Синьора да Винчи

Леонардо узнал бы меня в мгновение ока и с упоением новизны подыграл бы мне. Его жизнь без меня была так же тягостна, как и моя без него, — в этом я ничуть не сомневалась. Однако я всерьез опасалась, что попытка одурачить признанного живописца Верроккьо будет посрамлена первым же его проницательным взглядом. Кто-кто, а он-то сумеет отличить мужчину от женщины! Но выбора у меня не оставалось — сегодняшний день должен был утвердить дальнейшую стратегию моего поведения. Если обман раскроется, то унижение и презрение будут преследовать не только меня, но и моего сына. Мне надо было набраться силы и бесстрашия — и выйти победительницей.

По пути я не уставала восхищаться красотой фресок, которыми были украшены фасады церквей и многочисленных часовен на углах улиц. Пламя свечей озаряло лики мадонн с младенцем, созданных прославленными мастерами, и постепенно мне в голову закралась мысль, что вся эта живописная череда мало относится к религиозному искусству. Флоренция, казалось мне, нашла в ней лишний повод прихвастнуть мировой славой своих художников. Античные римские колонны служили украшением каждой крохотной площади и множества старинных каменных саркофагов, превращенных временем в водосборные лохани, у которых останавливались напиться кони.

Наконец я очутилась в ремесленном квартале. Мне указали на улицу Аньоло, узенькую, но аккуратно вымощенную. Ее составляли не дома и не дворцы, а сплошные мастерские, следовавшие друг за другом. «Несмотря на его бесчестное поведение по отношению к сыну, — подумалось мне. — Пьеро все-таки заслуживает похвалы, раз пристроил Леонардо в ученики к Верроккьо».

На улице Аньоло мне сразу бросилась в глаза мастерская, своим оживлением напоминавшая муравейник. Я медленно двинулась по направлению к ней, наблюдая, как несколько юношей водружают на телегу тяжелое, резное, красиво расписанное изголовье. Тут же, мешая грузчикам, носилась за мячом стайка ребятишек, а под ногами у них бродили куры, выцарапывая и склевывая что-то между булыжниками мостовой. Наконец юноши накрепко привязали изголовье к тележным бортикам, и лошадь повезла его заказчику.

Остановившись перед широким арочным входом в боттегу Верроккьо, я принялась разглядывать просторный зал. Если бы не массивный навес над ним, желающие имели бы возможность обозревать всю беленую внутренность студии. Просторное вытянутое помещение под сводчатым потолком заканчивалось небольшим проемом, в котором виднелся дворик мастерской. Лестница в глубине вела на второй этаж — вероятно, к спальням. На видном месте были выставлены образцы изделий: золоченая корзина и витиевато расписанный свадебный ларь, шелковый шарф, развевавшийся за спиной Лоренцо де Медичи в день торжества по поводу его обручения, а рядом — доспехи его брата Джулиано.

Верроккьо и вправду пользовался благосклонностью у городского правящего клана. Из множества флорентийских мастеров именно ему доверили оформить надгробие для Козимо де Медичи.

Юноши, нагружавшие телегу, уже вошли внутрь и занялись делом, из чего стало ясно, что все они были учениками маэстро. Подобравшись и как следует выпрямившись, чтобы казаться выше — мой и без того немалый рост я искусно увеличивала на добрых четыре пальца за счет каблуков, — я решилась войти в переднюю.

В нос мне ударила смесь пыли и всевозможных едких запахов: пота, лаков и растворителей. Я оказалась в самой гуще удивительных и разнообразных занятий. Тут стучали молотки, звенел металл, шипела охлаждаемая водой раскаленная ковка, скрежетал по мрамору гравировальный резец. Как ни странно, людей слышно не было: работавшие здесь мальчики и юноши сосредоточились каждый на своем деле или молчали по привычке к послушанию. Один из младших учеников подметал широкой метлой пол, другой у верстака отмывал комплект разнокалиберных кистей. Мальчик постарше перетирал краски на большом шлифовальном круге. Стены боттеги были сплошь увешаны всякими инструментами, эскизами, карнавальными и посмертными масками. На вращающемся столе красовалась деревянная модель церкви.

