Цветок моего сердца. Древний Египет, эпоха Рамсеса II (СИ)

- Божественный отец, - негромко сказала Меритамон, опускаясь рядом с ним и кланяясь почти так же низко, как кланялась фараону.

Она ощутила прикосновение его руки к голове. Другие жрецы затихли и внимательно смотрели на нее – впрочем, она не заметила, чтобы они ее осуждали.

- Как тебе живется, госпожа? – спросил второй хему нечер. – Счастлива ли ты?

Она должна была, наверное, сказать, что счастлива – в объятиях владыки и бога Та Кемет. Или не должна? Ведь она была замужем за Менкауптахом? Но глядя на морщинистое лицо этого дорогого ей человека, Меритамон почему-то думала, что он примет любой ответ…

- Божественный отец, могу ли я поговорить с тобой? – сказала она вместо всего того, что намеревалась. – Ведь нас, конечно, не осудят за это?

- Нет, я думаю, - ответил жрец. Он огляделся. Все, кто сидел поблизости, внимали их разговору; но что плохого можно было усмотреть в беседе Меритамон со старым пророком Амона?

- Пойдем, госпожа, - просто сказал второй раб бога и встал, тронув Меритамон за локоть. Она изумленно встала. Неужели они могут выйти… беспрепятственно?

Жрец и женщина фараона направились к выходу из зала. Меритамон не знала, сколько взглядов устремлено им вслед; но ей вдруг стало очень холодно и неуютно. Она чувствовала, что эта выходка ей даром не пройдет.

Они остановились в пустом коридоре, где поблизости никого не было слышно и видно. Второй раб бога повернулся к ней, сложив руки на животе, и посмотрел очень внимательно и участливо, с готовностью помочь.

- Что тебя беспокоит, Меритамон?

Она вздохнула и вдруг, сама этого не ожидая, прижалась к груди старика и заплакала. Пророк Амона обнял ее, поглаживая по плечу, прикрытому воздушным рукавом.

- Я несчастна, - прошептала она. – Очень несчастна. Ты знаешь, отец, что Аменемхета вызволили из тюрьмы и он живет во дворце?

Рука, лежавшая на ее плече, замерла и отяжелела.

- Да, знаю.

Жрец сказал это так сухо, что Меритамон отстранилась.

- Я не могу простить ему того, что он сделал. Никто из нас не вправе, - сказал пророк Амона. – Как бы он ни сожалел о своем преступлении.

Разумеется, “они” не вправе простить убийцу великого ясновидца! Меритамон тем более никогда этого не простит! Но Аменемхет даже не думал сожалеть!..

- Он не кается! – шепотом воскликнула молодая женщина. – Он упорствует во зле, он называет меня… шлюхой!..

Старик молчал.

- Что ты думаешь об этом? – почти потребовала Меритамон ответа.

- Это очень печально, - сказал жрец.

- Но ты не думаешь обо мне плохо? – прошептала она, доискиваясь прощения в его глазах.

Он покачал головой.

- Я никогда не осуждал тебя, госпожа. Мы все должны повиноваться воле фараона… Менкауптах горюет, но он смирится с этим. Успокойся.

Меритамон опустила глаза, потом подняла, и в них была решимость.

- Я беременна, божественный отец, - сказала она.

Старик вздернул брови и вскинул руки от неожиданности. Разговаривать с женщиной, которая носит божественное дитя! Ему еще не приходилось этого делать!

- Прими мои поздравления, госпожа, - сказал он. – Это радость – появление царственного сына или дочери.

Меритамон пристально смотрела ему в глаза, так что жрец снова помрачнел.

- Ты совершила преступление?

Меритамон поняла, о чем он думает, и засмеялась против воли. Она никак не могла бы “совершить преступление” здесь – единственный, кого она желала, был так далеко от нее, словно жил на другом конце мира.

- Это ребенок Менкауптаха, отец, - сказала она. – Я не знаю, как с этим быть. Я не могу совершить настоящее преступление – выдать его за царское дитя, - прошептала она так тихо, что жрецу пришлось неотрывно следить за движением ее губ, чтобы понять.

Меритамон сейчас бесстыдно лгала; но она чувствовала, что иначе поступить не может. Она хваталась за последнюю надежду, за союз жрецов Амона. Неужели этот человек ничего не предпримет, чтобы ей помочь?

