Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

Фараон выпрямился, сжав подлокотники кресла, и Менкауптах упал на колени, вдруг осознав, что в эти несколько мгновений погубил себя своим полнейшим неумением себя вести.

- Ты дурак? – спросил его величество.

Менкауптах кивнул. Он впервые услышал, как в комнате засмеялся кто-то, кроме него – и с готовностью улыбнулся сам, надеясь, что отсрочит свою смерть, развеселив своих господ. Однако фараон оставался так суров, точно его не касалось ничего, что вокруг него происходит; это был настоящий бог, чье самообладание превосходило все человеческие понятия.

- Тебе известно, почему ты здесь? – спросил фараон.

Менкауптах молчал, как будто язык прилип к небу.

Рамсес повернулся к одному из господ, стоявшему по правую руку от трона – толстому и уродливому человеку в длинном пышном парике, который был накрашен еще сильнее фараона; вдруг Менкауптаху показалось смешным его платье и весь облик, которым этот человек напоминал женщину, и он снова хихикнул. Но тут приближенный фараона направился к нему, и у Менкауптаха пропал весь смех.

Мапуи наклонился к нему – казалось, эта туша, как у бегемота, сейчас раздавит его.

- Его величество спрашивает, известно ли тебе, почему ты здесь? – звонким и безжалостным голосом, совсем не вязавшимся с его обликом, спросил сановник; его маленькие, холодные, как драгоценные камешки, черные глаза находились близко-близко.

Менкауптах помотал головой. Он и вправду этого не знал.

Ему показалось, что фараон усмехнулся – хотя нет, этого не могло быть. Его величество приподнялся на троне, и Менкауптах понял, что сейчас он скажет свой приговор; бедняга поспешно простерся ниц снова, хотя знал, что это его не спасет.

Над его головой раздался голос Рамсеса, и он сказал совсем не то, что Менкауптах ожидал услышать.

- Уберите его отсюда, это самый большой дурак, которого я видел.

Кто-то в зале снова засмеялся, потом Менкауптаха оторвали от пола и поволокли спиной вперед к выходу. Он вскрикнул, но на его протест никто не обратил внимания.

Его утащили туда же, где он дожидался царского суда – суда, который так быстро и странно совершился.

Менкауптах не знал, что с ним сейчас сделают, но поведение фараона заставило его подумать, что, может быть, его дела не так плохи; и он нашел в себе смелость спросить, надолго ли его сюда поместили.

- До тех пор, пока его величество не решит твою участь, - ответили ему.

Менкауптаху опять ужасно захотелось напиться. Но было опять нечем, и ему осталось только забраться в угол, на соломенный тюфяк, и дрожать.

Будь он более сообразительным и дерзким, он погубил бы себя почти наверняка.

***

Меритамон дождалась царицы – она несколько раз пыталась приготовить речь, оправдания… мольбы, но ничего не вышло. Она полностью растерялась, когда увидела вошедшую в ее комнату Та-Рамсес. Меритамон захотелось опуститься на колени, но она просто согнулась в низком поклоне.

Царица тихо сказала ей сесть, потом села сама. Она навестила Меритамон так просто, как будто не была дочерью и супругой фараона – а Меритамон не обвинялась в измене.

Та-Рамсес некоторое время молчала, с сожалением и скорбью глядя на подругу; а Меритамон вдруг стало невыносимо стыдно от этого взгляда… стыдно, как будто ее укоряли в недостойном поведении.

Все эти укоры были справедливы.

- Что ты сделала? – наконец спросила царица. – Расскажи мне все как есть, и я постараюсь смягчить твою участь.

“Чтобы я рассказала все как есть? Ты думаешь, что я совсем глупа, царица?”

Меритамон кивнула, напустив на себя самый смиренный вид.

- Я беременна – ты, должно быть, это знаешь, госпожа, - сказала она.

Та-Рамсес кивнула.

- Это очевидно, - сказала она. – Я не могу понять, почему ты так долго скрывала свое состояние от его величества – это недостойный поступок. Ты обманывала доверие моего отца.

