Хозяйка Дома Риверсов

Ричард не без удовольствия повторял, что я все на свете позабыла, кроме своей обязанности быть матерью и хозяйкой в доме, а уж только потом — любимой женщиной, и он, бедный, чувствует себя совершенно заброшенным. Он, конечно же, шутил, ведь каждый раз приходил в восторг, видя, какая у нас красивая маленькая дочурка и как быстро растет и набирается сил наш сынок. На следующий год я родила еще одну девочку, мою милую Анну. К сожалению, пока я несколько недель находилась в «родильных покоях» вместе с новорожденной, мой свекор заболел лихорадкой и умер. Однако перед смертью ему послужило великим утешением известие о том, что король простил нас и вновь призывает ко двору. Но я, имея уже троих детей — двухгодовалую дочку, годовалого мальчика и еще одну, совсем крошечную малышку, — как-то не горела желанием возвращаться в Лондон.

— Живя в деревне, мы никогда не сможем расплатиться с нашими долгами, — заметил мой муж. — Клянусь, у меня самые тучные коровы и самые лучшие овцы в Нортгемптоншире, однако на погашение долга наших средств все равно недостаточно. Ты, Жакетта, вышла замуж за бедняка и должна еще радоваться, что я не заставляю тебя попрошайничать, выгнав на дорогу в одной нижней сорочке.

В ответ я помахала у него перед носом очередным письмом с королевской печатью.

— И не заставишь! Смотри, нам приказано явиться ко двору на празднование Пасхи. А также я получила письмо от королевского камергера; он осведомляется, достаточно ли комнат в нашем сельском доме, чтобы король мог там остановиться во время летних поездок по стране.

Ричард даже зажмурился.

— Боже мой, но это же невозможно! Как мы разместим здесь весь королевский двор? И как мы их всех прокормим? Королевский камергер, случаем, не спятил? Как он себе представляет наш дом, интересно?

— Не волнуйся, я непременно ему напишу и объясню, что у нас всего лишь очень скромный домик. А когда мы с тобой отправимся на Пасху, то сделаем все от нас зависящее, но дадим королевским придворным понять, что поместье у нас очень маленькое.

— Скажи, разве ты не рада будешь съездить в Лондон? — спросил Ричард. — Там ты сможешь купить себе новые платья, и обувь, и всякие милые дамские штучки. Разве ты совсем не скучаешь по королевскому двору, по светскому обществу?

Поднявшись и обойдя стол, я остановилась у мужа за спиной, наклонилась и прижалась щекой к его щеке.

— Мне, конечно, будет приятно вновь побывать во дворце, ведь король — это источник нашего благополучия и единственная наша защита; да и потом, у меня растут две хорошенькие дочки, которых в один прекрасный день придется выдавать замуж. А ты, милый, слишком хороший рыцарь, тебе не пристало всю жизнь заниматься выращиванием скота. По-моему, королю просто необходим такой верный и надежный советник, как ты. Но я не сомневаюсь: они снова захотят отправить тебя в Кале. А я слишком счастлива здесь с тобой, чтобы этот дом покинуть. Нет, мы лишь недолго погостим в Лондоне и вскоре снова сюда вернемся. Мы больше не будем служить при дворе, ведь не желаем же мы провести там всю жизнь, верно?

— Верно. Мы с тобой — графтонские сквайр и его супруга, загубленные чужой завистью, по уши в долгах и вынужденные прозябать в деревне. Здесь наше место — среди скота, среди таких же бедняков, как мы сами. А значит, здесь мы и должны оставаться.

Лондон, лето 1441 года

Я сказала правду: я была совершенно счастлива в Графтоне, и все же сердце мое прыгало от восторга, когда король прислал за нами свой великолепный барк и мы спустились по реке прямо ко дворцу. С палубы барка я любовалась высокими башнями Гринвича и новым замком Белла-Кур, построенным герцогом Глостером, невероятно красивым, прямо-таки роскошным. Я ничего не могла с собой поделать и искренне радовалась, что снова возвращаюсь ко двору как фаворитка и одна из самых знатных дам страны. Барк легко скользил по воде, барабанщики поддерживали ритм гребцов, затем гребцы разом осушили весла, и матросы бросили чалки слугам, одетым в королевские ливреи. Барк подтянули к пирсу, я сошла по мосткам на причал и увидела, что король со своей свитой прогуливаются по берегу реки, явно поджидая нас.

