Нефертари. Царица египетская

— Вы готовы? — обратился Рамсес к нам обеим, и я кивнула. Он ударил жезлом об пол и объявил: — Пригласите посетителей.

Придворные ринулись выполнять приказ. Широкие двери, что вели во внутренний двор, открыли настежь и ввели первых просителей.

Трое вошедших подошли к столу визирей и протянули свитки. Пасер, Рахотеп и Анемро прочли прошения и сделали внизу пометки. Просители приблизились, и самый старший с поклоном протянул мне свой свиток.

— Госпоже Нефертари, — объявил он. На свитке был нарисован знак моей семьи, но сделал это не Пасер. Старик смотрел на меня с явным недоверием. — Я просил, чтобы мое дело разбирала госпожа Исет, однако верховный жрец послал меня к тебе. Я так просил, а…

— Просил или не просил, все равно рассматривать твою жалобу буду я.

Уосерит наставляла меня, что если я позволю хоть одному просителю обращаться со мной так, словно я по положению ниже Исет, то, выйдя из дворца, он немедля разболтает об этом тем, кто дожидается своей очереди. Я посмотрела в развернутый свиток. Старик просил позволения войти в храм Амона в Карнаке. Простолюдинов туда не допускали, а он добивался особого разрешения, хотел поговорить с верховным жрецом.

— Зачем тебе нужно в храм? — спокойно спросила я.

— Дочка у меня хворает. Сделал я приношения, да, видно, мало.

Прищурившись, старик смотрел, как я беру тростниковое перо и пишу на свитке.

— Можешь войти в храм, — сказала я.

Старик отступил назад, словно хотел меня рассмотреть.

— Я жил тогда в Амарне, — заявил он. — Видел, как Еретик разбивал статуи Амона и убивал жрецов.

Я крепко сжала перо.

— А при чем здесь я?

Старик пристально смотрел мне в глаза.

— Уж больно ты похожа на свою тетку.

Я подавила желание спросить, чем именно. Что у нас общего: нос, губы, скулы, телосложение? Впрочем, я понимала, к чему он клонит, и потому просто протянула ему свиток и хмуро сказала:

— Ступай. Ступай, пока я не передумала.

Рамсес смотрел не на своего посетителя, а на меня, и во взгляде его было лишь сочувствие, а не гордость за меня. Внутри у меня все пылало.

— Следующий!

«Что бы ни случилось — улыбайся!» — говорила Уосерит.

Ко мне приблизился крестьянин, и я ласково улыбнулась. Он протянул свой папирус. Я прочитала и взглянула на пришедшего. На нем была повязка в аккуратную складку, сандалии не соломенные, а кожаные.

— Ты пришел из Фив требовать, чтобы тебе позволили брать воду из колодца твоего соседа? С какой стати сосед должен давать тебе воду?

— А его коровы пасутся на моих полях. Должен же я что-то за это иметь. У меня-то колодца нет.

— Если он не дает тебе воды, не пускай его коров пастись.

— Да мой сынок согласен и скотину уморить. Лишь бы мне назло сделать!

Я откинулась на спинку трона.

— Так сосед — твой сын?

— Дал я ему кусок земли, когда он женился, а он теперь меня туда не пускает, хотя там колодец. А все из-за жены своей!

— Почему из-за жены?

— Да невзлюбила она меня! Я сыну говорил, что такую потаскуху не приму, а он все одно женился. Вот она теперь меня и изводит!

Советники прислушивались к нашему разговору, но я поборола искушение посмотреть, кто направил ко мне этого жалобщика.

— В чем провинилась твоя сноха? Отчего ты считаешь ее развратницей?

— Да она с половиной Фив переспала, всякому ясно! Нарожала моему сыну наследников неведомо от кого, а теперь не пускает меня на мою же землю.

— А ты уже переписал землю на сына? — спросила я.

— Отдал я ему.

— Но не письменно?

Крестьянин явно не понимал, о чем речь.

— Твоего обещания недостаточно. Это должно быть записано.

Жалобщик радостно осклабился.

— Ничего я такого не писал!

— Тогда колодец твой, — твердо сказала я. — А снохе придется потерпеть — пока ты не перепишешь участок на сына или он не наживет себе собственную землю.

Лицо старика выражало настоящее изумление. Я взяла тростниковое перо, записала внизу свитка свое решение и протянула крестьянину папирус. Проситель настороженно посмотрел на меня.

