Моника (ЛП)

- Наконец ты решила утихомириться и замолчать, – Хуан ненадолго замолчал и, взглянув на нее, удивился: – Моника! Моника! Что с тобой? Что произошло? Ты притворилась больной? Думаешь посмеяться? Ну уж нет. Нет! Ты слышишь? Ты моя, принадлежишь мне, я буду обращаться с тобой хуже, чем с рабыней! Я не сжалюсь, не буду слушать твои мольбы, ты не тронешь меня просьбами, даже если будешь умирать и страдать. Слышала? Хватит притворяться! Поднимайся! Поднимайся!

Он безуспешно тряс ее, и снова бросил, в бессильной злобе глядя на нее. Нет, она не притворялась. Ее тело стало мокрым, покрылось мучительным потом, а щеки, такие бледные, зажглись лихорадочным румянцем. Сильной рукой расстегнул Хуан черный корсаж, и на посмотрел на белую безжизненную шею. Неловко он поискал пальцами пульс и нащупал биение крови, которая становилась горячее из-за повышающейся температуры. Мягко он оставил ее и сделал несколько беспорядочных шагов по каюте, как вскоре послышались несколько деликатных стуков в дверь, позвал голос Сегундо:

- Капитан, капитан!

- Какого черта? – разозлился Хуан, открывая дверь. – Как ты осмеливаешься?

- Простите, капитан, но мальчик стоит на пляже и кричит. Его и вправду нужно оставить на земле?

Помощник говорил, с любопытством наблюдая за лицом Хуана. Затем выпрямился, пытаясь через плечо взглянуть, но крепкая рука капитана Люцифера резко отодвинула грубияна, обвиняя:

- Что смотришь, болван? Проваливай искать мальчика. Возьми его на борт и сразу же поднимай якорь, направляйся по ходу ветра.

- На северо-востоке отмечают бурю, капитан.

- Ну тогда бери курс на бурю и все дела! Иди уже! – он закрыл дверь и повернулся к голым спальным доскам. Там лежала неподвижная Моника, которая тяжело дышала, приоткрыв рот. Светлые волосы разметались нимбом вокруг головы, которая время от времени двигалась. Руки еле шевелились, поднимаясь и опускаясь на груди в ритме сердца, которое горело в лихорадке. Хуан взглянул на нее, отошел и воскликнул с гневом и яростью:

- Моника де Мольнар, ничтожная и лживая!

6.

- Куда ты идешь? Или лучше скажи, куда ходила? Потому что я не запирал эту дверь.

- Я никуда не ходила. Не знала, что ходить – это преступление. Твое поведение невыносимо, Ренато!

- Сядь там, где была. Хочешь плантатор? Или предпочитаешь сок ананаса с шампанским? Это вкусно, знаешь? Я назвал его твоим именем. Я сказал тебе сесть!

Дрожащая от злобы, Айме бухнулась на атласный диван. Наступила ночь, и с тех пор как закончилась свадебная церемония, они оставались одни в тщательно украшенных комнатах для медового месяца в Кампо Реаль. Рядом с Ренато стоял столик с вазами и бутылками: лучший коньяк Франции, самый старинный ром Ямайки и самый известный херес Испании, а в ведерке со льдом выглядывали бутылки шампанского. Там также был прохладный кувшин с ананасовым соком, которым он наполнил два бокала, которые были заполнены наполовину шампанским.

- Сделай одолжение, выпей со мной свой напиток «Айме», «Эме», «возлюбленная». Твое имя означает что-то красивое, правда? Возлюбленная… Мне так нравится, что я подумал: попаданием слепой судьбы было назвать тебя так. Возлюбленная. Возьми, Айме. Выпьем.

- Я не хочу пить!

- Не хочешь? Как странно! Ты всегда говорила, что обожаешь шампанское. Еще в ночь нашей свадьбы. Сколько бокалов шампанского ты влила в меня, сколько! – и властно приказал: – Пей сейчас же, пей!

- Оставь меня! – свирепо взбунтовалась Айме. – Ты спятил и пьян.

- Пьян… – повторил Ренато язвительно. – Так происходит, когда пьешь много шампанского, становишься пьяницей, и сколько бы ни пытался, не можешь вспомнить подробностей. Пить – это чудесное средство окутывать себя часами блаженства, чтобы не вспоминать.

- Что ты пытаешься сказать? Я ничего не понимаю и не хочу понимать. Как далеко ты зайдешь, Ренато? Ты сводишь меня с ума, мучаешь, пьешь часами, как глупец, не даешь даже отойти от тебя!

