Поругание прекрасной страны

— Он на собрании союза, вот-вот должен прийти, — ответила Морфид. — Подождите, я отдам вскипятить чайник. Нам запрещается собирать уголь вдоль колеи, так что мы с соседями по очереди кипятим воду. Все из-за этой несчастной стачки.

— Давно она у вас? — бесцветным голосом спросила мать.

— Две недели, но долго мы еще не продержимся. Все бы ничего, но они придумали выставлять еду в окне лавки.

— Чего вы требуете? — спросил отец.

— Прибавки в шиллинг на фунт для всех — чтобы уравнять нас с Доулейсом. Дафид получает девятнадцать шиллингов, так он десятник на шахте, но в Гарне есть женщины, которые работают под землей и получают восемь шиллингов, а то и меньше. А у некоторых по шесть-семь человек детей. — Морфид почти кричала. — Это черт знает что! Ну как может женщина жить на восемь шиллингов, если у нее шестеро детей, отец?

— Это позор, — тихо ответил он.

— Преступление! — Перед нами опять была прежняя Морфид. Она стукнула кулаком по ближайшему ящику. — Что ж, стачка продолжается. Дети умирают с голоду, а управляющий встречает по пути в контору маленькие гробики и даже не снимает шляпу. Да, Дафид стоит за стачку, а я на этот раз стою за Дафида.

— Так оно и должно быть, — заметил отец.

— Подождите, я отнесу чайник и сейчас вернусь. — И, взяв закопченный чайник, Морфид вышла.

Мы остались сидеть кружком, с интересом разглядывая пол.

— А где же мебель? — спросил Джетро.

— Замолчи, паршивый мальчишка, — прошипела мать, и мы все сердито поглядели на него.

Молча мы ждали возвращения Морфид.

— Пойдем наверх, мама, — воскликнула, вбегая, Морфид. — Там у нас очень хорошо — Дафид все сам сделал.

— Хорошо, когда муж мастер на все руки, — сказала мать, поднимаясь. — Везет тебе, дочка, что ты вышла замуж за такого умельца, а я вот должна мыкаться с драчунами.

И, приподняв юбку, она устремилась по лестнице, стрекоча как сорока. Нам было слышно, как они ходили у нас над головой. Отец сидел, как черная глыба, лишь глаза его двигались, оглядывая комнату.

— Неужели Дафид стоит за союз? — тихо спросил я. — Помнится, его мать и слышать о нем не хотела.

— В Нанти нет предателей, — отозвался отец. — Этот поселок хлебнул горя.

— Значит, мебель пошла на еду?

— Или на еду, или за стойку трактира.

— Не может быть. Неужели он возьмется за старое, когда теперь с ним Морфид?

— Что ж, по-твоему, этот синяк у нее под глазом сам вырос? — Он встал, сжав кулаки. — Видит Бог, Йестин, если этот глаз подбит кулаком, я не уйду из этого дома раньше, чем сделаю ее вдовой.

— Выдумаешь тоже! — упрекнул я его. — Экий ты драчливый петух. Ушиблась, наверно, о дверь — вон она даже забыла нам объяснить, в чем дело.

— Ну да! — вмешался Джетро. — В прошлую получку у миссис Тафарн был такой же — от башмака.

— Заткнись, — цыкнул я на него. — Никто с тобой не разговаривает. — Я повернулся к отцу. — Возьми себя в руки и подожди, пока Морфид сама не попросит помощи.

Он послушался меня, но ему это трудно далось. Вошла мать, изображая на лице одну из своих самых лучезарных улыбок.

— Какой у них чудный домик, Хайвел. Спальня точь-в-точь, как у Оуэна ап-Бетелла, помнишь нашего соседа в Кифартфе?

— Да, хорошая была спальня, — согласился отец.

— Сюда вот еще кое-какую мебель поставить — и все, — сказала Морфид.

Стук, стук в заднюю дверь: это иссохшая от голода девяностолетняя старуха принесла вскипевший чайник. Морфид берет чайник и платит полпенса с таким видом, словно это золотой.

— Ну а теперь чайку выпьем. Небось пить хочется? — спрашивает Морфид и расставляет блюдца и чашки, совсем как раньше дома.

— А как миссис Пантридж, все рожает?

— Ждет девятого — хоть календарь по ней проверяй, — отвечает мать.

— А как миссис Гволтер?

