Наследница (СИ)

— И как это связано?

— Напрямую. Если бумаги будут подписаны, у вас появится надежда сохранить жизнь. Скорее всего, вас осудят, но вполне возможно, оставят в живых. Если же вы откажитесь, ни на каком суде вы не появитесь. Вас никогда и никто не найдёт, поскольку я убью вас здесь, а мои люди закопают тело.

— И вы считаете, что это выбор? Разве у меня есть гарантии того, что, получив мою подпись, вы не исполните свою угрозу? У меня есть другой вариант. Я обещаю на суде признать то, что вы от меня требуете. Там я объявлю, что вы действительно являетесь детьми графа Владимира Кречетова.

— Если уж речь зашла о гарантиях, то какие же гарантии у нас?

— Моё слово.

— Вот как? — вступила в разговор Элен. — А почему мы должны верить вам? Вам, человеку, способному на любую подлость, убийце…

Алексей вдруг рассмеялся.

— Какие слова, Боже мой!.. — затем улыбка быстро сошла с его лица. — Да не планировал я никого убивать! Понятно вам? Если хотите знать, это вы во всём виноваты!

— Да как вы смеете… — начал Ален, но Алексей перебил его:

— Ах, оставьте, смею. Смею, потому что это правда! Если бы одна маленькая негодная девчонка не добралась бы до ножа, если не отдала бы его брату-недорослю, и если бы он, в свою очередь, не кинулся сломя голову на взрослых вооружённых людей, этого ничего бы не произошло! Попугали бы графа, он подписал бы бумаги, и всё. Всё! Все остались бы живы и здоровы. А так — случилось то, что случилось. В общей свалке никто уже себя контролировать не мог.

— А вам не кажется, что в вашей речи слишком много «если бы»? К тому же, даже если бы все остались бы живы и здоровы, то нам пришлось бы уйти из дома, жить неизвестно где. Это вы считаете нормальным?

— А нормально жить в собственном доме, как приживалка? — Алексей весь подался вперёд, глаза горели, а говорил он сквозь зубы. — Нормально, что я, сын дворянина, жил хуже… вашего садовника? Вы имели всё — любящего отца, достаток, а я? Усадьбу, в которой прошло моё детство, и усадьбой-то назвать нельзя. Скорее, это была большая изба, да и то развалюха. Отец постоянно уезжал в город, оставляя меня с денщиком, который пил. А напившись, бил меня. Пожаловаться отцу я не мог: другого денщика взять было негде, никто не согласился бы работать почти даром. А узнав о том, что я жаловался отцу, он избил бы меня ещё сильней. А потом отца не стало… И виноват в этом был ты, дорогой братец, виноват уже одним своим появлением на свет! Господину графу было просто некогда ответить на просьбу своего брата о помощи. Как же! У него родился сын, наследник! Что может быть важнее? Уж, по крайней мере, не нищий брат!

— Отец много раз помогал вашему отцу. А тот играл в карты, постоянно и много проигрывал, так что помощь оказывалась напрасной. Что же касается моего рождения, граф не отходил не от меня, а от своей жены, которая никак не могла оправиться после родов и была очень слаба. Все сомневались, выживет ли.

— Но ведь выжила! А мой отец — нет! И я остался один. Как я дожил до совершеннолетия, не знаю. Я никому не был нужен, никто меня не любил, некому было обо мне заботиться.

— Отец регулярно посылал деньги для вас.

— Жалкие подачки! Но и они не доходили до меня, оседая в кармане то одного, то другого слуги. Ведь им давно уже ничего не платили!

— Но почему вы не пришли к нам? Отец никогда не прогнал бы вас.

— Почему не пришёл? А зачем? Чтобы опять узнать, что у графа есть другие заботы, поважнее, чем помощь племяннику-оборванцу? Нет уж, увольте.

— И вы решили не просить, а просто прийти и взять то, что считали нужным? — спросила Элен. — Нарушив при этом закон, писанный и неписаный?

— А что давал мне этот закон? Вот если бы наследство делилось сейчас, когда закон изменили по приказу нашей государыни, я получил бы свою часть дядиного имущества хотя бы после его смерти. А петровский указ не давал мне возможности даже надеяться получить что-нибудь. По нему всё досталось бы вам, кузен. Даже ваша горячо любимая сестра не получила бы ни клочка ваших земель.

