Властелин моего сердца

Когда мужчины взяли свои подбитые мехом плащи, Мадлен наконец набралась мужества:

– Отец!

Он обернулся:

– Да?

У нее бешено забилось сердце и внезапно пересохло во рту.

– Отец, возможно ли сделать так, чтобы я не приняла обета?

Он хмуро взглянул на нее.

– О чем ты говоришь?

Мадлен бросила отчаянный взгляд на брата, но его лицо выражало лишь любопытство.

– Я… я не уверена, что мое призвание – стать монахиней.

Лорд Жильбер еще больше нахмурил брови.

– Что?! Если бы ты осталась дома и я нашел для тебя мужчину, ты бы вышла за него замуж. Это то же самое. Твоя мать предназначила тебя принять постриг и молиться за всю нашу семью. И вот пожалуйста!

Мадлен старалась удержать слезы.

– Но… но разве я не должна была почувствовать что-то, отец?

Он разразился гневной тирадой:

– Ты чувствуешь мягкие одежды на своем теле и добрую пищу в животе. Будь благодарна за это! – Затем черты его смягчились. – Ты здесь по обязательству, Мэдди. У нас нет столько денег, чтобы выкупить тебя. И что потом? Когда дело пойдет о замужестве, можно рассчитывать только на жалкие отбросы. Мы не богаты и не могущественны. Хотя, возможно, – добавил он без всякой уверенности, – если начнутся сражения в Англии и будут трофеи, добыча…

Мадлен устремила умоляющий взгляд на брата, который когда-то был для нее образцом героя. Он пожал плечами:

– Мне не хотелось бы быть монахом, но ведь с женщинами все иначе. Сейчас мы не можем найти тебе подходящего мужа.

– Но я хотела бы просто остаться дома и присматривать за вами обоими, – возразила Мадлен.

– Мэдди, за те пять лет, что ты провела здесь, От-Виронь превратился в руины, – сказал Жильбер. – Наши владения посреди поля битвы.

– У меня нет дома? – в отчаянии прошептала Мадлен.

– Твой дом здесь, – возразил отец. – Гораздо лучший, чем ты могла ожидать, разве что герцог решил бы щедро одарить тебя. Настоятельница очень довольна тобой. Ты прилежная ученица, и совершенно ясно, станешь отличной целительницей. Кто знает? Может, ты и сама станешь настоятельницей.

Жильбер старался нарисовать перед дочерью радужную картину, и каждое сказанное им слово было правдой. Мадлен удалось улыбнуться отцу. Он по-своему любил ее и не хотел думать, что она несчастна. Отец погладил ее по голове.

– Здесь лучшее место для тебя, Мэдди, поверь. Мир жесток для людей. Благослови тебя Бог, дочка.

Мадлен присела в реверансе.

– Бог в помощь, – тихо и безнадежно прошептала она.

Но Марк обернулся в дверях:

– Снаружи жестокая жизнь, сестренка. Ты уверена, что хочешь испытать ее?

Уверена – сильное слово, и Мадлен заколебалась, но затем кивнула.

– Тогда повремени с обетами. Эти английские дела скоро завертятся, я убежден. Если мы победим, я приеду и выкуплю тебя.

С этим неосторожным обещанием он удалился. Слезы, так долго сдерживаемые Мадлен, хлынули из ее глаз. Слова Марка не были реальностью. Ее страстное стремление к свободе тоже было лишь мечтой.

Мадлен отерла слезы. Но мечту нельзя стереть так же легко. Девушка рассматривала картину на стене. Вышивка шелковыми нитками по шелку изображала Христа в пустыне, искушаемого мирскими соблазнами, прельщавшими и ее.

Мадлен страстно хотела сама испытать все чудеса жизни, а не только читать о них. Она томилась желанием путешествовать по скованным льдом землям и по жгучим пескам Святой земли. Ей хотелось бы танцевать, скакать на лошади и почувствовать, каково это – когда мужчина касается губами ее губ…

Направляясь в часовню, чтобы присоединиться к монахиням, поющим вечерние молитвы, Мадлен лелеяла в душе искры надежды, вспыхнувшие благодаря сорвавшимся с языка словам брата. Она не станет спешить с постригом.

Вестминстер

Англия

Январь 1067 года

– Я остаюсь в Англии.

