Любовь и чума

Сбиры поспешили повиноваться. Испуганные криками возмущенных зрителей, голуби поднялись в воздух, преследуемые соколами, и началась возмутительная сцена, при виде которой Беатриче пришла в неописуемый ужас. Соколы стали кружиться в воздухе, и бедные голуби падали один за другим, сраженные острыми клювами хищников.

Иоаннис следил за этой охотой с восторгом негодяя, ликующего при мысли, что его поступок вызывает немало слез, и его бесило только безмолвие зрителей.

«Тысяча проклятий! Эту бесчувственную и трусливую чернь не расшевелишь ничем», — думал с досадой Азан.

Между тем, пока происходило все это, Доминико куда-то скрылся. Девушка ломала руки в отчаянии и шептала машинально:

— О, если бы был здесь мой брат! Этот негодяй не осмелился бы обижать нас... Но Орселли еще вернется и...

Зловещее лицо далмата, наклонившееся над нею, не дало ей закончить.

— А! — воскликнул Иоаннис, схватив руку певицы. — Так тебе известно, куда бежал твой брат? Ты угрожаешь нам его местью?

Изумленная Беатриче взглянула на далмата, и грудь ее вздохнула свободнее.

— Неужели это правда, неужели Орселли нашел возможность бежать? — воскликнула она в сильном волнении.

Далмат не сводил глаз с лица девушки.

— Напрасно ты притворяешься изумленной! Ведь ты сейчас проговорилась сама, — заметил он холодно. — Лучше признавайся честно, что ты знала о его побеге и что тебе известно, где он находится, — добавил он с угрозой. — Мне приказано разыскать его, и я сумею заставить тебя указать мне его местопребывание.

Беатриче рассмеялась.

— Вы сделали, однако, большой промах, несмотря на всю вашу хитрость, синьор Азан, — сказала она весело. — Я действительно не знала, что Орселли нашел средство вырваться из рук своих тюремщиков, а вы избавили меня от большого горя, сообщив мне эту приятную новость... Разве бы я плакала, если б знала, что мой брат свободен?.. Благодарю Тебя, Пресвятая Дева, за Твое Милосердие! Нунциата увидит снова своего сына!.. Мы все расцелуем его. Маленькие-то как будут рады ему... А обо мне уж и говорить нечего!

Азан позеленел, и губы его произнесли проклятие.

Но Беатриче не обратила на это внимания.

— Радуйтесь, друзья мои! — проговорила она, возвышая голос и обращаясь к толпе. — Орселли свободен и скоро придет к нам. Мы будем иметь в его лице заступника перед дожем Виталем Микели, который обязан брату благодарностью, потому что тот спас ему два раза жизнь во время бури. В случае же нужды Орселли ле Торо поднимет знамя гондольеров и сумеет добиться уничтожения подати.

XVII. На сцене появляется венецианец, похожий на древних римлян

Азан Иоаннис оставался бесстрастным.

— Не надейся обмануть меня притворством, — произнес он холодно. — Я приказываю тебе указать мне убежище мятежника.

— Я могу и не послушаться этого приказания, — воскликнула Беатриче. — Не надейся, чтобы я выдала когда бы то ни было своего брата! Я сейчас не знаю, где он скрывается, но если бы и знала, то все-таки не доверила эту тайну тебе — бывшему лакею Бартоломео ди Понте.

— Клянусь, что я подвергну тебя пытке, если ты будешь сопротивляться, — проревел взбешенный Иоаннис.

— А вы уж успели стать и палачом, синьор Азан! — воскликнула со смехом Беатриче. — Право, вы делаете быстрые успехи во всем, конечно, за исключением чести. У вас ежедневно прибавляются новые достоинства и преимущества. Вы устраиваете соколиные охоты не хуже любого принца. Вы имеете сбиров, чтобы пытать людей — чуть ли не детей, не оказывающих вам слепого повиновения... Это все делается, конечно, из подражания тиранам, на которых вы насмотрелись в Константинополе. Но свободному венецианскому народу могут и не понравиться такие милые привычки.