Я заметила, как один подросток вынул яйцо из куриной кладки, устроенной в коробе под верстаком, и отдал его своему товарищу, приготовлявшему ярко-синюю темперу. Тот разбил яйцо в миску с краской, продолжая ее перемешивать. Рядом с ними на скамеечке отрок прилаживал к палочке жесткие щетинки, собирая их в кисть, а его приятель покрывал слоем белой краски обширную деревянную панель.

Я всматривалась в лица, надеясь увидеть среди них Леонардо, но его тут не оказалось, да и мальчики, работавшие в передней, были гораздо младше моего сына — лет тринадцати, не больше. В этом возрасте Леонардо только-только поступил к Верроккьо.

За неуловимой межой, отделявшей мастерскую от передней, я обнаружила учеников годом или двумя старше, судя по их занятиям уже набравшихся опыта. Один украшал сундук фигурой огнедышащего дракона, другой прилаживал золотой листок к венчику благоликой Мадонны, третий полировал пухлые щечки бронзового херувимчика, четвертый, стоя перед объемистым панно, накладывал пробные мазки на полученные с помощью картона контуры будущего масштабного полотна, в котором я различила очертания святых и ангелов. Леонардо, впрочем, среди них тоже не было.

В последней части боттеги располагались самые впечатляющие по художественному уровню изделия. Здесь мне предстала разнообразная скульптура — бронзовая, мраморная и деревянная, а также плоды труда золотильщиков и кузнецов. Я увидела портреты не известных мне дам и кавалеров, вполне безбедных, судя по тому, что не пожалели денег заказать собственное изображение знаменитому живописцу. За ткацким станком сидел юноша, переплетая блестящие нити в длинную полосу нарядной золотой парчи. Последним мне попался припорошенный каменной пылью подмастерье. Он вонзал резец в мраморную плиту, на которой пока нельзя было угадать ни сюжета, ни будущих персонажей. Я, конечно, слышала от других, что в мастерской изготавливают не только фрески и статуи, но и вообразить не могла, что ремесленное искусство настолько всеохватно и многолико.

Но где же мой Леонардо? И где его наставник, маэстро Верроккьо?

Я дошла до самого дальнего угла боттеги, и здесь до меня донесся мелодичный лютневый аккомпанемент, хотя пения слышно не было. Музыка влетала сквозь приоткрытую заднюю дверь — туда я и направилась. По пути мне попалась пустующая наковальня, рядом с которой заброшенно тлел огромный очаг. Выглянув за дверь, я от неожиданности испытала небольшое потрясение.

Сразу за дверью находилась оживленная, но вполне обычная рабочая площадка, зато другая половина дворика являла взору совершенно иной мир. Казалось, я перенеслась обратно в Винчи и взирала на одну из поросших лесом лощинок в его окрестностях. Посреди обнесенного высокими стенами сада раскинул ветвистую тень старый орех. Рядом с ним приютились другие деревья и кусты, а сами стены были густо увиты виноградными побегами. Нашелся здесь и крохотный островок «луга», заросшего травами и полевыми цветами. А в углу, у стыка стен, шумел настоящий водопад. Кристально чистая вода падала со скальных уступов и весело журчала внизу по камушкам узкого русла. Дополняли картину мох и папоротники!

Посреди этих буколических кущ, под сенью древесного исполина возлежали на траве несколько юношей с альбомами для эскизов. Между ними я заметила немолодого мужчину крупного сложения — он сидел на скамеечке, тоже с альбомом в руках. Перед всей группой располагался помост, от одного взгляда на который меня бросило в дрожь: на нем возвышалась отрубленная голова обросшего волосами гигантского бородача — или, по крайней мере, искусное подобие такой головы. Без слов было понятно, что это Голиаф.

Но где же Давид?

Сидевший на скамеечке человек воскликнул:

— За всю историю Флоренции так долго еще никто не хаживал отлить!

Юноши беззлобно засмеялись, и тут из-за могучего ствола ореха вышел несказанно прекрасный отрок, окутанный тончайшим холстом. Он грациозно нагнулся и подобрал брошенный на траву деревянный меч, но, прежде чем он успел сбросить простыню и принять позу, занесши меч над головой Голиафа, я узнала в этом совершенном создании своего сына Леонардо.