— Это всё так трогательно, — фыркнул Ален. — Но, тем не менее, не отменяет вашего преступления, и не оправдывает вас.

— И что? Можете говорить что угодно. Бумаги я не подпишу! Пусть мне больше не удастся владеть этими землями, но и вам они не достанутся. А вы, убив меня, станете таким же убийцей, как я, дорогой кузен. Так что выхода я не вижу. Хотите попытаться что-то сделать, предоставьте решать бурмистру, кто имеет право владения, кто не имеет. Но доказывать, кто вы оба такие, будете сами. Я не верю вам! Вы получите документ, а я-то вам после этого, зачем буду нужен?

— Мы предполагали возможность такого развития беседы, поэтому я подписал бумагу, в которой обещаю больше не предпринимать против вас ничего, не преследовать вас, согласившись признать любое решение суда, каким бы оно ни было. Такой же документ подписан и паном Вольским, — Юзеф наклонил голову в знак согласия.

— А это ещё кто? Какое он имеет отношение к нашему делу?

— Самое прямое. Это будущий супруг моей сестры. Итак, обе бумаги перед вами. Если вы поставите свою подпись на тех документах, которые интересуют нас, взамен получите эти, которые интересуют вас. Скажу больше. Если вы так опасаетесь нечестной игры с нашей стороны, мы можем всё сделать в присутствии бурмистра. Это вас устроит? Думайте скорее, поскольку, если вы согласны, то пора ехать.

Алексей немного остыл и понимал, что спорить здесь, где у противников было явное преимущество, бесполезно и опасно. Суд — это, конечно, совсем нежелательно, хотелось бы избежать его. Но с другой стороны, при этом был шанс, пусть и небольшой, смягчить наказание. И уж о немедленной смерти речь, разумеется, не шла. А там — мало ли что могло измениться! В конце концов, оставалась ещё возможность побега.

— Хорошо. Я согласен. Я подпишу бумаги в присутствии бурмистра. Но ваши письменные гарантии моей безопасности должны быть при этом уже у меня в руках!

— Прекрасно. В таком случае — в дорогу! — скомандовал Ален.

Вскоре Элен и Ален Кречетовы держали в руках документ, подтверждающий их происхождение. Поведение Алексея было безупречным. Сразу после того, как он поставил подпись, его под конвоем отправили в тюрьму при суде, где он должен был дожидаться разбирательства своего дела.

Условия здесь были несравненно лучше, чем в городской тюрьме. Кормили сносно и даже разрешали краткие прогулки по тюремному дворику тем арестантам, которые не давали повода для недовольства их поведением… Алексей был вежлив и полон достоинства, терпеливо перенося своё новое положение. Он ни на что не жаловался, интересовался самочувствием приболевшего тюремщика — одним словом, делал всё, чтобы заслужить симпатию окружающих людей. Как-то он вскользь, опять-таки не жалуясь, упомянул, что в камере душно, и ему так хотелось бы хоть на часик выйти на воздух. И разрешение было получено. Господину Кречетову разрешили по часу в день, если он пожелает, выходить на прогулку в сопровождении караульного. Неделю Алексей демонстративно наслаждался пребыванием вне стен камеры и вслух заочно благодарил коменданта тюрьмы за оказанную ему любезность. Прогулки проходили однообразно. Чаще всего он садился на одиноко стоящую скамью у стены, на которую падала тень растущей рядом невысокой, но разросшейся вширь черёмухи. Сидел он, не вставая и прикрыв глаза, до тех пор, пока сопровождавший солдат не звал его назад в камеру. Тому ужасно докучали эти прогулки, в течение которых он вынужден был стоять напротив арестанта и пялиться на то, как он дремлет с блаженной улыбкой на губах. В конце концов, он решил, что большой беды не будет, если он тоже присядет. Правда, другой скамьи рядом не было, а если сесть прямо на траву, арестант оказывался почти полностью скрытым ветвями черёмухи. Но этот господин вёл себя спокойно, подчинялся беспрекословно, по первому слову возвращаясь в камеру, и караульный совсем перестал беспокоиться, что его подопечный может нарушить заведённый порядок. Он стал тоже мирно отдыхать этот час прогулки, сидя на травке. Это оказалось непоправимой ошибкой.