Династия

— Совсем не у всех это проходит так тяжело, как у леди Элеоноры, мой ягненочек. Обычно это гораздо легче. Даже не будь меня рядом, у вас все получилось бы, ведь вокруг вас собрались друзья.

— Нет, не друзья, — произнесла Элеонора все таким же тихим голосом. — Ребекка, и Эллис, и Энни — очень хорошие женщины, но они не друзья. Друг — это ты.

Габи выглядела озабоченной. Наконец она решилась:

— У вас любящий муж, дитя мое…

— А, ты о нем, — произнесла Элеонора презрительно.

— Не говорите так, вы же знаете, что расстраиваете меня. У вас хороший муж и верные слуги, а вскоре появятся и замечательные, здоровые сыновья. Старая Габи вам уже не понадобится.

— Но, Габи, — сказала Элеонора, смеясь, — ты говоришь так, словно думаешь об отъезде.

Наступила пауза, а затем Габи медленно вымолвила:

— Может быть, так и будет.

— Ты уедешь? Но куда? — удивилась Элеонора.

Габи старательно избегала встретиться взглядом со своей госпожой, рассматривая маленькие яркие соцветия, посаженные Джо.

— Я вижу, что здесь будет чудесный сад, когда все сделают, как положено. Но этот дом не станет моим, госпожа. Мне трудно быстро приспособиться к новому, как вам, молодым. Я думала, что, возможно, после рождения вашего первенца, когда вы немножко встанете на ноги, вы отошлете старую Габи домой.

Элеонора смотрела на нее ошеломленно, затем с усилием проглотила подступившие к горлу слезы и сказала:

— Если это то, чего ты хочешь, Габи, если ты хочешь вернуться в Дорсет, вместо того чтобы остаться здесь со мной, тогда, хорошо, я постараюсь устроить все, как ты желаешь…

— Спасибо вам, госпожа, — произнесла Габи торжественно. — Вы добры, как ангел. И я точно знаю, что вы без меня легко справитесь. Я бы хотела увидеть, как зацветет этот сад, но…

И женщины снова погрузились в молчание, а их мысли витали далеко-далеко.

В ту ночь Элеонора проснулась от ночного кошмара, чувствуя боль во всем теле. Она начала выкрикивать имя любимой няни, и Габи, у которой был чуткий сон и которая ждала именно этого момента, сразу же проснулась и отозвалась на зов своей хозяйки.

Мужчин подняли и, к их великому неудовольствию, выдворили из комнаты. Морланд уже забыл, насколько волнующим бывает подобное ожидание, поскольку с тех пор, как в этой самой спальне рождался его ребенок, прошло двадцать лет. Он громко ворчал и жаловался, что ему придется досыпать ночь в холле среди слуг. Роберт ушел тихо, почти позеленев от волнения. Уходя, он бесконечно оглядывался, чтобы посмотреть на жену, он чувствовал огромную вину перед ней, за то что она обречена на страдания.

— Поднимите женщин, когда спуститесь, — сказала Габи вслед уходящему Роберту. — Предстоит многое сделать, а я слишком старая и толстая, чтобы справиться самой. Госпожа Элеонора, теперь поднимитесь и помогите мне.

Все приготовления были сделаны заранее, так что потребовалось совсем мало времени, чтобы спальня превратилась в комнату для родов. Стояла жаркая ночь, они спали с открытыми ставнями, которые теперь закрыли, а в комнату внесли жаровню, чтобы нагреть ее еще больше. Считалось, что малейший поток холодного воздуха может быть смертельным для новорожденного. Джо снарядили верхом в город за повитухой, к услугам которой прибегали все дамы из богатых семей, а когда он вернулся, то был поставлен у двери как часовой, который должен оберегать вход от вторжения мужчин. Рождение ребенка — это исключительный ритуал, к которому допускаются только женщины.

Элеонора лично отобрала тех, кто должен был присутствовать при родах: конечно, Габи, Ребекка, чей легкий характер всегда благотворно действовал на Элеонору, Эллис, имевшая солидный опыт и почтенный возраст, и Энни, внучка Эллис, которую все называли Ани. Это смышленая и аккуратная девочка умела читать и писать, и Элеонора уже решила, что именно Ани будет няней ребенка.

