, это только поверхностно кажется, будто я что-нибудь понимаю в политических спорах! А все эти люди не вызывают у меня ни малейшего интереса… — Она слегка покраснела и поспешила закончить разговор, тем более что Орелия сделала ей знак, незаметным движением приложив палец к губам: дескать, уймись, а не то скажешь лишнего…

Собралось общество из двадцати человек с лишним. Для Орелии все были только именами, не более того, но до тех пор, пока дворецкий Уиллард не возгласил: «Достопочтенный Генри Грей Беннетт, милорд!» — и в комнату вошел человек привлекательной внешности, с высоким лбом, открытым лицом. Здороваясь с маркизом, он сказал:

— Помните, Райд, вчера вечером мы говорили о проекте закона, который я передал на рассмотрение в парламент? Я предлагаю запретить использование труда малолетних трубочистов. Я еще сказал вам тогда, как мало значения общество придает таким актам жестокости… И, вот, представьте себе мое изумление, когда я стал обладателем этой книжечки…

И Генри Грей Беннетт протянул маркизу томик в зеленом кожаном переплете, а Орелия затаила дыхание: на минуту ей показалось, что она превратилась в каменное изваяние, так оцепенела она при виде своей книжки!

— А что это такое? — спросил маркиз.

Но тут один из гостей заметил:

— Я эту книгу видел уже вчера. Говорят, она вызвала сенсацию. Бог его знает, кто ее автор! Наверное, один из этих проклятых реформаторов! Мало нам Тома Пейна с его «Правами человека», этого наглого радикала, так еще и анонимные появились и сеют смуту!

— Кто бы он ни был, да благословит его Господь! — возразил достопочтенный Беннетт. — Я должен прочитать вам одно стихотворение, хотя бы уже потому, что оно, по-моему, очень поможет привлечь к моему законопроекту сторонников!

Беннетт немного помедлил, поцеловал герцогине руку, открыл книгу и начал читать. В комнате воцарилась полная тишина.

— Что вы думаете обо всем этом? — спросил он через мгновение, послав в пространство последний — так трагически и безнадежно звучащий — вопрос. — Общество, которое уже семнадцать лет требует запретить труд детей-трубочистов, обратилось ко мне с просьбой узнать, нельзя ли перепечатать эти стихи в их памфлете для широкой публики.

— А что, что это за книга? — еще раз спросил маркиз, и Генри Грей Беннетт вручил ему томик в зеленом переплете.

Маркиз с интересом стал его перелистывать. Орелия тем временем осторожно поспешила забиться подальше, в самый малоосвещенный угол комнаты — здесь, ей казалось, ее могут и не заметить.

Разве могла она даже помыслить, что ее стихотворения привлекут к себе такое внимание? Она знала этого человека, достопочтенного Генри Грея Беннетта, знала о нем и о его борьбе за права несчастных маленьких трубочистов. Два года назад, когда Беннетт представил в парламент петицию о запрете этого вида труда, под которой стояли сотни подписей, ее дядя Артур — граф Артур Морден, член палаты лордов, одним из первых подписал петицию, после чего вступил в переписку с достопочтенным Беннеттом, и Орелия не только читала все эти письма, но и помогала дяде Артуру отвечать на них.

Когда ее стихи были опубликованы, у нее возникла надежда, что они привлекут внимание хотя бы немногих читателей к ужасам, творящимся в Лондоне и в провинции, но теперь, слушая, как обсуждают строчки ее стихов, она трепетала — так непривычно было слышать свои стихи из уст другого человека, это было похоже на то, как публично раздеться… Орелии стало не по себе. А ведь в сборнике есть и другие ее стихи, романтические, мечтательные… О них сейчас разговора не шло. И хорошо — она вообразила себе на минуту, что собравшиеся здесь люди стали бы зачитывать ее душевные откровения…

Утешала лишь мысль, что никто не заподозрит в авторстве ее, безвестную Орелию Стэнтон! Так она подумала — и тут же услышала, как злобно воспринимающий все реформы лорд Вустер спросил:

— Чьи же это стихи, Генри?

— Дело в том, что я ничего не знаю об авторе и кто он, но мне бы очень хотелось с ним познакомиться.

— Пусть поостережется, — напрягся престарелый пэр, пыхтя от негодования, — иначе окажется в тюрьме за подстрекательство к мятежу.

— А вы не преувеличиваете? К мятежу? — изумился маркиз.