Обретенное счастье

– В его повадках узнаешь рыцаря и светского человека! – наконец проговорила Августа.

– Конечно, разодет богато, да бог ведает, кто он таков, – побуждаемая странным желанием противоречить, буркнула Лиза.

Августа покачала головою:

– Его выдают руки – изящные, прекрасной формы, очень белые, никогда не знавшие тяжелой работы.

Лиза промолчала, только мельком взглянула на свои худые длинные пальцы и сцепила их за спиной. А что можно сказать о ее происхождении, взглянув на ее руки? Конечно, сейчас ей не приходится рабски трудиться, но следы мозолей еще не сошли с ладоней… А, все это чепуха! Она и не видела рук сего господина: не могла оторвать взора от ласковых черных глаз, от пылающих уст. Впрочем, каждой женщине он улыбался так, словно всю жизнь мечтал лишь о ней одной!

Всадник исчез вдали, и Лиза со вздохом вернулась к созерцанию веселой толпы. Она заметила, что среди масок все чаще встречаются деловитые лица уличных торговцев, несущих корзины, доверху насыпанные маленькими, не больше горошины, белыми шариками, или вороха проволочных сеточек, или какие-то жестяные воронки, прикрепленные к палкам.

Увидев сие, Августа захлопала в ладоши и велела Фальконе купить целую корзину шариков, четыре сетки, напоминающие маски, и две воронки. Лиза взяла было в рот один шарик, приняв его за обсыпанный сахарной пудрой орешек, но тут же выплюнула: известь, мел, да и только.

– Это не конфеты, – рассмеялась Августа. – Это confetti!

Лиза огляделась. Неведомо как, неведомо когда, все гуляющие уже запаслись непонятными шариками; и вот уже кто-то кинул в соседа целую пригоршню.

Что же тут началось!

И минуты не прошло, над Корсо разбушевалась вьюга. Это была настоящая перестрелка! Confetti сыпались из окон и с балконов. На каждом были устроены длинные ящики, совершенно такие же, как те, в которых сажают цветы. Ящики были наполнены конфетти и опорожнялись с изумительной быстротой. Тогда из комнат на балкон приносили в ведрах новые запасы и высыпали их в ящики.

Августа оживилась. Они с Фальконе схватили жестяные воронки и принялись с силою метать из них конфетти по балконам и окнам. Гаэтано невозмутимо правил лошадью. Лиза, прикрываясь проволочной маскою, кое-как швыряла конфетти по сторонам, то и дело вскрикивая, когда жесткие шарики, попадавшие в нее, царапали руки и шею. Не закрывай она лицо, оно давно было бы исцарапано в кровь, вуаль тут мало чем помогала!

Внезапно карета стала. Впереди происходила истинная баталия масок, и лошади заупрямились. Осадить назад тоже было некуда. И тут Лиза услышала такой оглушительный вопль и улюлюканье, что в ужасе вскинула голову. Оказывается, их экипаж замер как раз под балконом, на котором собралась толпа масок в греческих туниках и хитонах, изображающих, наверное, какую-нибудь агору [15]. Увидав внизу calessino с «турками» (где им было знать разницу между турками и татарами!), «греки» вознамерились отомстить османам и обрушили на открытую коляску всю свою ярость, все свое веселье и весь запас конфетти.

Всякое сопротивление было мгновенно подавлено. Под этим градом и разогнуться было невозможно! Кипящая яростью Августа несколько раз порывалась выскочить из коляски, однако новый шквал вынуждал ее опять сжаться в комок.

Казалось, этому не будет конца и запасы конфетти там, наверху, неисчерпаемы, как вдруг чей-то сильный голос принялся понукать лошадей, и calessino чуть-чуть тронулась с места.

Лиза осмелилась приоткрыть глаза и увидела, что верхом на одной из их запряжных сидит человек в белоснежных латах крестоносца и сильными ударами хлыста принуждает их трогаться. Страшным усилием ему удалось сдвинуть карету на несколько шагов, а потом, соскочив и схватив лошадей под уздцы, втащить их в проулок.

Отвесив дамам торопливый поклон, он кинулся вновь в гущу карнавала, отыскивая свою лошадь, которую бросил, чтобы помочь попавшим в беду.

Фальконе, толчком отправив струсившего Гаэтано на козлы, помог дамам подняться. Лишь взглянув друг на друга, они залились хохотом, ибо являли собою поистине удручающее зрелище. От былой роскоши костюмов не осталось и следа: казалось, обе только что вылезли из гигантского ларя с мукой.