— А ты… Ты не такая, как болтают.

«Так будет каждый день, — сказала я себе. — Всю оставшуюся жизнь со мной будут разговаривать как с племянницей Отступницы. И если я не заставлю их относиться ко мне по-другому, ничего не изменится».

Ко мне подошел третий проситель, а у меня уже заболела от напряжения спина. Он протянул мне свиток, и я пробежала его глазами.

— Расскажи мне все полностью, — велела я.

Юноша затряс головой и с сильнейшим акцентом пробубнил:

— Я просил дозволения обратиться к фараону, потому что он знает мой язык, а советник Пасер послал меня к тебе.

— Чем же я тебе не угодила? — поинтересовалась я на хурритском языке.

Чужеземец отступил назад.

— Ты знаешь наш язык! — прошептал он.

— Так зачем ты пришел?

На каждого просителя, взиравшего на меня с недоверием, приходился другой — из Вавилона, Ассирии, Нубии — чужеземец, язык которого я знала. К концу дня я уже ловила на себе заинтересованные взгляды визирей. Я старалась сидеть прямо. Даже без подписи на свитках я догадывалась, кто из советников направил мне каждого просителя. Чужеземцев посылал ко мне Пасер, а самых вздорных и сварливых просителей — Рахотеп.

Где-то заиграла труба, и в зале началось какое-то оживление. Слуги внесли стол и расставили вокруг него кресла с подушками на сиденьях.

Я повернулась к Рамсесу.

— К чему они готовятся?

— Не видишь разве? С просителями на сегодня кончено, — ответила Исет.

Рамсес, не обращая на нее внимания, тихо объяснил:

— В полдень прием заканчивается, и мы обсуждаем государственные дела.

Оставшихся посетителей выпроводили, а в небольшую боковую дверь вошли несколько женщин. Среди них были Хенуттауи и Уосерит, но друг на друга они не смотрели. «Словно пара коней в шорах», — подумалось мне. Все уселись вокруг стола, и Рамсес ударил жезлом об пол.

— Приступаем к обсуждению, — объявил он. — Пригласите зодчего Пенра.

Вошел Пенра — крепкий человек с узкой выдающейся нижней челюстью и прямым носом, который на всяком другом лице казался бы слишком большим. На нем была перетянутая желтой лентой длинная набедренная повязка, на груди — золотое украшение, подарок фараона Сети. Пенра походил скорее на воина, чем на зодчего. Он с достоинством поклонился и, не теряя времени, развернул свиток.

— Государь, ты затеял дело, которого не выполнял еще ни один зодчий: внутренний двор храма в Луксоре со столь высокими обелисками, чтобы сами боги могли их коснуться. Я изобразил для тебя, как я это вижу.

Пенра передал свиток Рамсесу и тут же достал из висевшей на плече сумки еще два и вручил их мне и Исет.

Я развернула папирус. Рисунок зодчего был прекрасен: из розового песка вздымались известняковые колонны, покрытые рельефами и письменами.

— Что это? — надменно спросила Исет. Она посмотрела на Рамсеса. — Я думала, что сначала нужно сделать пристройки во дворце.

Рамсес покачал головой, и на его широких плечах шелохнулись концы немеса.

— Ты же слышала — мой отец велел восстановить луксорский храм.

— Но живем-то мы во дворце, а не в храме, — не унималась Исет. — А как же родильный покой для нашего наследника?

Рамсес вздохнул:

— Во дворце есть родильный покой. Народ должен видеть, что для меня превыше всего — почтить Амона.

— Все еще помнят, чем кончилось, когда некий фараон строил все только для себя, — вставил Рахотеп.

Исет взглянула в сторону Хенуттауи.

— Тогда, быть может, перестроить храм Исиды?

Рамсес не понимал ее упрямства.

— Но ведь мой дед его уже перестроил!

— Это было много лет назад. Храм Хатор с тех пор перестраивали. Народу важно знать, что фараон чтит Исиду не меньше, чем Хатор!

Рахотеп кивнул и выразительно посмотрел на Исет.

Такая настойчивость только озадачила Рамсеса.

— Понадобится много времени и денег, — коротко ответил он. — Если смогу, я восстановлю все храмы — отсюда до Мемфиса, но первым будет храм Амона.