Только ты

Но Ева не воспользовалась им.

– Слава богу? – повторил Рено в недоумении.

– Что тут непонятного? – резко спросила Ева. – Слава богу, что я полностью расплатилась за проигрыш и что ты не будешь больше делать это снова, потому что…

– Что ты такое городишь? – перебил он Еву.

–…теперь я знаю, почему женщины расплачиваются за это.

Яростные слова Евы повисли в напряженной тишине надолго, прежде чем Рено решился ответить.

– Тебе это понравилось, и ты это знаешь, – произнес Рено низким, напряженным голосом. – Я не изнасиловал тебя!

– Ты не изнасиловал меня. Но мне это не понравилось!

– Тогда почему же ты просила об этом? – возразил он.

Унижение и гнев сделали щеки Евы пунцовыми. Ее губы дрожали, но в голосе и во взгляде чувствовалась твердость.

– Птенцу тоже нравится летать. Но придет миг, и он упадет и разобьет свою глупую голову о землю.

Некоторое время Рено молчал. Затем он засмеялся: конечно, он остался в дураках. Он собирался взять девушку из салуна, а вместо этого обесчестил девственницу.

– Летать, говоришь? – спросил он грудным голосом.

Ева осторожно посмотрела на него, не доверяя бархатистым нотам в его голосе. Она попыталась исподволь освободиться от его рук. Он сжал ее пальцы, давая ей понять, что надежно держит ее.

– Нравится летать, – произнесла она лаконично. – Но придется падать. Большая разница, громила с ружьем.

– Только первый раз. В следующий раз ты приземлишься на ноги, как все кошки, к которым ты относишься.

– Следующего раза не будет.

– Ты отступаешь от своего слова? – ровным тоном заметил Рено.

Улыбка Евы была холоднее зимы.

– Мне не придется, – сказала она. – Ты можешь пытаться расшевелить меня, но скорее огонь замерзнет и превратится в лед. Будь уверен: я никогда не пожелаю вновь испытать боль и увидеть кровь.

– Так бывает только в первый раз. И потом, если бы я знал, что ты девственна, я бы…

– Я тебе говорила, что не позволяла ни одному мужчине лезть мне под юбку, разве нет? – перебила она Рено. – Но ты мне не верил. Ты считал меня шлюхой. Надеюсь, ты хотя бы теперь видишь, что это не так.

И вдруг ее поразила горькая мысль.

– Я не была шлюхой, – поправилась она. – А сейчас я ею стала.

Рено почувствовал гнев.

– Я не делал тебя шлюхой, – проговорил он, чеканя каждое слово.

– Разве? А как же это случается? Первый раз – это ошибка, а шлюхой становятся во второй раз? Или в третий? А может быть, в четвертый?

– Черт побери! Какой-то кошмар!

– Сколько раз потребуется девушке согрешить, чтобы она волшебным образом превратилась в шлюху? Скажи мне, громила с ружьем! Я не хочу перешагнуть этот положенный богом рубеж!

– Чего ты хочешь от меня? – вскричал он в ярости. – Чтобы я женился на тебе? Тебя это устроит?

– Нет!

– Что?! – переспросил Рено, не уверенный в том, что не ослышался.

– Ничто не исправит положения, кроме любви, – сказала Ева с горечью, – а дождаться любви от такого человека, как ты, все равно, что найти корабли из камня, сухой дождь и свет, который не порождает теней.

Услышав собственные слова, произнесенные Евой столь саркастически, он понял, что причинил ей боль не только тем, что лишил ее невинности.

– Ты думала, что любишь меня… – произнес Рено ошеломленно.

Ева побледнела.

– Какое это имеет значение!

– Имеет, черт побери! Ты ответила мне страстью, потому что ты настоящая женщина, а не потому, что голова твоя напичкана девичьим вздором о любви.

Резким движением Ева освободилась от тисков Рено. Она запахнула плотнее рубашку и отчужденно посмотрела на него желтыми глазами.

Рено подумал, что ему следовало бы быть более тактичным в своих высказываниях о любви. Намного более тактичным.

Ева была невинной, а невинность верит в любовь.

– Ева…

– Застегни штаны, громила с ружьем. Мне надоело смотреть на свою кровь на тебе и вспоминать о том, какой я была дурой.

15

Хотя Ева и не оглядывалась, она знала, что Рено идет за ней к источнику. Она чувствовала его на всем протяжении пути.

Она поколебалась, прежде чем снять рубашку: белье из легкой, прозрачной материи представляло собой весьма слабую защиту от взгляда Рено.

«Пожалуй, поздновато демонстрировать девственную стыдливость, – с иронией подумала Ева. – Это все равно, что запирать двери конюшни, когда лошадь давно убежала».

Быстрым, резким движением Ева сняла рубашку и отбросила ее в сторону.

У Рено перехватило дыхание, он невольно ахнул, увидев свежее алое пятно на панталонах Евы, которое до того было скрыто длинными полами позаимствованной у него рубашки.

– Ева, – сказал он огорченно, – поверь, я не хотел причинять тебе боль.

Она ничего не ответила. Не взглянула на него даже через плечо.

Рено подошел сзади к Еве и положил руки на плечи.

– Или ты считаешь меня таким чудовищем, которое получает удовольствие, причиняя боль женщине? – серьезно спросил он.

Ева хотела солгать, но подумала, что это не нужно. Рено был неумолим, только когда дело касалось правды и девушки из салуна.

– Нет, – односложно бросила она.

Ева ощутила теплое дыхание на затылке. На руках у нее выступила гусиная кожа.

Предательская реакция тела рассердила ее.

– Слава богу, хоть так, – пробормотал Рено.

– Бог не имеет отношения к этому, громила с ружьем. Скорее, дьявол.

– Ты просила меня об этом сама!

– Очень любезно с твоей стороны напоминать мне. Больше это не повторится.

Рено чувствовал, как напряжено было ее тело. Он проклинал свою болтливость и дикий гнев, когда Ева сказала, что не получила удовольствия от него как от любовника.

– Это повторится, – возразил он, – но это будет не по ошибке. Тебе это понравится. Я уверен в этом.

– Некий громила обещал мне однажды, что мне это страшно понравится и что я буду кричать от удовольствия, – Ева насмешливо пожала плечами. – Он был наполовину прав. Я кричала.

Рено пробормотал что-то себе под нос, прежде чем справился со своим гневом. Никогда ранее ему не было так трудно укрощать себя. Ева умела каким-то непостижимым образом выводить его из равновесия. Правда, сама она тоже не оставалась равнодушной.

В эту минуту она прямо-таки излучала обиду и ярость.

Рено набрал побольше воздуха и сделал продолжительный выдох. За это время к нему пришли кое-какие разумные мысли. Он не собирался дразнить Еву и доводить ее до белого каления, тем не менее только что именно это и сделал. Едва ли стоило упрекать ее за откровенное высказывание.

Рено повернул Еву лицом к себе. Его рука скользнула ей под лифчик, чтобы снять его.

– И что ты, по-твоему, делаешь? – резко спросила она.

– Раздеваю тебя.

Ева сказала нечто такое, что никогда не приходило ей в голову, а тем более не слетало с ее губ.

Рено едва скрыл за усами улыбку. Его руки оставались под лифчиком. Он заметил, как соски напряглись, реагируя на прикосновение его рук.

– Мы оба пришли к согласию, что ты относишься к числу девушек, которые держат слово, – сказал он. – И мы оба согласились, что я могу касаться тебя.

В глазах Евы читались гнев, ярость, бунт. В эту минуту она действительно была похожа на кошку. Она не мигая смотрела на него, ее губы были бледными и тонкими, казалось, что она готова зашипеть.

– Ты собираешься держать слово? – поинтересовался Рено.

Ева не отвечала.

– Полагаю, что собираешься, – заключил он.

Он медленно вынул руки из-под лифчика, отделанного кружевами.

– Ну, а с раздеванием можно подождать, – продолжал он. – Передай мыло и тряпку.

Глубокие следы ногтей на бруске мыла и на ее ладони красноречиво свидетельствовали о ее усилиях сохранить остатки самообладания.

Это привело Еву в смятение. Раньше она не считала себя слишком страстной или буйной. Ей пришлось научиться осторожности и скрытности, чтобы не попадать в зависимость от кого-либо.