Рассвет наступит неизбежно [As Sure as the Dawn]

— Ее запросы не отвечали моим намерениям.

— Она красива.

— Но язык у нее оказался подобен жалу скорпиона.

— Продай ее мне.

Кровь ударила Атрету в голову.

— Вряд ли она придется по вкусу тому, кто любит светлокожих блондинок из Британии, — сардонически сказал он Серту.

Серт успел разглядеть мелькнувший в глазах собеседника огонь, который Атрету в следующее мгновение с большим трудом удалось скрыть. Серт остался очень доволен. Теперь ему стало ясно, что Пилия была не более чем изящной уловкой. Значит, между Атретом и вдовой установились какие ни на есть, но все–таки отношения.

— У меня есть с десяток гладиаторов, которые с удовольствием составили бы ей компанию, — сказал он, пожав плечами, продолжая свою игру и внимательно следя за реакцией Атрета.

— Так что ты скажешь? — спросил Серт, растянув губы в самодовольной кошачьей улыбке. — Назови цену.

Огонь, который разгорелся было в Атрете, превратился в лед.

— Дай мне подумать, — сказал он, как бы принимая предложение Серта. Он налил себе еще вина. Откинувшись на диване, он как можно непринужденнее улыбнулся. — Тебе ведь тогда придется забрать и ее писклявого щенка. Он внимательно всмотрелся в глаза Серта и увидел в них блеск.

Упоминание о ребенке встревожило Серта. Если это ребенок Атрета, он, разумеется, так просто его не отдаст.

— Я и забыл, что у нее ребенок.

— Да, представь себе. Ты ведь видел его в прошлый раз. Она оборачивает его в свою шаль и носит у груди. Он просто растет у нее на руках.

— Я так понимаю, что причина твоего недовольства ею именно в этом ребенке, — сказал Серт.

— Пожалуй, да, — сухо произнес Атрет.

Вновь вошла Пилия, неся на подносе деликатесы. Когда она в первую очередь поднесла поднос Атрету, ее глаза просто пылали. Атрет знал, о чем она думает. Неужели все женщины такие дуры? Он взял хороший ломоть свинины, обмакнул его в соус и стал смачно поедать, несмотря на отсутствие аппетита. Серта это, кажется, забавляло.

— Кстати, о женщинах, — сказал Серт, взяв с подноса лишь горсточку фиников, — говорят, что великий Атрет, непобедимый на арене, был сражен без боя обаянием первой красавицы Рима. — Это был безошибочный удар по самолюбию Атрета. Прекрасно. Гордость Атрета всегда была самой большой его слабостью.

— И кто же распространяет эти слухи, Серт? Уж не ты ли?

— Чтобы потом прийти сюда и все это тебе рассказать? Ну не такой же я идиот, Атрет, да и жить мне пока еще не надоело. Может быть, это госпожа Юлия наговорила про тебя много такого… в весьма нелестных тонах?

— Что до этой ведьмы, то пусть она трезвонит на всех углах все, что ей вздумается, — мне до этого нет никакого дела!

— А ты, значит, в это время будешь сидеть здесь в одиночестве и зализывать свои раны?

Атрет посмотрел на него.

— Что значит, зализывать раны? — тихо переспросил он.

Серт почувствовал, как у него мурашки забегали по спине от взгляда этих голубых глаз, но при этом не оставил попыток дальше бить по самолюбию гладиатора.

— Какой бы ни была правда, Атрет, но со стороны именно так все и выглядит.

— Даже для тебя?

Серт нарочито заколебался. Лицо у Атрета стало каменным. Этот германец обижался так же быстро, как когда–то выхватывал свой меч.

— Должен признаться, мне это непонятно. Или ты забыл, что и я приложил руку к тому, чтобы купить тебе эту виллу?

Атрет ничего не забыл. Как не забыл он и того, зачем эта вилла была ему нужна. Для Юлии Валериан.

— Да не обращай ты внимания на эти слухи, — успокаивающим тоном произнес Серт, прекрасно понимая, что, как он того и хотел, ему удалось посеять в сознании Атрета семена, которые непременно дадут всходы. У этого германца сердце воина, и он не потерпит мысли о том, что его победила какая–то женщина. — Да, тебе привет от Руфа Помпиния Пракса.

— Это еще кто такой? — прорычал Атрет.

— Племянник префекта Рима. Он устраивает пир в честь дня рождения Тита. Ты приглашен.