Пока ехали до дому, отряхиваясь и чихая от гипсовой пыли, единодушно решили: завтра, когда снова будут бросать конфетти, на Корсо не ездить, дома отсидеться. Они хохотали, поддразнивали друг друга, но их дружеское веселье могло быть вмиг нарушено, когда б одна решилась высказать ту мысль, которая равно занимала обеих: ради которой из них воротился рыцарь? Черные или серые глаза привлекли его вновь?..

Но и Лиза, и Августа о сем промолчали, потому прибыли на виллу Роза в полном согласии.

Начиная со среды бросание конфетти воспрещалось. Можно было бросать только цветы: началось гулянье с цветами. Предыдущие дни только и слышалось: «А вот конфетти!»; сегодня выкрикивают: «А вот цветы!»

Народу на Корсо было гораздо больше, чем в предыдущие дни. Экипажи тянулись по обеим сторонам улицы, между ними сновала толпа, в которой вместо давешних продавцов конфетти то и дело мелькали нарядные цветочницы.

Из вторых и третьих этажей балконов на улицу сыпался дождь мелко нарезанных, разноцветных бумажек: красных, синих, розовых, зеленых, желтых… Бумажки эти порхали и носились в воздухе, точно бабочки, медленно опускались вниз и оседали на шляпах и откинутых верхах экипажей. Никто не опасался уже ходить и ездить по Корсо, никто не рисковал получить в лицо пригоршню колючих шариков, дамы не боялись более за костюмы и шляпы.

Лиза с некоторым унынием оглядела свой скучно-белый наряд Пульчинеллы, столь не подходящий к тому благоухающему разноцветью, кое царило вокруг. Кругом цветы! Гривы лошадей были убраны цветами, гирлянды цветов фестонами тянулись по упряжи; особенно красиво выглядели розовые цветы на белых лошадях, красные и белые – на вороных запряжках. Ящики перед балконами наполнены цветами, букеты громоздились на подоконниках; и не было на Корсо ни одной маски, которая не держала бы в руках букета.

Из карет бросали цветы на балконы и в окна; оттуда бросали цветы в экипажи; два ряда карет перебрасывались цветами между собою. Почти в каждый букет была вплетена «стрела любви». Эта магическая стрела состояла из шарика, обернутого в цветную китайскую бумагу, и более всего напоминала луковицу с ее перьями, только вместо перьев оканчивалась хвостом, состоящим из множества полосок бумаги.

Накупив цветов, и Лиза с Августою тоже вступили в душистую перестрелку. Августа то и дело вскидывала руки, чтобы ловить бросаемые в нее букеты; движение это выходило у нее особенно грациозно, и Лиза была уверена, что большинство мужчин кидали ей букеты для того, чтобы посмотреть, как она их ловит.

Внезапно оторвавшись, чтобы перевести дух, Августа приблизила свое лицо к Лизиному и торопливо выкрикнула, пытаясь осилить людской гомон (проказливые мальчишки вдобавок ко всему дули в витые раковины, разрывая уши невыносимыми звуками):

– Когда я здесь, я верю, что все люди имеют одинаковое происхождение, и все роды одинаково старинны, и природа всех создала равными! Если и мы, и они разденемся догола, то ничем не будем отличаться друг от друга; если мы оденемся в их одежды, а они – в наши, то они будут казаться благородными, а мы – простолюдинами, ибо вся разница в богатстве и бедности.

Жарко блеснув черными глазами из-под белой шелковой маски, она поймала на лету букет и не глядя швырнула его в другую карету, а Лиза какое-то мгновение еще стояла неподвижно, размышляя, как Августе удается столь точно выразить словами то, о чем Лиза только еще думает. Уж кому, как не ей, знать, что лишь бедность и богатство отличают одного человека от другого! И она никогда не станет стыдиться тех дней, которые провела в Елагином доме, где ходила чуть не в рубище. Как-то вдруг, разом, перед нею встала догадка, что она, оказывается, давным-давно простила Неонилу Федоровну за все то зло, которое та ей причинила. Быть может, останься Лиза в родительском измайловском доме, она прожила бы куда более спокойные годы, но вот вопрос: была бы она от сего счастливее? Да, судьба терзала бы и била ее меньше, но разве испытать щемящие, блаженные приливы счастья… вроде как сейчас, когда целая охапка цветов внезапно осыпала ее голову и плечи?