- Твое место рядом со мной. Разве ты не моя жена? Поэтому ты здесь, где и должна быть. А эта спальня разве не самое лучшее место? Этот рай, гнездо для любви, розовые стены смотрели на меня, коленопреклоненного пред твоей красотой. Пред твоей чистотой… – Ренато коротко и грубо хохотнул.

- Ренато, ты и вправду сошел с ума, хуже, чем сошел… – растерянная Айме ужасно перепугалась.

- Да, хуже, чем сошел с ума: я пьян. Пьян, как ты бы всегда хотела; пьян, но ум мой ясен, как никогда. Так ясен, что мысли в нем сверкают диким блеском; пьян и счастлив, что могу достойно праздновать вместе с тобой свадьбу наших родных. Выпьем, выпьем за счастье Моники и Хуана!

Для Ренато Д`Отремон небо было рядом с преисподней, счастье – с несчастьем; прекрасное опьянение своей любви рядом с сомнением, становившемся все более жестоким и удручающим, узел подозрений перехватил горло, отравленная стрела ранила гордость, его достоинство, любовь и доверие. Он неосознанно отвергал правду, словно вредоносное растение, но не мог выдернуть корни. Подозрение сквозило в каждом выражении, слове, в каждой детали. А правда была ему отчаянно нужна, чтобы очистить доброе имя и сердце, его охватило нелепое желание разрушить все, а более всего эту теплую, пьянящую и ароматную красоту женщины, которую он отчаянно любил, но к чьим губам не мог приблизиться, потому что сомнение и страх были слишком велики, потому что его любовь имела уже примесь ненависти, потому что любил слишком сильно, чтобы прощать. И увидев, что бесстрастная Айме держит бокал в руке, властно приказал:

- Я сказал тебе выпить!

- Оставь меня! Уходи, оставь меня!

- У тебя только желание – уйти от меня…

- У меня только желание…!

- Какое? Договори, скажи наконец, что хочешь умереть, что в отчаянии, что я не даю тебе жить своими упреками. Неужели я раздражаю тебя своим любопытством, тебя ведь беспокоит не это. Ты думаешь о Хуане, да?

- Естественно должна думать! – вскипела Айме. – Это грубиян, дикарь, а ты вручил ему мою сестру!

- Я или ты?

- Ты, ты! Я лишь хотела, чтобы этот человек уехал навсегда, чтобы оставил нас в покое. Это ты приказал. Пусть бы уехал! Потому что этот человек…

- Этот человек – мой брат. Ты уже забыла? Мой брат!

- Так значит, эта ужасная история правда?

- Тебе кажутся ужасными истории предательств и измен? Скажи, что чувствуешь. Прокричи наконец. Возмутись в святом негодовании, если так невинна!

Руки Ренато снова сомкнулись на шее Айме. Сверкающие глаза пристально смотрели, словно хотели проникнуть в ее душу, и она затряслась, похолодела от испуга, пытаясь избежать его хватки, которая вызывала у нее ужас:

- Ренато! Ты обезумел? Хочешь, чтобы я позвала на помощь? Хочешь…?

- Я хочу, чтобы ты призналась, заговорила, прокричала, чтобы спасти Монику, если та невинна, и которую ты принесла в жертву!

- Нет, это не так. Не так! Но она моя сестра. Хуан безжалостный!

- Ни к чему милосердие, если она любит его.

- Он не умеет любить!

- Откуда ты знаешь? Как ты его узнала? С каких пор знакома с ним? Отвечай!

- Оставь меня! Ты делаешь больно, причиняешь мне вред! Отпусти меня, Ренато! Я позову на помощь! Закачу скандал!

- Ты уже скандалишь! Кричи, если хочешь, проси помощи, зови! Никто не придет. Никто! Ты одна со мной, и должна сказать всю правду, а после этого заплатишь за свой позор.

- На помощь! – отчаянно закричала Айме. – Он убьет меня! На помощь!

Кто-то пришел на крики и застучал в дверь. Вне себя, Ренато начал угрожать назойливому посетителю, крикнув:

- Ничего не происходит! Проваливайте куда-нибудь!

- Открой, Ренато! Быстро! Открой мне! – за дверью послышался властный голос Софии.

Руки Ренато отпустили Айме, и она свалилась на диван. Затем неверными шагами он направился к двери, повернул ключ, и мать свободно шагнула вперед, спрашивая:

- Что это, Ренато?

Она подошла к сыну, глядя на него с тревогой, с жгучим вопросом в глазах, и видела только суровую жестокость в глазах сына, неясное мучение, отчаянную и напрасную борьбу за правду. Благородное лицо дамы сурово повернулось к нему, и Ренато отступил, пряча взгляд. Поймав в воздухе этот взгляд, ухватившись за единственную возможность спасения, Айме поднялась и побежала к матери мужа: