Сумерки жизни

Рейн, игравший очень мало, не выигрывал и не проигрывал. Он сопровождал Гокмастера просто из желания развлечься, пробыть вне дома час или два перед сном. Натолкнула их на мысль зайти сюда веселая прогулка вдоль набережных от курзала и обратно. Но Рейн засел тут рядом с Гокмастером на несколько часов, заинтересовавшись игрой и удивительным счастьем своего спутника. Для здравомыслящего человека, любящего жизнь и интересующегося ее разнообразными проявлениями, в наблюдении за случайностями игорного стола есть нечто возбуждающее. Кажется, что сама фортуна является сюда и собственными руками поворачивает свое колесо. Великий мир на время как бы остается неподвижным и только этот маленький мирок подвержен ее случайностям.

Наконец, ему это надоело, и он стал убеждать Гокмастера уйти отсюда. Притом возрастающее возбуждение американца впервые обратило его внимание на количество выпитого им алкоголя.

— Я не прочь совершенно обобрать этих молодцов, — возразил Гокмастер.

— В таком случае, — заявил Рейн, поднимаясь, — я иду домой.

Тот схватил его за рукав.

— Еще полчаса.

— Нет. С меня хватит. Да и с вас тоже.

— В таком случае, до розыгрыша этого последнего банка.

Крупье заявил о новом банке… поставив его на аукцион:

"Банк сдается. Сколько предлагается за банк?"

— Я обожду одной вашей ставки, — сказал Рейн, идя на компромисс.

Стали поступать заявления на банк. Десять луидоров, двадцать, тридцать.

— Пятьдесят, — крикнул вдруг Гокмастер, опершись локтями на стол. Рейн хлопнул его по плечу.

— Это против нашего уговора.

— Сто, — крикнул жирный немец с другого конца стола, все время проигрывавший.

— Подождите, если вам охота потешиться, — заметил Гокмастер. — Двести.

Поднялся ропот. Игра в клубе редко бывает такая крупная. Это было слишком.

— Довольно, довольно, — заворчали женевцы. Остальные, однако, были захвачены возбуждением.

— Двести пятьдесят, — крикнул немец.

— Четыреста, — заявил Гокмастер.

— Пятьсот! — завопил немец.

— Банк может остаться за этим господином, — протянул Гокмастер. — А я пойду ва-банк.

А это значило, что он один играет против банкомета на всю сумму банка в 400 фунтов.

Наступила мертвая тишина. Немец, бледный и как-то осунувшийся, занял свое место. Ставки были разложены на столе. Крупье положил перед новым банкометом свежие колоды карт. Немец дрожащими пальцами отделил Гокмастеру и себе по две карты, сдав их по одной. Американец оставил свои карты на столе перед собою и поднял глаза на Рейна, который стоял позади его, также захваченный общим возбуждением.

— Если я проиграю, то ближайшим поездом возвращаюсь в Чикаго.

— Возьмите ваши карты, — проворчал нетерпеливый голос.

Гокмастер взял карты в руки, это были шестерка и четверка, составлявшие вместе десять, что, по правилам игры, согласно которым десять и кратное десяти в счет не идут, равно нулю.

— Одну карту? — спросил немец.

— Да.

Карта оказалась тузом. Капли пота выступили на лбу американца. Только чудо могло его спасти… если у банкомета окажутся десятки. Если очки на картах банкира за вычетом десятков составят число между двумя и девятью, Гокмастер проиграл. Банкомет открыл свои карты. Две королевы. Девять шансов против четырех были на стороне банкомета. Он медленно снял себе карту с колоды. Оказалась десятка бубен. И на этот раз бешеная удача всего вечера не изменила Гокмастеру: американец выиграл, несмотря на ничтожность своих шансов. В зале поднялся, как гроза после зловещего затишья, шум и возбуждение.

— Идемте, — проговорил решительно Рейн, увлекая своего приятеля к выходу.

— Я хотел бы наскочить еще на одного такого, — заметил Гокмастер, пошатываясь.

Свежий ночной воздух подействовал на него, как электрический удар. Он уставился на Рейна тяжелым и недоверчивым взором и бессмысленно расхохотался.

— Похоже на то, что я нализался, как сапожник.

