Синьора да Винчи

— Еще будут танцы! — крикнул он вслед, словно соблазняя меня.

Мне так и хотелось поиздеваться: «Наверное, и фигуры для танцев выдумывал Лоренцо де Медичи». Позже я узнала, что так оно и было.

По лестнице, примыкавшей к восточной стене дома и, к счастью, не утратившей прочности, я поднялась на второй этаж. Там, к моему изумлению и восторгу, оказалась вполне приличная, относительно чистая гостиная. По фасаду дома были расположены два больших окна. Я распахнула их — оба выходили на улицу. У противоположной, примыкавшей к садику стены находился значительных размеров камин. В окошко рядом с ним я увидела, как мой мул внизу деловито объедает кустики. Судя по его довольной жующей морде, Ксенофонт уже совершенно освоился в здешнем заднем дворике.

Одно из помещений на третьем этаже можно было использовать под кухню, а в другом я обнаружила главную семейную собственность любого итальянца — двуспальную кровать с деревянным каркасом для балдахина. Самой постели, правда, не было — одна только рама. Пыль в спальне лежала толстым слоем, и стоило мне переступить порог, как она густым облачком взметнулась вокруг меня.

Пролетом выше со стороны улицы находилась комнатка, когда-то, вероятно, тоже служившая спальней, но обустроенная старшим Браччолини под кабинет. Тут стоял простой письменный стол, вызвавший у меня тем не менее прилив энтузиазма, а одну из стен занимали полки, где, без сомнения, раньше хранились книги. Я улыбнулась, почувствовав себя почти дома: это жилище в чем-то очень напоминало папенькино. Не каждому человеку придет в голову обзаводиться кабинетом, а держать у себя книги вздумается и вовсе немногим.

Этот дом хранил память об учености прежних хозяев, и мой папенька не был здесь чужим. Кто знает, может быть, тома, некогда украшавшие эти полки, были приобретены или переписаны папенькой и его спутником в одном из их увлекательных путешествий, а потом попали в качестве подарка к отцу Поджо, бывшему папенькиному покровителю?

Но самая большая радость ждала меня впереди. На узенькой площадке напротив кабинета я приметила запертую дверцу. На ней висел массивный замок, но до того проржавелый, что хватило одного удара черенком метлы, чтобы дверь целиком слетела с петель. Папенька предупреждал меня, что в моем новом жилье имеется потайная лаборатория, ведь старик Браччолини помимо траволечения практиковал еще и алхимию. Он обучил обеим премудростям и Эрнесто, поэтому, вышибив дверь в самую еретическую из комнат дома, я ощутила радостный трепет от предвкушения, но никак не от неизвестности.

Лабораторного оснащения в комнатке почти не осталось, поэтому неискушенный глаз вряд ли догадался бы о ее истинном предназначении. Мне, однако, это ничего не стоило. Расположено помещение было на верхнем этаже, окнами в садик, то есть в самом недоступном уголке дома. В нем до сих пор витал впитавшийся в стены и пол еле уловимый запах серы с примесью резковатых ртутных паров. Длинные столешницы были испещрены пятнами и подпалинами, точь-в-точь как в папенькиной лаборатории. И наконец, у дальней стены располагался атенор — не привычная жаровня или очаг, у которого можно обогреться в студеный вечер, а печь, где разжигают воистину адское пламя и, однажды запалив, поддерживают его постоянно, со священническим рвением, не давая погаснуть ни под каким предлогом.

К этому времени солнце село, и мне пришлось с немалыми предосторожностями спускаться по темной лестнице на первый этаж и разыскивать среди пожиток лампу. При ее тусклом свете я подмела и вымыла спальню, тщательно очистив каркас кровати от паутины и крысиного помета, а затем не без внутренней дрожи внесла наверх жидкий матрасик, простыни, одеяла и подушку и разложила все это на дощатом основании.

Как только я покончила с приготовлениями ко сну, меня одолела страшная усталость и я едва нашла в себе силы раздеться, потом повалилась на постель и крепко уснула.

ГЛАВА 9

Мой юный приятель Бенито сдержал слово, и в последующие несколько недель мы с ним намывали и заново отделывали первые два этажа моего дома. Выше он не поднимался: все книги и алхимическое оборудование я тайком перенесла на верхний этаж, спальню же решила тоже никому не показывать.

