Проклят и прощен

— В самом деле? И ты даешь мне позволение? — со смехом воскликнул молодой человек. — Я забыл спросить тебя об этом.

Арнольд пожал плечами.

— К сожалению, вы никогда не спрашиваете меня, но вкус у вас недурен, надо сказать правду. Госпожа фон Гертенштейн прекрасная дама, и по всему видно, что она очень умна, а нам это пригодится, потому что хотя мы теперь и владельцы Бухдорфа, но далеко еще не разумны.

— Арнольд, я серьезно требую большего уважения к себе, — разгорячился Пауль, в качестве помещика вдвойне сознававший всю неуместность подобных нравоучений.

Вспомнив сцену у дяди, он, подобно ему, также принял важную осанку, устремив уничтожающий взгляд на старого поверенного своих тайн, но потерпел поражение.

— Не смотрите так, мой господин, — сказал Арнольд без малейшего почтения. — Вы не умеете подражать вашему многоуважаемому дяде. Тот совсем иначе взглянет, да так, что тебя бросает то в жар, то в холод. Он не скажет ни слова, а ты чувствуешь, что ничего не остается делать, как только почтительно поклониться. Вы же напротив...

— Ты думаешь, я так не умею? — продолжал горячиться Пауль. — Арнольд, моему терпению пришел конец! На будущее время я прибегну к строгости, чтобы удержать тебя в границах, заметь это. А теперь ступай! Я сам оденусь!

Вместо того, чтобы послушаться, старик быстро подошел к нему и стал осматривать его костюм, а затем добродушно добавил:

— Не сердитесь, мой дорогой господин! От этого кровь бросается в лицо, а это вам не идет. Зачем вы надели темный галстук? Он вам не к лицу, с этим согласится и госпожа Гертенштейн, — а кроме того, бант сидит криво.

Затем он спокойно снял с шеи Пауля темный галстук и заменил его светлым.

Молодой человек терпеливо перенес это. Мысль не понравиться в Розенберге испугала его.

— Ты так думаешь? — с сердцем, но заметно тревожась, спросил он.

— Теперь посмотрите в зеркало, — произнес Арнольд торжествующим тоном. — Светлый шелк придает вашему лицу совершенно другой оттенок. Да, что бы вы делали без меня?

Пауль бросил взгляд в зеркало и, казалось, согласился с мнением своего слуги, потому что послушно взял светлые перчатки, которые подавал ему Арнольд. Так как старик «в общем» соглашался на брак своего молодого господина, то соблаговолил принести ему шляпу и верхнее платье и даже проводил до лестницы, где они расстались совсем дружелюбно.

Двухчасовая езда в Розенберг не показалась слишком продолжительной молодому человеку, несмотря на его нетерпение, так как он витал в золотых грезах о будущем. Как владелец Бухдорфа, он мог теперь без дальнейших размышлений предстать перед прекрасной вдовой и просить ее руки. Он, конечно, знал, что должен преодолеть старые предубеждения, связанные с именем Верденфельс, но это не казалось ему серьезным препятствием. Как ни сдержанна была молодая женщина, ее взгляд, так часто и долго на нем останавливавшийся, говорил о глубоком интересе к нему. Пауль не подозревал, что она смотрела подолгу на его лицо потому, что оно напоминало ей черты другого...

Между тем в Розенберге все шло своим обычным порядком. Анна Гертенштейн продолжала и теперь жить в полном уединении, к великому разочарованию соседей, надеявшихся, что по истечении срока траура они опять увидят ее в своем кругу. Поскольку никто, кроме адвоката Фрейзинга и приходского священника Грегора Вильмута, не знал настоящего положения вещей, ее считали богатой и ожидали, что рано или поздно она начнет вести в Розенберге тот пышный образ жизни, какой вела при муже. Между тем глубокий траур, который она продолжала носить, был для нее лишь предлогом отклонять все приглашения.

