Фаворитка короля

— Когда не осталось бы другого выхода, миледи.

— Боялась, что я разгневаюсь?

— Да, — ответила я едва слышно.

Королева вдруг наклонилась, схватила меня за руку и глубоко вонзила в нее ногти.

— Ты не ошиблась. Я вне себя. Мне противно то, что ты натворила! Думаешь, мне приятно смотреть на тебя в таком виде, зная, чем ты занимаешься с моим мужем? Иногда ты и сама мне противна, Алиса! Святая Дева! Лучше бы ты никогда не попадалась мне на глаза… — Грудь ее тяжело вздымалась; она попыталась заставить себя изобразить намек на улыбку, но ничего из этого, конечно, не вышло. — И что самое противное — я не могу тебя упрекнуть по-настоящему, все свершилось по моему собственному наущению. — Она отпустила мою руку и отвернулась. — Ступай прочь. Видеть тебя не желаю.

С этим королева отправила меня из своих покоев.

— Вы сообщите королю, когда я уже уеду, миледи? — спросила я уже в дверях.

— Я сообщу все, что ему следует знать.

Я вышла из опочивальни королевы; расцарапанная до крови рука сильно болела.

На следующее утро, с первыми лучами зари, я уехала из Хейверинга. На парадном дворе не было ни души, никто не простился со мной, никто не помог устроиться в предоставленных мне дорожных носилках. Отъезд оказался таким же тихим и никому не заметным, как и мое прибытие сюда. Но тогда рядом был хотя бы Уикхем. А сейчас он находился в Виндзоре, Эдуард — в Элтхеме^[45], и ни один из них не ведал о принятом королевой решении. Сама королева, должно быть, молилась в часовне. Никто меня не видел. Если бы о моем отъезде знала Изабелла, она плюнула бы мне вслед.

Вот и настал конец. Всему. Я изгнана из дворца с королевским бастардом во чреве, ничего не имея, кроме уложенной в седельные сумки одежды. Чем дальше мы отъезжали, тем в более мрачном свете рисовалось мне будущее. Уверенности не было ни в чем. Особенно в том, что скажет Эдуард, когда узнает о моем отсутствии и о причине, которая сделала отъезд необходимым.

Мысли поплыли в другом направлении. Куда меня везут? Мне об этом ничего не сказали, а я слишком сильно растерялась от столь внезапного и решительного поворота в судьбе, чтобы расспрашивать. В аббатство? Эта мысль потрясла, словно ушат ледяной воды, окатившей меня с головы до пят.

«Только не это! Туда я не поеду. Только бы не оказаться снова там!»

Но куда в таком случае мне направить стопы? Никакого пристанища у меня ведь не было.

Я уже привыкла к мысли о том, что мне в жизни повезло раз и навсегда, но в продолжение этого путешествия была вынуждена взглянуть правде в глаза. Как ужасно я зависела от семейки Плантагенетов — гордой, беспощадной, изощренной в интригах. Теперь, когда я носила дитя под сердцем, я для них стала всего лишь помехой, которую следовало устранить. И я была не в силах ничего изменить — только ожидать, как они решат мое будущее.

Час проходил за часом, а в моей душе нарастали страх и негодование из-за того, что я бессильна что-либо сделать для себя самой и для того младенца, который вдруг стал мне очень дорог. Я вспомнила о Гризли. Нужно написать ему в таверну «Кафтан» — пусть выделит какие-нибудь деньги, чтобы я могла оплатить крышу над головой. Но когда стал клониться к концу второй день пути, когда вдоль окрашенной осенним солнцем в золото дороги легли длинные тени, испятнав собою шкуры лошадей, я сообразила наконец: мы уже заехали слишком далеко, чтобы оказаться в аббатстве. Мне достало ума взглянуть на солнце — наш путь лежал на запад.

Начальник сопровождавшей меня охраны что-то выкрикнул, и копыта коней застучали медленнее. Одолеваемая любопытством, я раздвинула занавески, не пугаясь осеннего холода, и впервые увидела дом, в котором мне отныне предстояло жить.

