Золото и Сталь (СИ)

Сорока собрал всю волю в кулак, смерил её взглядом и подошёл ближе, костяшками пальцев нежно по щеке провёл. Агния замерла на месте, как перепуганный зверёк, глаза отвела.

— Знаешь, — заговорил он, — когда я совсем юнцом был, лет пятнадцати отроду. Заспорили мы с Яшкой, другом моим, о том, когда же можно с девицами ложиться, сколько лет им быть должно.

Едва-едва касаясь, он провёл ладонью по её шее, по плечу вниз скользнул. Агния задрожала всем телом, кулачки сжала, но не дёрнулась даже.

— Яшка говорил, что лет в четырнадцать самое время, а по мне так и тринадцати хватило бы. — Кончики его пальцев скользнули ниже, к девичьей груди, осторожно, ласково. В груди Сороки, словно гроза бушевала, но голос оставался спокойным, ровным. Агния задышала часто, зажмурилась.

— Долго спорили мы, да так ничего и не решили. Как вдруг заметили, что мимо нас дядька Пархом плетётся, хмельной, весёлый… Мы к нему, все ж старший, а-ну как рассудит нас. Яшка, будь дураком, сходу и ляпнул: «а когда бабу лучше всего брать?», хоть мы и не совсем о том спорили. Не успел я объяснить это, как Пархом уже и ответ дал: «когда она того хочет», и дальше домой пошёл. Я после ещё долго смотрел, как дядьку жена за пьянство по двору метлой гоняет, а сам себе думал: а ведь верно же… Коль хочет, значит созрела, значит вреда ей от того не станет.

Сорока мягко подтянул её сорочку вверх и завязал шнурок на груди, где ему самое место, после приподнял её лицо за подбородок, заглянул в глаза напуганные:

— А ты сейчас этого совсем не хочешь, — погладил нежно по щеке, развернулся и вышел вон.

— Вот же глупая! Дура, дура, дура! — Сорока почти бегом пронёсся через весь лагерь и остановился только у крайнего поста дозорных. Сходу нырнул головой в бочку воды, что для лощадей натаскали — не помогло. Сердце в груди билось набатом, всё тело, будто огнём полыхало.

— Что, Сорока, не даёт тебе девка… покоя? — усмехнулся один из дружинников.

— Ты, брат, рот бы прикрыл, пока зубы не повылетали, — огрызнулся тот.

— Чего?

— Ветер, говорю, поднялся, гляди, как бы зубы не выдуло!

Одного взгляда парню хватило, чтобы понять, что с Сорокой сейчас лучше не связываться.

Чувствуя, что может не выдержать её близости, спать Сорока отправился к своему десятку, а на утро уже и пожалел об этом. Агнию он нашёл в палатке ещё больше перепуганной, чем вечером. Она сидела, обняв колени, и слепо смотрела перед собой. По её виду было ясно, что и не спала совсем. Едва заметив Сороку, вспорхнула с места и бросилась к нему. Обхватила ручками тонкими, к груди широкой прижалась.

— Прости, прости, пожалуйста, — зашептала всхлипывая. — Я боялась, что ты не вернёшься, боялась…

— Да куда я денусь? Ну, тише, тише, — Сорока хотел было обнять её, утешить, да только коснулся, Агния задрожала и ещё ближе к нему прижалась.

«Вот как её понять? Сама обнимает, а прикоснёшься — боится», — погладил по голове осторожно и не стал больше её трогать.

— Успокоилась? — спросил, когда она немного притихла. — Идём. Поговорю с обозным, чтоб нашёл телегу, где ты поспать сможешь. — Агния вцепилась в его рубаху и быстро головой замотала. — Тебе отдохнуть нужно, а верхом ты спать не сможешь. — Взгляд потупила, спорить не решается. Да и куда там спорить, глаза поднять стыдно. — Да чтоб тебе… Со мной верхом поедешь?

Она в ответ только носом шмыгнула и кивнула коротко. Сорока задумался, а выдержит ли конь двоих, а потом и сам понял, что беспокоиться не о чем — сколько в той девчонке весу-то… два пуда да пара гривен — не велика тяжесть.

Он никогда не признался бы, насколько душу его греет то, что только ему она вот так доверяет, только с ним в безопасности себя чувствует. Превыше любой благодарности для него было, что захотела с ним ехать, пусть в обозной телеге и было бы удобнее. Агния уютно устроилась перед ним в седле, голову ему на грудь опустила и почти сразу же уснула, а он тайком наслаждался её прикосновением, мечтая, что когда-то сможет избавить её от страхов и воспоминаний тяжких.

