Поругание прекрасной страны

— Лучше поздно, чем никогда, — ядовито сказал Большой Райс. — Всегда, что ли, твои друзья должны будут драться вместо тебя?

Отец лежал так, как его оставили «быки»: лицом вниз, раскинув руки и ноги, хотя ремни, притягивавшие их к вбитым в землю кольям, были уже перерезаны.

Он был гол по пояс — окровавленные лохмотья рубахи сползли на штаны. Кожа на спине была содрана от лопаток до бедер, на обнажившемся мясе вздувались рубцы толщиной в палец.

— Отец, — позвал я.

Нет, это был не мой отец. У этого — щелочки заплывших глаз, разорванный рот, лицо, превращенное в кровавое месиво башмаками толпы.

Я заплакал.

Рядом со мной в мокрой траве зашевелились ноги Большого Райса.

— Не трогай его, — сказал он. — Лицо — это ничего, бывает и хуже. Мне сколько раз в лепешку разбивали рожу башмаками на гвоздях… а вот мясо ему спустили до костей.

— Они не кнутами били, — сказал Оуэн Хоуэллс. — Ивовыми палками, скоты. Его двое обрабатывали, а Проберт просто зубами скрипел, что он ни разу не застонал.

— И он так и не записался в союз, — добавил Грифф и посмотрел на меня. — А ты-то где прятался, парень?

Я рассказал им о солдатах.

— Ты что, совсем рехнулся? — спросил Райс. — Ему просто нужно было спасти имущество, да и не к чему двум работникам ложиться под кнут, а потом валяться без дела, когда можно обойтись одним. В этом даже Проберт разберется. — Вдруг он ухмыльнулся. — А ты еще получишь свое за карточку союза. Тут уж тебе не отвертеться.

— А он знал, — сказал я. — Он все время знал, что я состою в союзе. — Я поднялся на ноги. — Что это с Мо?

— Получил камнем по башке, ничего страшного, — сказал Райс. — Мы как раз выходили из кабака в Овечьем ряду, когда услышали их рев. Вот мы с Мо и пошли сюда вслед за «быками». Оуэн и Грифф явились еще раньше, но «быки» их сцапали и заставили смотреть порку. Мо было сшиб Проберта, да только схлопотал камнем по затылку. Эти сволочи мастера бить сзади.

— Мо вроде бы очухался, — сказал Оуэн, нагибаясь над ним.

— И то дело, — отозвался Райс, не двигаясь с места. — Встряхни-ка его хорошенько, чтобы поменьше разлеживался.

И тут заговорил отец. Кровь на его губах запенилась.

— Йестин?

— Это я, отец.

— Убери эту куртку, пусть дождь промоет мне спину. Не пойду же я домой в таком виде. — Он вцепился руками в траву и уткнул в нее лицо.

Я снял мою куртку с его спины и смотрел, как дождь смывает кровь.

— Вот это прохлада, — сказал он. — Черт, вот это прохлада.

— Слушай, Хайвел, — донесся из темноты голос Райса, — ты уже можешь соображать?

— Могу, Райс, — ответил отец.

— Ну, ты лежи спокойно и слушай меня. Здесь вот валяется мой сынок. Получил по башке здоровенным камнем. Только родич великого Дая Беньона Чемпиона может вскрыть ему мозги и остаться после этого в живых.

— В первый раз слышу, что у кого-то в семействе Дженкинсов обнаружились мозги, — сказал мой отец, выдирая траву с корнем. — Ты скажи ему, чтобы он их поберег: ведь в следующую пятницу Молот Дэниэлс в Кармартене его под орех разделает.

— Значит, готов, Хайвел?

— Готов, парень, — ответил отец.

— А ну, вставайте, калеки! — крикнул Райс. — Пора по домам. Живей, живей, Мо, пошевеливайся! — И он стукнул беднягу Мо в челюсть, чтобы тот стоял прямее. — Быстрей по домам, не то женщинам придется возиться еще и с простудами, а не только с разбитыми головами и ободранными спинами. Да и мне не мешает растереть руки постным маслом — они совсем одеревенели от гостинцев, которые я роздал этой сволочи.

— С матерью и Эдвиной ничего не случилось, Йестин? — спросил отец.

— Ничего, — ответил я.

— Мебель цела?

— Да, отец.

— Вот и хорошо, сынок. — Он перекатился на бок. — А теперь помоги мне встать и побереги мою бедную спину.

— Вот что, отец, я сбегаю за тележкой Снелла, и мы доставим тебя туда в лучшем виде…

— К черту тележку Снелла! — сказал Райс, подходя к нам. — Кто же возвращается с порки в тележке? Он отличнейшим манером доедет на моей спине.