Рейн был захвачен врасплох, сердит и испытывал чувство отвращения. Светские англичане ничего забавного не видят в пьянстве. Если бы он подозревал, что Гокмастер может напиться до состояния опьянения, он ушел бы из курзала гораздо раньше. Но неподвижное пребывание на одном месте и напряженное возбуждение игрока временно задержали влияние алкоголя. Теперь, однако, ничего с этим нельзя было поделать; пришлось взять этого пьяного господина под руку и отвести домой.

Скоро они очутились на набережной. Была великолепная лунная ночь. Озеро мирно дремало внизу; его светлая поверхность убегала от теней, отбрасываемых городом, и изредка слегка покрывалась рябью. Не видно было в этот час ни души. Возбужденная речь Гокмастера резко отдавалась в неподвижном воздухе. Как только он сообразил, что не в силах держаться на ногах, он вполне положился на поддержку товарища и, выкинув об этом заботу из головы, бегло говорил об игре, о своем выигрыше, о жалкой гримасе последнего партнера, когда раскрылась единственная карта, которая могла принести ему проигрыш. Тут он громко расхохотался.

— Бросьте, — крикнул Рейн довольно свирепо и толкнул его под локоть.

Гокмастер перестал смеяться и посмотрел своим потухшим взором.

— Похоже на то, что я пьян. Давайте, посидим немножко. Мои ноги отказываются служить.

Он боком качнулся по направлению к скамейке на набережной и потащил за собой Рейна. Последний, ничего не имея против того, чтобы хоть на несколько минут освободиться от подобного груза, согласился присесть. Быть может, пребывание на свежем воздухе несколько протрезвит его — настолько, по крайней мере, что даст ему закончить без посторонней помощи оставшуюся часть пути домой. Закурив свою пенковую трубку, Рейн отнесся философски к создавшемуся положению. Во всяком случае, сидеть тут под открытым небом у чарующего озера было не менее приятно и полезно, чем ворочаться в течение долгих тревожных часов в своей постели, в ожидании утра. На время он забыл про Гокмастера, разлегшегося рядом с ним с вытянутыми вперед ногами и с засунутыми в карманы руками. Мысли его, сосредоточенные на Екатерине, запутались в смеси воспоминаний, где сомнения перемежались с надеждами; они перебрались в Оксфорд с его колебаниями, вернулись в Женеву, к их первому разговору в Английском парке, к тем кратким мгновениям, когда они входили в такую интимную близость, к жару первого поцелуя и, наконец, остановились на том мраке, которым охватило его ее возбужденное состояние в этот вечер. Вздрогнув, он вспомнил американца, молчание которого внушало опасения.

— Послушайте! Не собираетесь ли вы тут заснуть?

— Все обстоит благополучно, милейший. Не беспокойтесь, — отозвался Гокмастер с пьяной важностью.

— Сидя, я, во всяком случае, чувствую себя великолепно. Я пока крепко ухватился за одну мысль и держусь за нее, как за борт парохода во время бури. Скажите, вы — друг мне, не так ли? Если вы сочтете меня грязным прохвостом, вы мне это скажете?

— Вы, мой друг, слишком много насосались водки, — заметил Рейн. — Это не очень способствует укреплению мыслей. Как бы там ни было, в следующий раз, когда захотите напиться, прошу вас проделать это не в моем присутствии.

— Совершенно верно, — сказал Гокмастер, качнувшись головой с зловещим видом в его сторону. — Вам противно, что я напился… и мне не меньше… но не в этом дело. У меня было такое ощущение, как будто в рот попал разжеванный конец сигары, и я пытался выполоскать это ощущение прочь. Но это не моя вина.

— Ладно, пусть так, — отозвался Рейн, улыбаясь. — Больше этого не делайте.

— Можете пойти на пари на свой последний доллар, что я этого больше не сделаю. Человек, который дважды имел дело в бракоразводном департаменте, заслуживает того, чтобы его пристрелили на месте.

Рейн удивился. Куда этот господин клонил свою речь?

— Видите ли, я думаю, что женился бы на ней после, — продолжал Гокмастер. — Но рудники, о которых я вам рассказывал, увлекли меня в Мексику. Но когда перед взорами человека блеснет миллион долларов, не может же он предаваться всяким благоглупостям, ухаживая за женщиной. Она может подождать, а доллары не ждут. Вот за эту мысль — рассказать вам все… как настоящему другу, я и ухватился.