Лорд и хозяйка гостиницы

Рут автоматически взяла бокал, осознавая, что именно он от нее ждет. Но смысл его слов оставался ей непонятным. Если бы она могла разобраться, рад ли он, несмотря ни на что, их встрече или же, наоборот, рассержен, она бы как-нибудь справилась с неловкостью. Но его бесстрастность лишала ее всякой уверенности и сковывала мысли.

Только гордость позволяла ей скрывать смущение и горе под видимостью самообладания.

Рут всеми силами старалась понять, что Джордж имел в виду, говоря о «сделке».

— Может, вы думаете, что я пришла просить у вас денег? — спросила она наконец. — Потому что я… потому что мы… Вы думаете, я пришла просить… Или, может быть, даже шантажировать вас?

Ее голос дрожал от такой догадки. Она смотрела на него с ужасом, ибо ей казалось, что подозрения ее вполне подтверждаются его странным поведением.

— О, уж это точно вам не удастся, дорогая моя, — ответил он насмешливо. — Ваша репутация — или что там еще — может кого и заставит беспокоиться, но только не меня. Но ведь я бываю сговорчивым в мелочах. Особенно если вы, с присущим вам очарованием, сумеете попросить меня хорошенько…

При этих словах он окинул ее весьма недвусмысленным взглядом.

Рут закрыла глаза, сокрушенная и уязвленная его словами. Однако она понимала, что Джордж вполне мог предположить, будто она пришла чего-то выпрашивать. Даже воздух вокруг него, казалось, был наполнен запахом богатства и благополучия. Рут подумала, что, видно, его постоянные раздоры с семейством прекратились. И неудивительно, если он решил, что она хочет поторговаться с ним, напомнив о прошлом…

Тем не менее теперь, когда первое потрясение от неожиданной встречи прошло, Рут испытывала боль и гнев. Как он мог предположить такие ужасные вещи? Чем она заслужила подобное презрение?

Она смело и открыто встретила его взгляд. В ее серых глазах мелькнуло гневное выражение оскорбленного достоинства.

— Нет, сэр. — На этот раз голос ее прозвучал так же холодно и твердо, как до этого звучал его голос. — Я понятия не имела, что вы остановились здесь, пока не открыла эту дверь и не увидела вас. Я просто ошиблась дверью и, будьте уверены, больше вас не побеспокою.

Сердито брякнув донышком бокала о столик у двери, Рут повернулась к двери, чтобы уйти.

— Рут!

Она остановилась, испуганная настойчивостью его оклика. Но не успел он и слова сказать, как раздался робкий стук в дверь. В комнату вошел хозяин гостиницы.

— Обед сейчас будет готов, милорд, я хотел спросить, угодно ли вам?.. — Тут он умолк, с удивлением воззрившись на Рут.

— Мэм! Я не ожидал…

— Я ошиблась дверью, — пояснила она. — Просто не могла вспомнить, какую гостиную вы для нас выделили. И как раз собиралась уходить.

— О, извините, мэм, это моя вина! Пожалуйста, позвольте мне проводить вас. Ваш дядюшка ожидает вас в дальней гостиной. А вас, милорд, прошу простить меня, я сейчас вернусь.

И с этими словами хозяин гостиницы подобострастно поклонился им обоим.

Рут позволила увести себя, освободив таким образом Джорджа от своего присутствия. Глубоко потрясенная неожиданной встречей, она понимала, что им теперь нечего сказать друг другу, но все же сожалела, что их разговор столь резко оборвался.

Она спрашивала себя, зачем он окликнул ее, и затем с ужасом подумала, что, наверное, теперь на ее голову посыплется множество обвинений. Нет, лучше всего никогда не встречаться с ним больше. Она еще могла понять причины, по которым он тогда не женился на ней, но почему в нем проснулась эта бешеная враждебность, оставалось для нее загадкой. Против воли Рут снова и снова погружалась в горькие воспоминания. Прошлое, казалось, навеки забытое и погребенное, вставало перед ней…

Тот проклятый день в декабре, семь лет назад. Тогда Шон пришел к ней, чтобы сказать о решении Джорджа Фицуотера, сломавшем всю ее жизнь, разбившем все надежды. Она не могла понять, почему этот здоровяк шотландец так смущен и почему мнется, словно боится говорить с ней…

— Так что он сказал? — Рут почти кричала, дрожа от волнения.