Во всяком случае, они устремились к нам с приветствиями; впереди всех шествовал король. Это был уже не хрупкий мальчик, а молодой человек почти двадцати лет; он уверенно направился ко мне и расцеловал, как и подобает родственнику, в обе щеки, а с моим мужем обменялся крепким рукопожатием. Я заметила, что придворные поражены тем, как тепло он встречает нас. Впрочем, все они также по очереди поздоровались с нами, и первым был герцог Глостер, мой бывший деверь, о котором мой покойный муж говорил, что за ним нужен глаз да глаз; следом неторопливо подошла и герцогиня Элеонора. Она была по-прежнему хороша собой и явно гордилась своей красотой, так что сначала я разглядела в ней только ослепительный блеск тщеславия, но затем обнаружила, что за ней по пятам следует какой-то большой черный пес — огромная тварь, может, мастиф или какая-то собака бойцовой породы. И когда я увидела это, то чуть не зашипела, как шипит кошка при виде собаки, всю шерсть на спине подняв дыбом и настороженно прищурив потемневшие глаза. Этот пес настолько меня отвлек, что я позволила герцогу Глостеру взять меня за руку, нежно поцеловать в щечку и что-то, явно похотливое, прошептать мне на ухо; впрочем, я не поняла ни слова из того, что он там щебетал. Когда его супруга, герцогиня Элеонора, собиралась меня поцеловать, я, во-первых, просто глаз не могла отвести ни от нее, ни от этого черного пса, а во-вторых, меня поразил жуткий запах, исходивший от нее: от нее буквально разило, точно из вонючей слюнявой пасти старого бойцового пса! Однако я была вынуждена шагнуть к ней, ответить на ее холодные объятия и улыбаться, хотя в ее-то улыбке не чувствовалось ни радости, ни приязни. И лишь когда эти взаимные приветствия закончились, я, чуть отступив назад, осознала, что никакого черного пса у ее ног нет и не было. Очевидно, мне это просто привиделось — должно быть, на мгновение приоткрылась завеса, отделяющая нас от иного мира; теперь, внутренне содрогаясь, я была уверена: такой черный пес на ее пути непременно возникнет; он взбежит по каменным ступеням к дверям герцогского холодного замка и жутко завоет, призывая ее.

Через несколько месяцев я поняла, что была права, опасаясь герцогини Элеоноры. При дворе она, казалось, присутствовала одновременно повсюду; теперь она была первой дамой государства, королевой во всем, кроме титула. Когда двор находился в Вестминстерском дворце, она занимала покои королевы и носила ее драгоценности. А во время торжественных процессий только что не наступала на пятки королю. С ним она вела себя подобострастно, вечно с приторной интимностью клала руку ему на плечо и что-то нашептывала на ухо. И только его светлая, сияющая невинность спасала от впечатления, будто эти двое пребывают в заговоре или в иных, куда более постыдных отношениях. Я, будучи вдовствующей английской герцогиней, была вынуждена постоянно бывать в компании Элеоноры и прекрасно знала, что ей очень не нравится, когда люди нас сравнивают. Когда мы направлялись в обеденный зал, я всегда шла позади нее; в течение дня я обычно сидела вместе с ее фрейлинами, а она обращалась со мною с нескрываемой надменностью, презирая меня за то, что я напрасно растратила свое богатство, юность и красоту, швырнув все это под ноги «какой-то любви».

— Только вообразите, быть герцогиней королевской крови и пасть так низко, чтобы выйти замуж за какого-то сквайра, за собственного слугу, — услышала я как-то ее шипящий шепот, обращенный к одной из фрейлин. — Какая женщина способна на столь неразумный поступок?

Подняв голову над шитьем, я спокойно произнесла:

— Женщина, которой повезло встретить самого прекрасного из мужчин, ваша милость. И у меня нет по этому поводу ни малейших сожалений и никаких сомнений; я абсолютно уверена в своем муже, ведь он платит любовью и верностью за мои верность и любовь.