— Горюет по мужу, но Томос о ней заботится, а Уилли на этой неделе идет работать на Гарндирус. А у Эдвардсов оба парня, кажется, собрались жениться…

Эдвардсы это отрицают, но надо же о чем-то говорить. Больно, когда между близкими встает стена гордости, когда в словах фальшь и пустота, словно говорят чужие, безразличные друг другу люди. Я почувствовал нарастающее напряжение, когда слова вот-вот иссякнут и наступит молчание, и в отчаянии сказал:

— Где это тебя угораздило заполучить такой фонарь — даже почище того, которым меня наградил Мо Дженкинс, помнишь?

Морфид откинула назад голову и рассмеялась, как встарь.

— Да, а я про него совсем забыла. Неужто он такой страшный? Вчера встречаю в лавке миссис Эли Кохен, еврейку из Лондона, она мне и говорит: «Морфид Мортимер, неужели Дафид уже начал тебя поколачивать? Какой стыд, я бы ему все глаза выцарапала». — Морфид наклонилась к нам и добавила заговорщицким тоном: — А вышло-то все очень просто — тут и рассказывать нечего, но разве эту балаболку теперь остановишь? Мы с Дафидом рубили хворост, и палка отлетела прямо в глаз.

Она осторожно пощупала синяк.

— Он что, бревна рубил? — осведомился отец.

— Что ж такого, очень даже просто, — вмешалась мать. — Дома я бы тебе приложила к глазу кусок сырого мяса, и опухоль сразу прошла бы, но ничего, Морфид, она и так скоро пройдет. Налей-ка мне еще чашечку — ужас как пить хочется.

— А как поживает Дафид? — спросил я: надо же было кому-то поинтересоваться Дафидом.

— Ничего, да какая уж тут жизнь во время стачки, — ответила Морфид. — До стачки дела у нас шли отлично. А сейчас Бейли занес его в черный список. Дафид — он горой за союз, председатель местного отделения, а управляющий про это пронюхал. Бог ведает, что с нами будет; как только мы задолжаем за дом, нам придется убираться на все четыре стороны.

Она подняла голову, и вдруг закрыла рукой рот.

В дверях молчаливой тенью стоял Дафид.

Сразу было видно, что он выпил бог знает сколько кварт.

После одной или двух начинают блестеть глаза; после трех-четырех краснеет лицо. Дальше лицо синеет, глаза из-под полуопущенных век горят злобой. Я глянул на Морфид. Она так и застыла, стиснув руки на коленях.

— Так-так, — ухмыльнувшись, сказал Дафид.

— Дафид, — проговорила Морфид слабым голосом, точно ее ударили, — мама с отцом приехали к нам в гости…

— Да неужели? — прорычал он, вваливаясь в комнату. — Что у меня, глаз нет? Так вот, скажи им, чтобы они убирались к черту, пока я их не вышвырнул.

— Дафид! — Ее лицо исказилось от стыда. До чего же мне ее было жалко!

— Ну что? Не нравится? Не так давно Мортимеры велели мне и моей матери убираться к черту, помнишь? А теперь вот наоборот получилось. Что тут такого — послать родственников к черту? Люди свои…

— Дафид, осторожней, отец здесь.

— Я его вижу. Такого детину да не увидеть. Как поживаете, мистер Мортимер? Все у вас хорошо?

— Будет хорошо, когда ты придержишь язык.

— Может, ты соизволишь нам сказать, чем мы тебе не угодили? — спросила мать.

— Тем, что вечно суете нос в чужие дела. Значит, это вы из-за стачки сюда явились, а? Прослышали небось, что Дафид опять запил? Кто не запьет от такой жены да от четырех пунктов Хартии на завтрак, обед и ужин?

— Это все из-за собраний, — устало сказала Морфид. — Он тоже за союз, но не согласен с Хартией.

— И правильно, — резко сказала мать.

— А какого черта, — отмахнулся Дафид. — Дело не только в собраниях и политике. От соседей проходу нет — показывают пальцами, качают головами, шепчутся за спиной, черт бы их побрал.

— Ты знал, что Морфид ждет ребенка, — сказал отец. — Я тебе об этом говорил, Томос тебе об этом говорил. Ты хотел этого брака, а не я.

— Верно, — сказал Дафид, рыгнув. — На коленях просил, вот и допросился.

— И лучше бы ты поменьше пил, — продолжал отец. — К человеку, который пьет во время стачки и во всем винит жену, не стоит и в гости ездить.

— Ах так, значит, я пьяница? — взревел Дафид. — Я не дам себя оскорблять, Хайвел Мортимер! Плевал я, что ты мне тесть, попробуй только командовать у меня в доме — живо вылетишь в окно! — И он заходил по комнате кругами, как пес, готовый броситься в драку.