Толпа одобрила эти слова громкими рукоплесканиями, и Иоаннис понял, что ему пора продолжать путь, но в это время он увидел возвращающегося Доминико, на лице которого выражалась живейшая радость. Сборщик притворился, что не заметил этой радости, и повернулся к стоявшему поблизости продавцу овощей. Доминико подошел к маленькой торговке и шепнул ей:

— Далмат сказал правду — Орселли действительно убежал. — Он скрывается невдалеке отсюда и не даст тебя больше в обиду...

Но едва гондольер успел произнести последнее слово, как был схвачен сбирами и связан по рукам веревкой. В тот же миг над его ухом раздался насмешливый голос Азана.

— Кто укрывает у себя беглецов или не выдает их, обвиняется в мятеже и наказывается немедленно по закону, — произнес он. — Если ты, зная убежище Орселли, не укажешь его нам, то будешь отправлен на галеры вместо него. Если Беатриче откажется помочь нашему розыску, она будет продана в рабство, а на вырученные за нее деньги мы наймем человека, который мог бы лучше Орселли владеть оружием.

— Перестаньте говорить вздор, — перебила гордо Беатриче. — Разве свободная венецианка может стать невольницей? Нет, почтеннейший Азан, вы опять злоупотребляете именем дожа и именем сената. Венецианских жен и дочерей нельзя продавать, как скот или товар.

— А! Ты не веришь мне! — воскликнул далмат. — Ты, очевидно, забыла, что мятежники считаются смертельными врагами республики, которых следует уничтожать для ее же блага... Антонио, — обратился он к одному из сбиров, — прочтите декрет сената относительно непокорных граждан, к которому приложена печать нашего светлейшего дожа Виталя Микели.

Рыбаки и торговцы приготовились слушать.

Увы! Декрет в полной мере соответствовал строгим внушениям сборщика. Все повесили головы, а Азан проговорил торжествующим голосом:

— Ну, кто еще из вас осмелится противиться распоряжениям венецианского сената? Если найдется хоть один смельчак, то пусть он подойдет ко мне. Я поговорю с ним и заявлю о его неудовольствии прокуратору Энрико Дондоло, приславшему меня сюда.

Доминико взглянул вопросительно на своих товарищей, но никто из них не был готов поддержать его новый протест, так как каждый боялся наказания.

Между тем стрелки, о которых мы упомянули выше, стали приближаться к тому месту, где находилась толпа. Видно было по смущенным лицам торговцев и рыбаков, что они отказываются от неравной борьбы. Таинственная власть Совета десяти была очень велика. И люди посматривали подозрительно друг на друга, как бы опасаясь, что тот или другой из них окажется шпионом.

Иоаннис, считая победу одержанной, подошел снова к маленькой птичнице и дотронулся жезлом до ее лба: это означало, что с этого мгновения она поступает в полное распоряжение сената.

Яркий румянец гнева выступил на щеках Доминико.

— Беатриче, зови на помощь! — закричал он ей. — Я один не могу защитить тебя, а товарищи отступились от нас. Но сейчас придет другой защитник.

С этими словами он вырвался и в одно мгновение исчез из глаз далмата и молодой девушки. Доминико хотел во что бы ни стало спасти Беатриче и решил для этого сделать все от него зависящее.

Вскоре после этого на месте возмутительной сцены появилось новое лицо.

Около старого домика, выкрашенного красной краской, лежала негодная к употреблению гондола с изорванным навесом. Последний вдруг был откинут, и сборщик увидел исхудалое, избитое, окровавленное лицо со страшно сверкавшими глазами. Человек, прятавшийся в гондоле, одним прыжком оказался в мясной лавке, помещавшейся в красном домике, схватил большой нож и подбежал к сбирам с таким проворством, которого никак нельзя было ожидать от него, таким утомленным выглядел этот мужчина. Изумленный далмат стоял несколько минут, не говоря ни слова, но, впрочем, он вскоре оправился и крикнул сбирам:

— Арестовать этого убийцу!

Но сбиры не трогались с места, испуганные неожиданным появлением страшного незнакомца.

— Это Орселли ле Торо! — послышалось в толпе. — Это брат Беатриче, он не убийца!

— Он имеет право защищать свою сестру! — говорили другие.

— Пусть поговорит со сборщиком!

— Не бойтесь его! Это не разбойник, он честный гондольер!