Сумерки жизни

Он ушел. Она была одна и расхаживала по комнате, вся еще сотрясаясь от порыва охватившей ее ярости.

Наконец, напряжение обессилило ее. Она отодвинула занавеску перед кроватью и бросилась на нее, дрожа от стыда, который пожирал ее.

— О, Боже мой! — стонала она, — о, Боже мой! Все это он должен был узнать от… него…

Она крепко прильнула к подушке. Это была мучительная борьба с охватившим ее чувством унижения. Она билась в лихорадке при мысли о его презрении, о крушении его веры в нее, о возмущении этого человека бесчеловечностью подобного признания. Ее протащили по грязи перед его глазами. При том упадке духа, в котором она находилась, ей представлялось, что он к ней сейчас относится с отвращением.

Резкий бой небольших швейцарских часов на письменном столе привел ее в себя. Она подняла свое измученное лицо и посмотрела в их сторону. Было только одиннадцать. Она думала, что прошло уже много часов, пока она тут лежала, вся содрогаясь. Страх заполз ей в душу. Если эти несколько минут показались ей часами, что будет с теми долгими часами, которые ей предстоит еще прожить в сегодняшний день.

Если бы она хоть послала ему то письмо, думала она с горечью. Она упала бы в его глазах, но не в такой степени. Он понял бы ее. Трепетное желание не омрачить его любви поддерживало ее. Если бы она могла поговорить с ним. Казалось, что миром управляет полная цинизма ирония.

Она подошла к окну и выглянула на улицу. Внезапное желание оставить комнату и выйти на свежий воздух мелькнуло в голове и так же быстро замерло. Для нее было невыносимо ходить по улице или в парке на глазах сотен людей. Душа ее чувствовала себя обнаженной и пристыженной. Если бы нашлось местечко, куда она могла бы уйти и скрыться в каком-нибудь далеком углу, припасть к траве и предоставить листьям на деревьях нашептывать ей одной, было бы другое дело. Ей страшно было соприкосновение с людьми… и вместе с тем сердце замирало от ужасного сознания своего одиночества.

Последнее поразило ее, словно человека, попавшего в полярную страну, который вдруг видит себя изолированным от всего остального мира благодаря непроницаемому туману. Она поспешно отскочила от окна; от чисто физического утомления опустилась на кресло у письменного стола и скрыла лицо свое в руках.

Слуга принес письмецо. Мучительный страх пронизал ее при мысли, что это может быть от Рейна. Но при первом взгляде она убедилась, что это почерк Гокмастера. На конверте красовалась печатная фирма какого-то кафе.

„Если у вас сохранилось чувство сострадания, простите меня, — гласило оно. — Тот факт, что я признался вам в своей вине, доказывает мое искреннее желание начать новую жизнь, поскольку дело идет о вас. Я готов отдать многие годы своей жизни, чтобы заслужить с вашей стороны ласковое слово. Все, что есть лучшего и правдивого во мне, обращается к вам, Китти. Я бесконечно несчастлив".

Она смяла письмо и швырнула его. Действительно, он несчастлив!..

Она посмотрела на часы. Половина двенадцатого. Ей пришла в голову мысль, что ей придется всю жизнь влачить таким образом, считая бесконечные минуты в каждом часе.

Пыл возмущения ее против Гокмастера остыл, но острое чувство стыда осталось. Невольно мелькнувшая у нее надежда при первом взгляде на письмо натолкнула ее на новые мысли. Где возьмутся у нее силы вновь встретиться с Рейном?

Она еще раз поднялась и опять вернулась к утомительному беспокойному расхаживанию по комнате.

— Никогда, никогда! — крикнула она. — Его глаза убьют меня… он будет любезен… о Боже! Я этого не перенесу. Лучше бы он проклинал меня! Лучше бы он побил меня! О, Рейн, Рейн, мое сокровище, моя любовь! Я могла бы тебе все рассказать… и ты судил бы меня по моим собственным словам. Ты бы не оттолкнул меня. Но это унижение…

Она почувствовала смерть в душе. Она не могла представить себе, что переживет его любовь. Мужчины… в отличие от женщин… не могут любить, раз любовь превращается в презрение. Мысль о презрительной жалости с его стороны жгла ее. Его образ предстал перед нею, искренний, великодушный, благородный. Она на минуту остановилась, когда в голову пришла волнующая мысль.