- Это очень серьезно, - наконец сказал старик, когда смог собраться с мыслями. – Ты уверена в своих словах?

Она кивнула.

- Я чувствовала себя беременной еще до того, как фараон призвал меня, - прошептала Меритамон. – Но его величество не поверит мне, если я об этом скажу…

Она вдруг запаниковала.

Ложь, которую она изобрела для фараона, заставит его думать, что Меритамон изменила ему, будучи в гареме!..

Но тут их разговор прервали. Из зала вышел слуга – из тех, кого раньше Меритамон приняла бы за придворных. Нарядный мужчина низко поклонился обоим господам.

- Госпожа царская наложница, его величество приказывает тебе вернуться в зал, - сказал он. Слуга с некоторым разочарованием оглядел ее старого почтенного собеседника. Здесь не пахло изменой!

Меритамон улыбнулась, хотя все еще была бледна.

- Разумеется. Мы возвращаемся, - сказала она. – Идем, божественный отец.

Они должны войти вместе, и это ни у кого не должно вызвать подозрений. Здесь знают, из какой семьи Меритамон происходит и с кем состояла в родстве…

- Помоги мне, - шепнула она жрецу до того, как они вошли в зал.

- Я попытаюсь, - прошептал он в ответ.

Ступив в зал, они услышали тишину.

Меритамон казалось, что разговоры смолкли именно в тот миг, когда они вошли; она чувствовала на себе все взгляды, и острее всего – взгляд фараона. Рамсес был в гневе. Меритамон не могла понять, на что – неужели на то, что она вышла поговорить с человеком, который был ей вместо отца?

Она низко поклонилась царю, и в той же страшной тишине села на место.

Несколько мгновений фараон смотрел на нее, потом хлопнул в ладоши и обвел рукой присутствующих, точно пригибая их этим жестом к земле; это был знак всем отвернуться от его женщины и продолжать свои занятия. Разговоры и смех возобновились так резко, точно это была работа. Это и есть работа придворных, подумала Меритамон.

Что же она наделала?..

Молодая женщина больше не смела даже взглянуть на старого жреца; должно быть, он на нее – тоже.

Рамсес не обращал на нее внимания до самого конца пира; потом она, не зная, как поступить, в одиночестве вернулась в свою келью. На церемонию освящения храма ее не позвали. Царь разгневался, думала Меритамон, так разгневался, что накажет ее…

Ее никто не спрашивал весь последующий день, и Меритамон чуть не сошла с ума от страха. Она была уверена, что навсегда лишилась милости фараона. А может, он решил бросить ее в тюрьму, как ее брата, заподозрив в измене?

Но вечером ее позвали ужинать к Рамсесу. За столом, кроме нее, сидела еще и ее подруга-царевна.

Рамсес улыбался Меритамон и не казался сердитым. Она ждала объяснений, порицания, чего-нибудь - но он только знаком приказал наложнице присоединиться к трапезе.

- Тебе не следует больше так делать, госпожа Меритамон, - сказал он, когда она уже перестала ждать его слов. – Никто не смеет покидать зал без разрешения моего величества. Я недоволен и удивлен поведением второго пророка Амона, который потакал тебе в этом.

- Он как отец мне, повелитель, - сказала Меритамон. – Прошу простить меня, что нарушила волю твоего величества.

Она низко склонилась, не вставая с места.

- Я не сержусь на то, что вы говорили. Я рассержен другим, - сказал Рамсес. – Помни о том, что запрещено в моем доме.

Она кивнула. Подняв глаза, Меритамон увидела, что фараон и его дочь с улыбкой смотрят друг другу в глаза; кажется, они придвинулись друг к другу еще теснее, чем вначале.

Меритамон вдруг забеспокоила эта близость; ей вспомнились слова Та-Рамсес, что фараон может на ней жениться. Неужели это правда?..

Но она не смела больше ничего говорить.

После ужина ее отпустили, и эту ночь она опять провела одна. Меритамон вдруг поняла причину, по которой ее не взяли в храм – фараон думал, что у нее наступили дни, когда женщина нечиста. Только и всего. Он и не думал лишать ее своей милости и не остыл к ней.