Помещичья усадьба. Последние лучи заходящего солнца осветили небольшой дом, сложенный из камня, ворота, ведущие на парадный двор, широко распахнутые ворота конюшни, и мы с моей маленькой свитой въехали в усадьбу. На крыльце выстроились мои новые домочадцы: дворецкий, экономка, сбоку от них — две горничные, быстро сделавшие реверанс, а из конюшни появился конюх. В ту ночь меня приветливо принял в свои объятия, словно укутал мягким и теплым бархатным плащом, Ардингтон — как я вскоре узнала, одно из личных поместий Эдуарда.

Я была недовольна. Несмотря на все удобства сельского убежища, я не могла отдохнуть ни душой, ни телом. По мере того как рос мой живот, настроение падало все сильнее. Мне предоставили кров и все нужное для жизни, даже снабдили кошельком с деньгами, дабы я не чувствовала себя нищенкой, но сколько это продлится? Что будет со мной, когда ребенок появится на свет?

В какой-то мере я ощущала себя узницей. Нет, мою свободу не стесняли, но я не была расположена ею пользоваться. В моей размеренной жизни ничего не происходило. Я не выходила на длительные прогулки, не навещала владельцев соседних усадеб. Мне хватало книг, чтобы дать пишу уму, а иной раз от скуки я садилась за вышивание — уже одно это показывает, как невыносимо мне жилось. Немного занималась я и хозяйством, благо мистрис Лейси — расторопная и очень толковая экономка — терпеливо сносила мои появления на кухне и на сыроварне. А мирок королевского двора казался мне теперь далеким-далеким, как сказочная страна Китай. Не прошло и недели жизни в этом уютном тихом уголке, как я окончательно убедилась, что не создана для монотонной и бедной событиями сельской жизни.

Разумеется, я писала письма. Письмо, адресованное Гризли, по необходимости вышло кратким и требовательным.

Мастер Гризли! Мне срочно необходимы наличные средства. Сколько Вы можете мне прислать?

В ответ я получила столь же краткое и твердое послание.

Полученный доход вышлю Вам на Михайлов день ^[46] , когда закончится сбор урожая. Не рассчитывайте на значительную сумму. Торговля идет вяло, а Ваше имение пока еще не процветает. Советую Вам, мистрис Перрерс, проявить сдержанность в своих желаниях.

Его расчетливость приводила меня в бешенство!

И надо мной темной грозовой тучей нависал вопрос: что я стану делать, когда доброта королевы истощится? Когда вожделение короля утихнет или будет перенесено на другую? Не исключено, что моя преемница уже шагает по коридорам дворца — в объятия Эдуарда. Что тогда будут значить для него я сама и мой ребенок?

Ведь за все это время я не получила ни одной весточки от короля — ни письма, ни подарка. Даже преподобный Уикхем не приехал помолиться о моей грешной душе. Глухое молчание. Мне казалось, я не смогу простить его Эдуарду.

Сына я родила весьма легко, ибо крепкое молодое тело без напряжения переносило боль. Я спокойно сидела на кухне и, за неимением лучшего занятия, помогала мистрис Лейси отрывать ягоды терновника от колючих веточек, и вдруг начали отходить воды. Мистрис Лейси помогла мне подняться в мою спальню, послала за местной повитухой, которая объявила, что я слишком тороплива, и в тот же самый день я уже обнимала новорожденного.

Каким сильным оказался сынок — легкие у него работали, что твои кузнечные мехи, пока я не поднесла его к своей груди (в те давние дни я сама кормила дитя)! Я с удивлением, как на чудо, смотрела, как он поглощает мое молоко. Волосики у него были светленькие, но никакого сходства с Эдуардом я не нашла. Щечки — круглые, как яблочки, а носик вовсе не напоминал соколиный клюв. Ну, может быть, со временем у него появятся красивые, тонкие черты Эдуарда. Я искренне молилась о том, чтобы невинное дитя оказалось привлекательнее, чем я сама.

— Ты станешь рыцарем и прославленным воином, — пообещала я ему, но он насытился и тут же уснул, положив головку на мою руку.

Я любила его. Это был мой сын. Он всецело зависел от меня, и я его любила. Но он был и сыном короля. Я понимала, что обязана сделать, независимо от грозящих последствий.