Проклят и прощен

— Ты, Пауль? И ты вышел на воздух? — спросил он, наскоро поздоровавшись с ним.

Эта случайная встреча, очевидно, не доставила ему особенного удовольствия.

— Меня манило солнце, — ответил Пауль. — Все последние дни пришлось сидеть взаперти из-за бурь и вьюг, а ты наглухо затворился в своих комнатах.

— Я был не совсем здоров, да и теперь еще не вполне оправился, — проговорил Раймонд, заставляя свою лошадь идти шагом, чтобы Пауль мог не отставать.

Эти слова не были простой отговоркой: за несколько дней Раймонд Верденфельс поразительно изменился: морщины на лбу сделались глубже и резче, глаза, окаймленные темными кругами, свидетельствовали о бессонных ночах и горели лихорадочным блеском, а в углах рта таилось выражение скрытой скорби, как во время их последнего свидания.

— Ты был болен? — воскликнул Пауль, убедившись, что не одна только мнимая немилость Раймонда преграждала ему доступ на половину дяди. — Я ничего не слышал об этом, иначе я...

— Ничего опасного, — прервал его Раймонд. — Это моя старая болезнь: тупая головная боль, которая иногда мучит меня по целым неделям. С этим приходится мириться.

По холодному тону, каким были произнесены эти слова, Пауль понял, что всякое соболезнование является нежелательным, и тоже принял холодный и равнодушный вид.

— Тебе следовало бы побольше двигаться. Твое здоровье может пострадать от затворничества, — сказал он.

Раймонд ничего не ответил, продолжая ехать шагом к опушке леса, пересекаемой широким и глубоким оврагом. Здесь протекал ручей, низвергавшийся в долину. Теперь он замерз, и на корнях деревьев и на камнях, по которым он обыкновенно шумел и пенился, лежал глубокий снег. По другую сторону оврага расстилалась лужайка, также покрытая снегом, а за нею виднелся поворот дороги, которая вела вверх по горе в лес.

Барон остановил лошадь и осмотрелся.

— Ты знаешь вон то местечко? — спросил Пауль, следя за направлением его взора. — Оттуда видна вся долина. Я недавно открыл его, только зайдя с другой стороны. Жаль, что лужайка с этой стороны недоступна!

— Недоступна? Почему?

— Потому что пришлось бы спуститься в овраг и вскарабкаться на ту сторону. Я пешком в крайнем случае еще могу сделать это, но ты... Или ты хочешь взять препятствие?

Вопрос звучал шутливо, но на губах молодого человека играла легкая усмешка, как будто он уже представлял себе дядю берущим это препятствие.

Верденфельс, вероятно, заметил эту усмешку, и выпрямился в седле. Усталый, полубольной человек вдруг преобразился. Теперь он крепко сидел в седле, энергично сжимая рукой поводья, глаза его снова вспыхнули ярким блеском, подобным блеску молнии. Не говоря ни слова, он пришпорил коня, и через секунду и конь, и всадник уже перенеслись, могучим прыжком через овраг, а копыта лошади глубоко врезались в снег.

Пауль буквально остолбенел при виде этого рискованного прыжка, однако последний нисколько не отразился ни на всаднике, ни на коне: Эмир преспокойно стоял на лужайке, а барон совершенно хладнокровно кричал Паулю:

— Ну-ка, не переберешься ли и ты ко мне?

Молодой человек повиновался, спустился в овраг и вскарабкался на другую его сторону, но дело оказалось гораздо труднее, чем он предполагал, и он совсем огорчился.

— Ради Бога, Раймонд, как ты мог серьезно отнестись к моей шутке? — с упреком воскликнул он. — Это было безумной смелостью. Что заставило тебя?

— Твоя усмешка, — резко возразил Раймонд. — Ты, может быть, сам не сознавал, сколько в ней было жалости. Однако, как видишь, есть еще нечто, в чем мы можем с тобой поспорить.

— Нет, в этом ты сильнее меня, — честно сознался Пауль. — Я считаю себя неплохим всадником, но через этот овраг, пожалуй, не перескочил бы. Да и всякая другая лошадь, кроме Эмира, отказалась бы прыгнуть. Слава Богу, что все обошлось благополучно, но ведь это могло стоить тебе жизни.

Раймонд пожал плечами.