“На моем месте ты поступила бы так же – а может, и еще хуже, наивное дитя”, - подумала Меритамон. Это существо все еще было невинным и несведущим, как ребенок, несмотря на замужество и положение царицы. Та-Рамсес оберегали от жизни и оберегают до сих пор…

- Я боялась, - правдиво сказала Меритамон. – Его величество мог не поверить в то, что я беременна от мужа… что я ему не изменяла…

Она покраснела, выдавая ложь, и Та-Рамсес стала суровой, как сам фараон.

- Мне кажется, что ты лжешь мне и стыдишься этого, - сказало это беспощадное дитя. – Если бы ты не изменяла фараону, ты бы рассказала все давно.

- Неужели? – не выдержала Меритамон.

Она вскочила.

- Ты не можешь понять, как живут простые смертные, божественная! – воскликнула она, будто желая потрясти, пронять дочь фараона, чем бы это ей ни грозило. – Ты не можешь понять, в каком страхе живут простые женщины! Тебя оберегает сила твоего отца! А мы боимся ее!..

Та-Рамсес открыла рот, будто хотела возразить, но промолчала. Она была в смятении, словно никогда не задумывалась о таких вещах.

- Хорошо, может быть, ты и не лгала, - поспешно сказала царица. – Я поторопилась осудить тебя.

Меритамон почувствовала, как по щекам бегут горячие слезы стыда. Она подняла голову, чтобы юная царица увидела ее слезы и пожалела ее; Меритамон ощущала себя такой же законченной лгуньей, как Тамит.

Та-Рамсес сочувственно погладила ее по плечу.

- Я верю, что ты просто испугалась, - сказала она. – Теперь я верю тебе. Конечно, ты оказалась в очень затруднительном положении – но я поговорю с фараоном, и он смягчится. Его величество любит меня и всегда слушает…

Она улыбнулась, как будто ей пришло в голову самое лучшее утешение.

- Думаю, фараон может оставить тебя там, где ты есть. Когда ты родишь это дитя, его величество снова приблизит тебя к себе…

Та-Рамсес нагнулась к уху подруги и стыдливо улыбаясь, как девица, прошептала:

- Его величество любит не только девушек. А ты особенно ему полюбилась, я знаю.

Меритамон подумала, почему же, в таком случае, царица не ревнует – но потом поняла, как это глупо. Зачем божественной женщине ревновать к простой смертной? У Та-Рамсес никто не отнимет этого великого преимущества.

А потом она поняла, что царица сказала, и ее охватил такой же ужас, как если бы ее приговорили к смерти. Меритамон уткнулась лбом в колени. Если это правда – если даже ребенок не поможет ей спастись из гарема?

Конечно, нет – даже если Рамсес больше не обратит на нее внимания, он не отпустит свою женщину. Та-Рамсес говорила ей, что она может снова понравиться царю; но не говорила, что в противном случае Меритамон освободят. Такого быть не может.

Она долго еще сидела, уткнувшись лбом в колени; руки висели, будто плети. Ей казалось, что ребенок Хепри в ее животе плачет, просясь на волю. Но Меритамон ничем не сможет ему помочь.

***

Менкауптаха отослали домой через час после несостоявшегося суда, так ничего ему и не объяснив. Меритамон оставили в гареме, так же ничего ей не объяснив – даже царица к ней больше не приходила; очевидно, вынести решение насчет ее ребенка оказалось трудным и долгим делом. Однако намерение фараона оставить Меритамон себе не оставляло сомнений.

========== Глава 91 ==========

Был конец сезона шему, и через три месяца должны были наступить праздники Амона – не раньше. Яхмес выслушал донесение человека, которого подсылал ко двору фараона в Пер-Рамсесе; он не мог заключить, собирается ли Рамсес в Уасет во время этих праздников. Это было обязанностью… обязанностью царя – участвовать в таких больших торжествах, подавая подданным пример благочестия и вновь и вновь наделяя страну своей божественной силой.

Но будет ли он и в этот раз наделять силой Амона – Амона, который могущественнее, жирнее и жаднее всех остальных богов? В этот раз, когда Рамсес повздорил, если не сказать – рассорился с жрецами Амона.

Его величество аккуратно отправлял торжества, посвященные самому себе, чего нельзя было сказать о других празднествах. Но ведь он не осмелится оскорбить Амона своим невниманием? Никак не осмелится!..