Утром того самого дня, когда Пауль отправился в Розенберг, к господскому дому подъехал и адвокат Фрейзинг. Он застал в маленьком зале только фрейлейн Гофер и принужден был довольствоваться пока ее обществом. Они не были особенными друзьями, даже наоборот — всегда были готовы к войне. Гофер называла юриста сухим «актовым человеком», в котором не было поэзии, а он шутил при каждом удобном случае над ее суеверием. Фрейлейн Гофер была на самом деле настоящее дитя своей родины и, несмотря на полученное воспитание и образование, твердо придерживалась ее предрассудков. Она и не скрывала этого, что давало повод к постоянным пикировкам между нею и адвокатом. Сегодня же последний был, казалось, в особенно торжественном настроении и наряде: во фраке и в узких лайковых перчатках, с великолепным букетом в руках.

— О, какие чудные розы! — с восхищением сказала фрейлейн Гофер. — Ведь это — редкость в такое время года.

— Госпожа фон Гертенштейн очень любит розы, — отозвался Фрейзинг, бережно положив букет на стол, — и я надеюсь доставить ей удовольствие.

Он говорил, стараясь казаться непринужденным, так как видел, что проницательные глаза фрейлейн рассматривают его наряд, и его несказанно раздражала улыбка понимания, игравшая на ее губах. Он сел, и минуты две спустя между ними уже завязался спор. Гофер высказала неоспоримое утверждение, что сегодня пятница, что дало адвокату повод к нападению.

— По-вашему, это — несчастливый день? — спросил он.

— Насколько мне известно, этот день именно так значится в кодексе суеверий. По крайней мере, я не предприняла бы ничего важного в этот день, — ответила Гофер, пристально глядя на букет.

— А я думаю иначе! — произнес Фрейзинг с ударением. — Я выбираю именно этот день, чтобы доказать отсутствие у меня предрассудков. Необходимо подать пример здешнему населению, которое верит в привидения, в Деву льдов и разное колдовство.

Гофер прекрасно понимала, кого следовало подразумевать под словами «здешнее население», и потому ответила тоном, в котором слышалось раздражение:

— В ваших судебных актах, конечно, ничего не говорится о таких вещах и я позволяю себе находить их вялыми и прозаичными.

— А я осмеливаюсь находить слишком восторженными именно подобные суеверия, — парировал бойкий на язык адвокат.

Фрейлейн покраснела от досады.

— Разумеется, вы — исключительно человек рассудка, и в этом отношении сходитесь с госпожой Гертенштейн. Она тоже вольнодумная женщина.

— К моему великому удовольствию, — подтвердил Фрейзинг.

В это время вошла Анна в сопровождении своей сестры. Лили не дала адвокату времени поздороваться, она подбежала к нему, с любопытством спрашивая:

— Дядя советник, почему вы сегодня так торжественно нарядились?

Это простодушное обращение осталось у Лили с детства, когда Фрейзинг, в руках которого была вея судебная практика в округе, часто посещал дом пастора в Верденфельсе. Он ничего не имел против того, что хорошенькая девушка называла его дядей, но сегодня это обращение смутило его точно так же, как и сам вопрос. Однако он скоро оправился.

— Я должен вести переговоры с госпожой Гертенштейн относительно продажи, но прежде хотел бы переговорить о другом важном деле.

— В таком случае уйдем, Лили, — сказала фрейлейн Гофер, взяв под руку молодую девушку. — Во время деловых разговоров мы лишние. Пойдем!

Лили вполне согласилась с этим и без возражений ушла в соседнюю комнату, но не могла успокоиться, не зная, взял ли Фрейзинг лежавший на столе букет.

— Он хочет испытать свое счастье в пятницу; надеюсь, на сей раз он убедится в значении этого дня, — сказала Гофер, выходя из комнаты.

После этих таинственных слов Лили погрузилась в глубокое раздумье. Фрак «дяди юриста» показался ей подозрительным, и она осталась в соседней комнате, чтобы дождаться окончания переговоров. К сожалению, Гофер заперла дверь, и, таким образом, Лили ничего не было видно, но, приложив ухо к замочной скважине, можно было слышать, о чем говорилось в соседней комнате, и молодая девушка сделала это без малейших угрызений совести.

Фрейзинг начал переговоры, подавая молодой женщине букет.

— Розы розе, — сказал он с натянутой учтивостью, но явно очень довольный комплиментом, который, вероятно, заранее заучил.

Анна благосклонно приняла цветы, но поблагодарила холодно; она привыкла к знакам почтения и внимания со стороны Фрейзинга, а потому сегодняшнее приношение не особенно удивило ее.