Трудился Бенито с присущей ему жизнерадостностью, не унывая, но также еще и потому, что, получив мои лекарские услуги в обмен на помощь в уборке, он значительно повысил свой авторитет у домочадцев.

Закрыв носы и рты платками, мы вначале взялись за самую неприятную работу: отскоблили аптеку и кладовую от въевшейся грязи, заодно отодрав негодные, пораженные черной плесенью стенные филенки и половицы. Бенито оказался исправным плотником и заменил прогнившие плашки принесенными из дома дощечками: отец Бенито смастерил себе в саду сарай, а излишки любезно подарил мне.

Особую гордость внушала мне застекленная витрина аптеки, которую я намыла водой с уксусом, а потом отполировала до сияющей прозрачности. Аптечные полки, полы и стены были гладко начищены песком, а затем свежеокрашены в три различных оттенка зеленого. Надраенный с борным мылом и сверкающий белизной травертиновый прилавок мог по праву считаться символом процветания будущего заведения, а для кладовки Бенито смастерил неприступные для крыс крепкие ящики.

Меня немного беспокоило, что из-за скудости числа банок и бутылочек с лекарствами мои полки будут казаться голыми, и я хитроумно заполнила пустоты множеством пучков из трав, вместо того чтобы, по папенькиному примеру, вывешивать их в кладовой. Так, совместив хозяйственное и торговое помещения, я оживила вид своей аптеки и существенно улучшила запах в ней.

За несколько предшествовавших открытию недель в мою дверь совали нос толпы любопытных соседей и прохожих. Я со всеми ними охотно перезнакомилась, и все они, как впоследствии обнаружилось, были флорентийцы до мозга костей — дружелюбные, но без доверчивости, не выносившие тупости и обожающие посплетничать. У себя в Винчи я воздерживалась от пустой болтовни — здесь же с готовностью предавалась ей. Так мне всего легче было узнавать последние новости, к тому же гости, с которыми я сейчас дружески трепала языком, после открытия аптеки вполне могли стать в ней завсегдатаями. И чем меньше подозрений вызовет у будущих посетителей мой нынешний облик, тем лучше.

Больше всего толков в тот период вызывало предстоящее бракосочетание Лоренцо де Медичи. Мне поведали о том, как его мать Лукреция нарочно отправилась в Рим, чтобы тайком проследить за тем, как ее предполагаемая невестка посещает церковь. Из своих наблюдений матрона клана Медичи надеялась определить, годится ли Клариче Орсини ее сыну в жены. Лицо девушки показалось ей слишком круглым, а шея — излишне тонкой. Клариче получила довольно заурядное образование и в познаниях не могла тягаться с тремя дочерьми Лукреции. Ее застенчивость и скромность, по догадке моих соседей, и были наиболее вероятной причиной того, что при ходьбе она «наклоняла голову, как курица». Лукреция де Медичи, впрочем, признала, что волосы у невесты на выданье отливают приятной рыжиной, руки у нее тонки, белы и изящны, а грудь красивой формы. «Но в конце концов, — подвели итог соседи, — дело решил размер ее приданого».

Будущей клиентуры скопилось уже порядочно, а аптеку я тем не менее открыть пока не могла. Мне нужна была наддверная вывеска, и я знала, где ее можно раздобыть. Одна эта мысль заставляла мое сердце учащенно биться: я собиралась наведаться в боттегу знаменитого Андреа Верроккьо.

Отправившись пешком на встречу с сыном, я чувствовала, как тает моя приобретенная за последние месяцы пребывания в образе мужчины уверенность в себе. Я сочла за благо до поры не сообщать Леонардо ни о своем переезде во Флоренцию, ни об изменении своего облика — единственно из-за беспокойства, как бы мои записки к нему не попали в чужие руки. Я нимало не тревожилась об отклике сына на мой маскарад — тунику и шляпу. В Винчи с самого его рождения мы, с одной стороны, привыкли вместе переносить враждебность и остракизм односельчан, а с другой — весело учились рука об руку. Наше взаимопонимание от этого только крепло и углублялось, давая простор для забав и розыгрышей. Подобные дружеские узы с собственным чадом — счастье немногих матерей.