— И это тоже ни к чему, — сказал отец. — Он пойдет на своих ногах. Йестин, подними меня.

Подошел Оуэн, и мы вдвоем подняли его, пока Большой Райс что-то насмешливо бурчал.

— А теперь пустите, — сказал отец, и мы с Оуэном отступили на шаг. Он стоял, горбясь и пошатываясь, — если бы сюда явилась моя мать, она прошла бы мимо, не узнав его.

— Мо уже разговаривает, — крикнул Грифф. — И даже помнит, кто стукнул его камнем, значит, мозги у него целы. Мок Эванс, один из тех «быков», которые еще работают, он и Мортимера бил.

— Ну, пусть пишет духовную, — сказал Райс. — С его напарником я уже разделался. Когда он кончил, я дал ему понюхать башмака и уложил вон там в вереске, только эта свинья сбежала.

— Я его еще раз уложил на тропинке, — сказал я.

— Слава Богу, может, эта мразь еще не ушла от наших рук, — крикнул Оуэн, подбежав к краю поляны и ногой раздвигая вереск.

Он еще лежал там.

Окружив его, мы смотрели, как он поднимается на ноги. Грифф поднял факел повыше, и мы повернули его к свету; руки у него были в крови, а рядом валялась ивовая палка, которой он бил моего отца. Тут он опять повалился на землю, хныча, цепляясь за наши ноги, моля о пощаде.

Это был Дафид Филлипс.

— Ну, кто бы этого ждал, — сказал мне Райс. — Дружная вы семейка, как я погляжу. — Он нагнулся и подал мне палку. — Растяни его, отсчитай ему пятьдесят, и пусть убирается к своим разбойникам в Нанти. Оуэн, ты поможешь Йестину. Грифф, ты поможешь мне отвести этих калек в поселок. Мы пойдем потихоньку, Йестин, и подождем вас у Бринморского перекрестка.

Дафид поднял голову к свету, и я увидел, что дождь и пот оставили на его лице грязные полосы, а один глаз совсем заплыл. Он открыл было рот, чтобы позвать моего отца, но Большой Райс башмаком заставил его замолчать.

— Беритесь за него, — сказал он, — пока я сам за него не взялся.

Это был приказ.

Мы с Оуэном подождали, пока Большой Райс и Грифф увели моего отца подальше, а потом растянули Дафида на земле, привязали к кольям, и я отсчитал ему пятьдесят ударов той самой палкой, которой он бил моего отца.

А когда я кончил и он перестал вопить, мы пинками погнали его к Бринморской дороге и оставили там.

Большой Райс и Грифф ждали нас у Бринморского перекрестка, чтобы дать моему отцу и Мо отдохнуть. Потом мы все вместе вошли в поселок. Мы шли по Северной улице, а на крылечках толпились люди, и я сразу почуял беду, потому что женщины плакали и ломали руки. Вот и наш дом; толпа расступилась, и отец, мокрый от дождя и крови, подошел к входной двери. Там, рядом с моей матерью, стоял Тум-а-Беддо. А около них — Эдвина и Джетро. В воздухе пахло паленым, подошвы обжигала горячая зола.

— Они вернулись, Хайвел, — сказал Тум-а-Беддо. — Сказали, что нарочно решили сперва разделаться с тобой. Ваши припасы у моей жены. Дай цела и невредима, хоть они на нее и поглядывали.

Таков был закон «шотландских быков». Вся наша мебель была сожжена и все имущество, кроме одежды, что была на нас, Библии Эдвины, припасов и денег.

Глава пятнадцатая

Десять дней отец весь в повязках пролежал на соломе; порой он стонал, но чаще ругал меня на чем свет стоит за то, что я бросил дом без охраны.

Но эта ночь сделала Мортимеров героями.

— Одно помните, — сказал как-то Томос Трахерн, часто навещавший нас в эти дни. — Конечно, всем нравится, как вы отплатили за палки, — «шотландским быкам» это в новинку. Однако никто не забыл, что вы были скебами, — ни здесь, ни в Нанти.

И он был прав, как мы убедились позднее.

Шепоток стал громом, когда мистер Харт, управляющий из Нантигло, явился навестить нас. Едва его запряженная в двуколку лошадь, позвякивая начищенной сбруей, появилась на площади, как все соседи повисли на своих заборах, точно гороховые стручки.

У него были длинные зубы, у этого мистера Харта, и, как я слышал, очень гибкая спина: стоя на пороге, он извивался в поклонах и шаркал ногами, зная, до чего любят уэльсцы хозяйских управляющих. Был он длинен и тощ — только кожа да кости, над крахмальным воротничком луковицей торчит голова; а он заламывает руки и хвалит наше мужество, и вздыхает, что мало таких, как мы.