— У меня нет времени, Серт, — сказал Атрет, откинувшись на диване. — Надеюсь, ты понимаешь, что я хочу положить конец всяческим толкам обо мне. — Атрет добавил, что не понимает, зачем этот племянник префекта пригласил его туда.

— Пракс не тот человек, который прощает обиды. Он ведь может снова заковать тебя в цепи.

— Я заслужил свою свободу.

— Тогда не разбрасывайся ею, обижая человека, который служит ушами императора и его брата, Домициана.

При упоминании Домициана Атрет стиснул зубы.

— А еще Пракс ненавидит этих христиан, которые распевают перед смертью, — продолжал Серт. — Для него нет большей радости, чем охотиться за ними, он желает уничтожить их всех.

— А я‑то здесь при чем? — сказал Атрет, прекрасно понимая, почему Серт затеял этот разговор. — Единственная христианка, которую я знал, — это Хадасса, и сейчас она мертва.

— Тогда я советую тебе держаться подальше от всех христиан, которые только могут повстречаться на твоем пути.

Атрет тут же подумал о Рицпе, находившейся сейчас у себя, наверху. Если Серт знал, что она вдова, наверняка он пронюхал и о том, что она христианка.

Серт увидел, что его предупреждение возымело действие.

— Пракс уважает тебя за твою храбрость. Когда ты сражаешься, в тебе просыпается сердце льва, и он хочет оказать тебе большую честь. Предоставь же ему такую возможность. — Губы Серта слегка скривились. — Твой весьма невежливый отказ будет воспринят не иначе как обида.

— Тогда скажи ему, что лев до сих пор зализывает раны, которые нанес ему Рим.

Почувствовав обиду, Серт потер финик, который держал в руке.

— Стоит Праксу только заподозрить, что ты способствуешь распространению этого культа, ему достаточно будет щелкнуть пальцами — и ты снова окажешься в кандалах.

Атрет холодно посмотрел на него.

— А кто сказал, что я что–то распространяю?

Серт отправил финик в рот и аппетитно разжевал его. Запив его вином, он встал.

— Я вижу, ты злоупотребляешь моим расположением к тебе.

— Тебя это когда–нибудь останавливало?

Серт улыбнулся и покачал головой.

— Ох, Атрет, твоя гордость когда–нибудь тебя погубит.

— Моя гордость спасла мне жизнь. — Атрет встал. Допив вино, он со стуком поставил кубок на стол. — Но, пожалуй, ты прав. Я, наверное, засиделся в этих горах. Он прошел с Сертом через атриум в переднюю. — Праксу пока ничего не говори. Я подумаю над его приглашением и пришлю тебе свой ответ.

Серт решил не показывать своего торжества.

— Только не затягивай. Празднование через семь дней. — Когда они подошли к входной двери, слуга открыл ее перед ними. Серт пожал Атрету руку. — Ты победил всех врагов на арене, Атрет. Теперь пришло время узнать врагов за ее пределами.

— Я учту твой совет, — сказал Атрет, загадочно улыбнувшись. Но его глаза стали холодными, когда он наблюдал, как Серт прошел через передний двор, сказал что–то Галлу и вышел за ворота.

Рицпа услышала, как что–то разбилось о стену. Вздрогнув, она замерла и прислушалась. С того момента, как охранник сказал ей, что пришел Серт и что ей велено оставаться в своей комнате, она закрыла дверь и не переставала молиться.

Атрет кричал что–то невразумительное. Рицпе снова стало тоскливо, и она с тяжелым сердцем стала думать, что же произошло там, внизу, что так вывело германца из себя. Приходила на ум только одна мысль — ничего хорошего.

Кто–то дважды постучал в дверь. Глубоко вздохнув, Рицпа прошла через комнату и отодвинула засов. На пороге стоял Сила.

— Атрет хочет говорить с тобой.

— Сейчас? — что бы ни произошло внизу, было очевидно, что ей придется вынести на себе всю тяжесть происшедшего.

— Он сказал, чтобы ты оставила ребенка.

— На кого? На тебя?

Сила отступил на шаг назад.

— Он не сказал.

Рицпа взяла Халева. Обернув его в шаль и устроив у себя на руках, она пошла за Силой из своей большой комнаты по верхнему коридору. Дверь в комнату Атрета была открыта. Рицпа остановилась на пороге. Атрет повернулся к ней. Увидев ребенка у нее на руках, он выругался по–германски.