Эмери де Гайяр решительно смотрел в лицо отцу, но в каждой линии его стройного тела чувствовалось напряжение.

– Ты сделаешь, как я говорю, – категорично отрезал граф Гай.

Их постоянные столкновения с сыном продолжались уже два месяца, со времени битвы при Гастингсе, с тех самых пор, как Сенлак [3] стали называть Озером крови.

Гарольд и большинство членов его семьи были убиты. Победоносные нормандцы двинулись на Лондон, почти не встречая значительного сопротивления, и там Вильгельм наконец получил признание, которого добился силой оружия. «Уитенагемот» провозгласил его законным королем, и в день Рождества архиепископ Йоркский короновал Вильгельма в Вестминстерском аббатстве, основанном королем Эдуардом.

Теперь для многих нормандцев настало время возвращаться домой.

Вильгельм щедро одарил властью и захваченными землями тех, кто сражался за него. Гай получил отличное имение Роллстон и обширные территории возле уэльской границы. Некоторые знатные лорды должны были остаться, чтобы послужить основой нового королевства. Большинство же стремились поскорее вернуться в свои владения, пока какие-нибудь авантюристы не покусились на их имущество или жен. Постоянно оставались в Англии – в расчете получить за военную службу землю и другую добычу – главным образом младшие сыновья дворянских семей, а также наемники, возводя в пограничных областях страны новые замки и создавая подчиненные Вильгельму марки. [4]

Здесь не было места Эмери, уже терзавшемуся тем, что хранил верность Вильгельму. За несколько месяцев он ожесточился, погрубел, стал упрямым и несговорчивым. Конечно, он был тяжело ранен в битве и находился на волосок от смерти…

– Нет.

Это слово, подобно бомбе, взорвалось в мертвой тишине маленькой комнаты. Первый раз в жизни Эмери так дерзко возразил отцу.

Граф отвернулся, не обращая внимания на протест, словно он никогда и не был высказан.

– Завтра мы отправляемся на побережье, – сказал он оживленно. – В Нормандии будет много работы, поскольку Вильгельму придется подолгу отсутствовать. Ты мне нужен в замке Гайяр, пока я стану помогать герцогине с государственными делами.

Граф оглянулся. Эмери был бледен и очень напряжен. Сын оставался таким со времени решающей битвы. Сразу после Сенлака, обессиленный, страдающий от боли и смятения, он горько рыдал в объятиях отца. Когда же поправился, то дважды отчаянно, до бесчувствия, напивался. Хоть рана и заживала, это не вернуло ему прежнего здоровья и душевного равновесия. Поэтому Гай стремился поскорее увезти его из Англии домой, в Нормандию, к Лусии.

– Роджер может помочь тебе с Гайяром.

– Я оставляю Роджера присматривать за Роллстоном.

Это вызвало взрыв возмущения.

– Роджера?! Да разве он отличит овцу от волка?

– А зачем ему это нужно? Он будет поддерживать порядок.

– Силой оружия? Он разорит имение!

– Всю Англию удерживают силой оружия, – возразил Гай. – Ты нужен мне дома.

Эмери замолчал и отвернулся. Он потянулся рукой к левому плечу, все еще перевязанному, потому что глубокая рана от удара боевым топором еще не полностью зажила. Ему повезло, что он совсем не лишился руки, а то и жизни. Юноша выглянул наружу сквозь узкое окно, под которым виднелись тростниковые крыши лондонских домов.

– Мой дом здесь.

– Клянусь Богом, нет! – проревел Гай, дав волю своему страху и ярости.

Он подтолкнул Эмери к стене.

– Ты нормандец!

Глаза Эмери вспыхнули.

– У меня есть еще и мать!

Он попытался вырваться из рук отца. Гай без колебания теснил его влево, пока Эмери, едва переводя дух, не перестал сопротивляться.

– Ты нормандец, – спокойно произнес Гай в нескольких дюймах от лица сына. – Повтори.

– Я нормандец, – выпалил в ответ Эмери. – Другое дело, горжусь ли я этим. – Он глубоко вздохнул. – Король избрал своим местопребыванием Англию, отец, а он, конечно же, истинный нормандец. Пусть даже он заявляет, что в его жилах течет английская кровь.