Зимняя мантия

На вершине холма охранники поставили Уолтефа на колени лицом к восходящему солнцу. Пока священник читал над ним молитву, приблизился палач, сверкая мечом.

Глаза Уолтефа расширились от ужаса, и Симон увидел в них страстное желание жить. Даже сейчас он не мог поверить, что смерть близка.

– Ради всего святого! – взмолился он. – Дайте мне время, чтобы в последний раз помолиться за себя и за вас.

Палач замешкался и оглянулся на собравшихся рыцарей.

– Валяй! – проворчал Юдо Шампанский, нетерпеливо махнув рукой. – Но поторопись! – Стоящий рядом Роджер Монтгомери окрысился, недовольный отсрочкой.

Уолтеф раскинул руки, склонил голову и заговорил, перекрывая голос прелата.

– Pater noster qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum.

Adveniat regnum tuum…

Симон тоже молился, его сильный юношеский голос звучал громко и ясно. Люди, стоящие рядом, бросали на него косые взгляды, но ему было все равно. Он молился для Уолтефа, для его поддержки и веры.

Уолтеф услышал Симона, поднял голову и нашел его глазами. Симон разглядел в них напоминание о своей клятве и страстную мольбу. Но Симон был бессилен ему помочь.

– Et пе nos inducas in temptationem. – Голос Уолтефа замер, и взгляд с Симона переметнулся на группу знатных рыцарей, чьи интриги привели его на это место. Юдо Шампанский, Робер Мортейнский, Роджер Монтгомери… Он смотрел, пока они не загородили от него восход солнца. – Sed libera nos a malo. Но избави нас от лукавого. – Толпа вокруг зашевелилась, и палач неуверенно огляделся. Юдо кивнул. Палач взялся обеими руками за меч, отвел его назад и резко опустил, одним ударом отсекая голову.

– Аминь! – уже в одиночестве закончил Симон. Наступила жуткая тишина. Некоторых в толпе рвало. Симон прошел через все это накануне. Теперь он сухими глазами смотрел, как забрызганное кровью тело Уолтефа погрузили на похоронные дроги, голову положили рядом. Кто-то из толпы пытался пробиться ближе, но солдаты не позволяли это сделать. Симона, как придворного, пропустили через кордон. Слуга уже смывал с травы кровь, поливая ее водой из ведра, убирая все следы казни. Одеяло, которым накрыли тело, пропиталось кровью, пока останки Уолтефа несли к уже выкопанной могиле.

Симон стоял на краю глубокой ямы. Уолтефу отказали даже в гробе или покрывале. Тело просто сбросили с дрог в яму. Один человек наклонился и приставил отрубленную голову к шее. Сразу же рабочие начали забрасывать могилу землей. Их торопливость была столь же неприличной, как и та смерть, которая выпала на долю Уолтефа.

– Разве тело сеньора не перевезут домой, в Хантингдон, и не похоронят там? – спросил Симон у монахов, помогавших епископу у могилы.

Монах покачал головой.

– Нам велели похоронить его на месте казни, – пояснил он, сложил молитвенно руки и присоединился к другим, читающим заупокойную молитву.

Симон знал, что они зря стараются. Душа Уолтефа не успокоится в этой земле. Его дух будет появляться и требовать если не мести, то почтения и покоя.

Землю утоптали и покрыли зеленым дерном. Симон повернулся, чтобы уйти. В отдалении стояли женщина и маленькая девочка. Женщина работала в замке на кухне. Ее коричневое шерстяное платье было в заплатах, а косы повязаны простым платком. У девочки были светлые волосы, худенькое личико и яркие синие глаза. В руках она держала охапку весенних цветов. Мать легонько подтолкнула ее, и девочка побежала и рассыпала цветы на свежем холмике. Потом перекрестилась, сделала реверанс и торопливо вернулась к матери.

Горло у Симона сжалось. Он посмотрел на женщину, хотел улыбнуться, но встретил враждебность в ее глазах.

– Нормандские ублюдки, – прошептала она и, взяв дочь за руку, торопливо пошла к деревянным строениям, где жили слуги.

Симон медленно подошел к могиле. Ветерок теребил лепестки нежных цветов, которые уже начали вянуть. Он тоже перекрестился, преклонив колено, и быстро захромал прочь.