Около полудня войско остановилось в маленькой деревеньке, домов на десять всего, отдохнуть чуток да коней напоить. Навстречу, по дороге на запад, неспешно катились телеги — жители Избора и окрестных деревень, кому сбежать от варягов удалось, домой возвращались. Агния, что успела уже выспаться на плече у десятника, заботливо лошадку его гладила, воды ей в корыто подливала, пока он подковы да подпруги на седле поправлял. Как вдруг сорвалась с места и к Сороке подбежала, лицо на груди его спрятала.

— Эй, ты чего?

— Агния? — знакомый голос заставил его обернуться — матушка. Это ведь от неё он узнал, что варяги девушек в боярский терем забрали, это ей он обещал дочку от страшной судьбы спасти. Кто ж знал, что именно её дочке случится теперь у него защиты искать?

Женщина на ходу спрыгнула с телеги и подошла ближе.

— Агния, доченька…

— Не хочу, — шепнула та Сороке, — не смогу в глаза смотреть.

— Негоже так, поговори с ней. Ведь и тебе, и ей легче станет.

Агния взгляд подняла, шагнула нерешительно и тут же в теплых материнских объятиях оказалась, а там уж и сестричка младшая побежала.

— Милая моя, я уж и не надеялась… — всхлипывала женщина, прижимая её к себе. — Ничего, всё наладится, — увещевала, стирая с лица дочери горькие слёзы стыда. — Прошлое дело — забытое, всё хорошо будет.

Отпустила из рук кровиночку, к Сороке повернулась:

— Спасибо, да хранят тебя боги милостивые, сынок, — бросилась руки ему целовать. — Не знаю как и благодарить тебя.

— Ну что ты, матушка, — остановил её Сорока. — Не один я тому послужил, я — лишь один из тысяч…

А она, будто и не слушала, сняла с шеи оберег Макоши-матери и ему в ладонь вложила.

— Пусть она тебя от беды хранит, как ты мою девочку уберёг.

— Благодарствую, матушка, — её взгляд, полный материнской любви и нежности, теплом отозвался в, казалось бы, давно остывшем сердце воина.

— Идём, — повернулась женщина к Агнии. — Пора домой возвращаться. Избу отстроим, заживем по-новому, — она обняла дочь, направляясь к дожидавшейся их телеге.

— Нет, — Агния осталась на месте. — Я не поеду обратно в Избор.

— Как же это? — радость с лица женщины мигом улетучилась, уступив место недоумению и страху.

— Я… Сорока обещал меня в Новгород отвезти. А дома все знают… — она не решилась вслух о своём стыде сказать. — Не могу, не хочу там оставаться.

Женщина взглянула на десятника, ища в нем поддержки, но его виноватый взгляд говорил, что не успел он от всего Агнию уберечь, что придётся ей отпустить дочку своей дорогой.

— Коли так, — вздохнула, — иди с миром, найди своё счастье, где считаешь нужным. Но и нас не забывай, мы всегда тебя примем, что бы ни случилось, — обняла на прощанье крепко и отпустила. — Ты ведь позаботишься о ней, сынок? — обратилась к Сороке.

— Сделаю все, что смогу, матушка.

Агния ещё долго смотрела вслед уезжающей телеге, слёзы на щеках давно высохли, да камень на сердце остался.

— Счастье… Кабы знать, где оно водится.

— Найдётся… — вздохнул рядом с ней десятник.

— Я раньше тоже так думала, а оно вон как вышло: позором покрылась, из дома сбежала — и кому я теперь такая нужна? Порченная…

— Мне, — сорвалось с уст Сороки, и он тут же пожалел об этом — а ну как испугается? Да и не так он хотел об этом сказать, уж точно не посреди дороги у колодца. Но когда матушка хотела Агнию с собой увести, его страх взял, что заберет, что потеряет он последний смысл жить. А она осталась, и ему тут же захотелось привязать ее к себе, найти способ задержать около себя подольше, навсегда.

Она в ответ улыбнулась горько:

— Обузой разве что.

— Будущим.

— И как же это? — хмыкнула, почитая его слова за шутку.

— Пойдёшь за меня? — Агния замерла, ушам своим не веря. Обернулась к нему и не заметила в глазах зелёных ни лукавства, ни насмешки. — Только я тоже не новенький золотник, — указал он на своё лицо, усмехнулся немного смущённо.