— Он велел передать… — забормотал Шон, — передать вам, мэм, что это никак нельзя. Что вы были правы тогда, говоря, что это будет неравный и…

— И что?

Обычно зычный голос шотландца совсем заглох.

— …неравный и позорный брак, — договорил он несчастным голосом.

Рут с ужасом смотрела на него. Ее серые глаза расширились и горели страданием, но она не плакала. Шон никогда не видел ее плачущей, как бы жестока ни была к ней жизнь, а жизнь обходилась с Рут Прайс весьма жестоко…

Тогда ей было всего девятнадцать… Всего девятнадцать, но она уже успела столько всего испытать в жизни, что другой женщине этого хватило бы и на семьдесят. С четырнадцати лет ее преследовали нищета, лишения, унижения. И все же, несмотря на невзгоды, кожа ее оставалась на удивление белой и шелковистой, а пышные рыжеватые, цвета светлой бронзы волосы казались светящимися.

Но в те минуты все краски схлынули со щек Рут, и на побледневшем как смерть лице жили одни глаза, ибо, подойдя к крайним пределам страдания, она из последних сил боролась с горестной потерей, о которой тогда только что узнала.

Шон наблюдал, как она безмолвно стояла, покачиваясь из стороны в сторону, зажав рукой рот, чтобы не зарыдать.

Он не знал, чем помочь ей.

— Он сказал, что всегда доводит все до конца, — тяжело проговорил он.

— Вы отдали ему мое письмо? — спросила Рут.

Голос ее дрожал от непролитых слез.

— Да, мэм.

— Он прочитал его? Он знает, где я? Почему он не пришел сам сказать о своем решении? — С каждым вопросом голос ее звучал все напряженнее и отчаяннее.

— Не могу знать, мэм, — беспомощно пробормотал Шон. — Может, ему не хватило храбрости?..

— Нет уж, храбрости ему бы хватило, — возразила она. — Думаю, он просто не хотел причинять мне излишней боли. В конце концов, он только повторил то, о чем я сама говорила ему не раз. Этот брак действительно мог бы стать позорным…

На последних словах она запнулась и отвернулась, глядя слепыми глазами в угол комнаты.

— Что вы теперь станете делать, мэм? — с некоторой неловкостью спросил Шон.

— Не знаю.

— Может быть, вам…

— Не знаю, ничего не знаю!.. — Внезапно голос Рут осекся, будто она лишилась последних сил.

Она вышла из гостиной, поднялась в свой номер, закрыла дверь и повернула ключ в замке. Начиная с четырнадцати лет — с той поры, как она попала в притон дяди Джона, — Рут запиралась на ключ каждый вечер.

Здесь силы оставили ее, и она рухнула на пол, дав наконец волю слезам.

Сильный ветер выл в щелях скрипучих дряхлых рам, дребезжал стеклами, но Рут ничего не слышала. Не слышала она и голос дрозда-дерябы, что самозабвенно воспевал зимнюю бурю, угнездившись в сотрясаемых ветром ветвях вишневого дерева…

Тогда этот удар судьбы грубо отбросил Рут в жестокий мир реальности.

…Она долго сидела, отупев от горя к пролитых слез. Вдруг ее напугал неожиданный шум. Она вздрогнула, но быстро успокоилась, поняв, что случилось. Просто гостиничная вывеска затрещала под очередным ударом шквального ветра. Не выдержав столь сильного напора, она треснула и, с грохотом сорвавшись с креплений, рухнула на землю.

Рут не особенно удивилась этому. Владелец гостиницы весьма лениво относился к своим обязанностям. Его мало волновали такие пустяки, как подгнившая опора вывески. Она подозревала, правда, что причина этого небрежения кроется скорее в плохом здоровье уже пожилого хозяина, нежели в его лености. И все три дня, что она провела в гостинице, у нее чесались руки завладеть делом, к которому здесь относятся так беззаботно и нерачительно. Рут подумала, что деньгам, которые ей оставил недавно скончавшийся дядя Джон — впрочем, больше против своей воли, — можно найти очень недурное применение. Ведь гостиница стояла почти заброшенная, все равно что бесхозная. Именно в этот момент в ее голове родилось и окрепло твердое решение — самой стать ее хозяйкой.