Не заставит ли свойственное ему великодушие возобновить предложение?

Эта мысль преследовала ее, она крепла в силу знания и идеализирования его характера, превратилась в убеждение. На минуту она отдалась соблазну поймать его на слове. Она любила его всеми фибрами своей души. Без него жизнь ее представляла ужасную пустоту. Она удовлетворилась бы одной совместной с ним жизнью, добивалась бы изредка ласкового прикосновения его руки.

Но за этим последовало столь же страстное отступление. Она содрогнулась и закрыла лицо руками.

— Никогда! — вновь крикнула она. — Я скорее готова умереть. Мой позор в его глазах неизгладим. Он будет пригибать его к земле. Рейн слишком хорош, чтобы навязать ему подобный мельничный жернов на шею.

Но предыдущее страстное желание вновь ее охватило, и ум ее склонялся то в одну, то в другую сторону. Часы тянулись. Она отказалась от предложенной ей через прислугу пищи. Она чувствовала, что не в состоянии была бы ее проглотить. Она позвонит несколько позже, если захочет.

Что ей оставалось делать? Голова болела так, как будто собиралась лопнуть. Взор ее упал на письмецо Гокмастера. Она вновь его прочла. Тут она разгладила его и не спеша положила его перед собой на стол. Отчаяние заглушило ее гнев. Ничего не осталось от ее сильного возмущения. Маятник качнулся в обратную сторону.

Что ей оставалось делать? С Рейном встретиться лицом к лицу она больше не могла, хотя все существо ее жаждало свидания с ним. Она должна отрезать себе отступление раз навсегда, совершенно исчезнуть из его жизни. Казалось, что сама судьба указала путь, по которому ей следовало идти. Она села, уткнувшись подбородком в руки, и погрузилась в эту мысль, пока сознание роковой неизбежности не овладело ее оцепенелым умом. Судьба вернула того из мрака времен. Один раз он уже изменил ее жизнь. Не было ли тут указания рока, что он должен закончить начатое? Она должна выйти за него замуж. Рейн будет спасен. Это будет безрадостная жизнь, самопожертвование. Но ведь женщина рождена для этого.

Подобно многим другим женщинам, она под влиянием временного приступа отчаяния готова была обречь себя на несчастье на всю жизнь. Она подсчитала траты, и в отличие от мужчины, не рассуждая, решила расплатиться за них. Легко решаться на непоправимое — это особое свойство женской натуры. Екатерина подошла к столу и написала два письма… по одному каждому из них. Перо быстро бегало по бумаге, рассудок освещен был ложным светом. Она их запечатала, позвонила и отправила через слугу. Дело было сделано. Она сожгла свои корабли, непреложно обрекла себя. Последовал период тупого спокойствия, в течение которого она попыталась съесть кое-что из того, что заказала, и прочитать, ничего не понимая, статью в журнале. Но слова стали, наконец, расплываться перед глазами. Журнал упал на пол. Ужас перед предстоящей ей жизнью охватил ее, и она почувствовала себя совсем разбитой.

Фелиция находилась в соседней комнате и напевала про себя какой-то мотив. Она вернулась со своей прогулки с Рейном и раскладывала покупки. Если бы ей вдруг предложили назвать по имени этот мотив, он ускользнул бы из ее памяти, подобно сну в минуту пробуждения. Смешанные чувства альтруизма и личного удовольствия, испытанные ею в последние два часа, привели ее в экзальтированное состояние, которое было не исключительно радостным. Она переживала один из тех редких моментов, когда молодая впечатлительная девушка живет только духовно, не сознавая ясно, чего она хочет, когда поет, в известном смысле, душа — трансцендентальное проявление пола, если углубиться в скрытый смысл вещей. Благодаря чарам ее пола выражение боли исчезло из глаз сильного мужчины, и все его существо было ими захвачено.

Внезапно ухо ее уловило какой-то звук, и песня замерла на ее устах. Она прислушалась, растерянная. Вновь тот же звук, стон и заглушаемое рыдание. Что-то уже испытанное… она задержала дыхание, инстинктивно ища связующую нить. Она ухватилась за нее в страшном волнении. Она уже раз слышала подобные рыдания, вырывавшиеся из груди женщины, в вечер трагической истории бедняжки мисс Бунтер.