Глава 21

Кроулендское аббатство, октябрь 1087 года

Где-то пел жаворонок. Его пение заставило Симона поднять взор от дороги к просторному небу, по густой осенней синеве которого пробегали легкие белые облака. Скоро он заметил крошечную точку высоко в небе и подумал, как, наверное, интересно смотреть на мир с высоты ангелов, быть птицей и чувствовать крыльями ветер и видеть все далеко вокруг.

Песня смолкла, и в спокойном чистом воздухе раздался звон колоколов Кроулендского аббатства, сзывающий монахов к молитве.

Услышав этот звон и завидев церковь, Симон почувствовал что-то, похожее на нетерпение или беспокойство. Прошло одиннадцать лет с того дня, как он простился с Уолтефом. Теперь он приехал сюда, чтобы надеть мантию, дарованную ему новым королем. Но прежде он должен был совершить паломничество.

Вильгельм Нормандский, которого одни звали Бастардом, а другие Завоевателем, умер месяц назад, получив смертельное ранение при падении с лошади. В течение нескольких дней страшной агонии он завещал Нормандию своему сыну Роберу – старшему из трех здравствующих сыновей. Англия отошла среднему сыну – Вильгельму Руфусу, а младшему, Анри, он завещал пятьсот марок серебра из своей сокровищницы.

Многие считали, что Англию должен был наследовать старший, Робер. Он и сам так считал, поэтому следовало ожидать скорых беспорядков. Вот почему Симон и оказался в этих краях во главе закаленного в боях отряда.

Когда он со своими людьми подъезжал к аббатству, они заметили непрерывный людской поток, текущий в одном направлении. Некоторые, побогаче, ехали верхом, другие передвигались на телегах, запряженных быками, третьи шли пешком или плыли на лодках по многочисленным речным протокам, окружающим аббатство. Симон заметил маленькую девочку с золотистыми волосами, которая цеплялась за руку матери и несла букет цветов. Они так остро напомнили Симону о дне казни, что его руки непроизвольно натянули поводья, и лошадь метнулась в сторону. Ребенок со страхом взглянул на него, а мать быстро прижала девочку к себе. Симон успокоил лошадь.

– Простите, – сказал он по-английски. Мать сверкнула глазами и тут же потупилась. Он почувствовал ненависть и понял, что, несмотря на то, что прошло столько лет, ничего не изменилось. Он поехал быстрее. Отряд следовал за ним, поднимая клубы пыли. Женщина закрыла лицо платком, а девочку спрятала за подол юбки.

Около ворот аббатства выстроились незатейливые прилавки, где продавали небольшие деревянные крестики и металлические памятные подвески на ремни. Кое-кто торговал пирогами, булками, а за одним столом сапожник усердно чинил обувь, не выдержавшую длинного пути. Изумленный Симон повернулся в седле и огляделся.

– Зачем все это? – спросил младший командир Обри де Map.

– Англичане сделали из Уолтефа Хантингдонского мученика, – спокойно ответил Симон. – Говорят, что у его могилы происходят чудеса.

Обри хмыкнул.

– И вы верите?

Симон пожал плечами.

– Происходят и более странные вещи. Говорят, что, когда монахи разрыли его могилу в Винчестере, чтобы перенести тело сюда, в Кроуленд, они обнаружили, что голова каким-то чудесным образом приросла к его телу, а на трупе не было следов тления, он был таким же, как и в день погребения.

Обри скептически улыбнулся.

– Я слышал, что в прошлом месяце в Йорке видели дракона. Обнаружилось, что это сбежавший бык, который перевернул котел с жиром и поджег дом.

Симон криво улыбнулся.

– Без чудес этот мир был бы скучен. Важно, что люди в них верят.

– Старый король Вильгельм небось переворачивается в своей могиле. Только посмотрите на них. – Обри показал на паломников.

– Он знал, чем рискует, когда согласился на перенос тела Уолтефа из Винчестера в Кроуленд. Он мог запретить, но все же позволил сделать это.

– Чтобы совесть облегчить, как думаете?

– Возможно. Он начал болеть еще до Руанской кампании. Мне кажется, что прошлые грехи мучили его совесть. – Он все еще помнил то утро, когда аббат Улфцитель и графиня Джудит пришли просить Вильгельма разрешить перенести тело Уолтефа в Кроулендское аббатство и захоронить там. Странно было видеть их вместе: маленького лысого священника в потрепанной рясе, похожего на крестьянина, и графиню Джудит, прямую, бледную, облаченную в темно-серые одежды. Она опустилась на колени перед Вильгельмом, поцеловала ему руку и попросила королевского разрешения перенести тело Уолтефа в Кроуленд.