— Может быть, но тем лучше было бы для тебя.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я думаю, что тебе не пришлось бы очень жаловаться на подобный случай. Или ты действительно никогда не думал, что моя смерть сделает тебя владельцем Верденфельса?

Молодой человек сильно покраснел. Он только что строил воздушные замки, видя себя хозяином и повелителем Верденфельса, и теперь эта мысль мучила его, хотя он тогда ни минуты не думал о смерти дяди.

Барон заметил его смущение и, улыбнувшись недоброй улыбкой, продолжал:

— Я не ставлю тебе этого в упрек, это уж судьба каждого человека, оставляющего наследство, что наследники ждут его смерти, а мы с тобой связаны только внешними родственными узами. Но потерпи — может быть, свершение твоих желаний не так уж далеко.

Эти резкие слова были, казалось, рассчитаны на то, чтобы уколоть и оскорбить молодого человека, и они достигли цели. Пауль возмутился.

— Раймонд, какого же ты мнения обо мне? Заслужил ли я чем-нибудь, чтобы ты видел во мне искателя наследства, который считает каждую минуту до его получения? Ты отлично знаешь, что можешь свободно располагать своими имениями и что я не имею на них иного права, кроме того, какое ты сам дашь мне. Я знаю теперь, что признание в моей любви лишило меня твоего расположения, и готов взять на себя все последствия.

— А если я действительно предоставлю тебе выбор между твоей любовью и обладанием Верденфельсом? — медленно произнес Раймонд, делая ударение на каждом слове. — Останешься ли ты, несмотря ни на что, верным своей любви?

Пауль побледнел и не сразу ответил. Он никогда не ставил себе так прямо этого вопроса, но его колебание длилось недолго, и он твердо произнес:

— Несмотря ни на что!

— В самом деле? Я не считал тебя таким романтиком. Глаза, которые сияли тебе, как обещающие счастья звезды, кажется, в. мгновение ока превратили тебя из легкомысленного человека в мечтательного идеалиста.

Пауль не слышал с трудом сдерживаемого раздражения, скрывавшегося в этих словах. Он уловил только презрительную насмешку, и это отняло у него всякое благоразумие, которым он вообще не отличался.

— Я надеюсь доказать тебе, что могу не только мечтать, — горячо проговорил он. — Ты можешь не одобрять моей любви, но смеяться над ней я не позволю даже тебе. Ты, конечно, поймешь, что теперь мне только остается попросить у тебя позволения покинуть Фельзенек.

Он ничем не мог так скоро смыть с себя подозрение в погоне за наследством, как этой вспышкой, которая должна была привести к неминуемому разрыву. Однако решения барона никогда нельзя было предвидеть. Вместо того, чтобы рассердиться, он окинул молодого человека проницательным взглядом и совершенно спокойно произнес:

— Ты намереваешься теперь же переехать в Бухдорф? Не советую: контракт с арендатором заключен до весны, и ты, как владелец имения, чувствовал бы себя там не совсем удобно.

— Я — владелец имения?

— Да ведь я же обещал отдать тебе Бухдорф. Или ты думаешь, что я не умею держать свое слово? Фрейзинг приготовил необходимые документы, и я уже подписал их. Ты найдешь их дома на письменном столе.

Пауль был так поражен этой быстрой сменой несправедливости и доброты, что не находил слов для ответа. Ледяной тон, с которым был преподнесен подарок, исключал, казалось, всякую мысль о доброте.

— Ты ведь не любишь благодарности, — заговорил он наконец. — В последний раз ты так резко отстранил ее, что я больше не решаюсь благодарить тебя. Раймонд, зачем ты лишаешь меня возможности радоваться такому щедрому подарку, предлагая мне его в такой форме?

Этот упрек оказал свое действие. С лица Раймонда не исчезло суровое выражение, но, когда он снова заговорил, его голос зазвучал гораздо мягче:

— Оставим это, Пауль! Может быть, я и несправедлив к тебе, но изменить этого не могу. Ты по крайней мере видишь, что я ни к чему не принуждаю тебя. С этого дня ты — сам себе господин, и тебе нечего беспокоиться, угодишь ты мне или нет.

Продолжая разговаривать, они медленно подвигались по лужайке и уже достигли опушки леса, как вдруг Эмир встал на дыбы. Пауль не заметил, что всадник сам был причиной этого, быстро и внезапно натянув поводья. Молодой человек подумал, что лошадь испугалась вышедшей из-за деревьев фигуры, которую он тотчас же узнал.