К рассвету все приготовления были завершены, схватки становились все сильнее. Пока Элеонора не чувствовала приступов настоящей боли, сравнивая ее с состоянием во время обычных женских недомоганий, которые вполне можно вынести. Габи приказала ей все время ходить, а если Элеонора утомлялась и приседала отдохнуть, верная няня сразу же поднимала ее и довольно резко напутствовала:

— Чем больше вы ходите, тем легче пройдут роды, — говорила она ей. — Дитя мое, не останавливайтесь, не останавливайтесь ни на секунду.

Маленькая Ани, с круглыми от любопытства и ожидания глазами, ходила за Элеонорой, готовая поддержать свою хозяйку под локоть, держа наготове платок, чтобы отирать пот с ее лба. В комнате было невыносимо жарко, так как ставни и двери были плотно закрыты. Иногда наступал такой момент, когда Элеонора отдала бы все за глоток свежего воздуха. С другой стороны, она знала, что жарко — значило хорошо и правильно, и одно только ощущение того, что все идет по заведенному порядку, успокаивало ее. Элеонора покорно сносила жару, и пот ручьями струился под ее одеждой.

Вскоре прибыла повитуха с помощницей, и дверь за ними снова плотно закрыли. Повитуха похвалила их за сделанные приготовления и одобрила, как было организовано место для родов.

— Хорошо, просторно, — сказала она. — Мне нравится, когда в помещении есть где развернуться. А теперь, госпожа, ложитесь и позвольте мне взглянуть, как далеко мы продвинулись. Так, отлично. Вы все делаете как надо. Это, конечно, ваш первенец, потому что мужчины внизу ходят так, словно это им самим предстоит рожать. Когда я вижу такое, мне даже не надо спрашивать, первого ли ребеночка мы ожидаем. Мужчины в таком состоянии, как ваши сегодня, — самый верный знак. Теперь, госпожа, снова вставайте и ходите. Вам правильно сказала ваша помощница, что вы должны ходить.

Элеонора начала опять ходить, немного развеселившись, когда увидела выражение лица Габи. Та была искренне возмущена тем, что какая-то повитуха будет одобрять ее советы. Схватки уже стали почти непрерывными, сознание Элеоноры сосредоточилось на одной точке ее измученного тела. Было невозможно думать ни о чем другом, пока длились схватки. Кода же они ослабевали, она думала только о том, что они сейчас возобновятся с новой силой. Она начала кричать, когда боль достигла пика и, казалось, отнимала у нее все силы. Повитуха всячески поддерживала Элеонору, подбадривая ее спокойным и уверенным голосом.

— Вы хорошая и здоровая девушка, госпожа, вам это легко удастся, — предсказывала она.

За окнами наступал новый, еще незнакомый день, становилось все жарче, но для Элеоноры время остановилось. Она была заточена в собственный мир бесконечной боли, всепоглощающей и как будто захватившей ее тело навечно. Она смутно осознавала присутствие других людей в душной комнате, но совсем не понимала, кто они и что здесь делают. Элеоноре казалось, что она была в центре какого-то жаркого белого круга и находилась вне времени и пространства.

В перерывах между схватками ее поднимали на ноги и водили, поддерживая с двух сторон. Наконец повитуха приказала посадить ее на специальный стул для родов, потому что пришло время. Руки Элеоноры положили на ручки стула, и они тут же побелели от напряжения. Ани отдали распоряжение стоять за госпожой и держать ее за плечи. Повитуха заняла свое место на низком табурете перед Элеонорой, собираясь принять ребенка. Все было готово.

Теперь до слуха Элеоноры доходили приказы, отдаваемые громким криком. Боль схваток достигла апогея, но это уже перестало быть важным. Самым важным было избавиться от этого груза внутри. Она боролась с фантастическими усилиями, слыша один и тот же приказ: «Напрягаемся и выдыхаем! Напрягаемся и выдыхаем!» Элеонора стонала и истекала потом; теперь она узнала; почему роды называют великим трудом [6].

Она яростно боролась только за то, чтобы покончить с этой болью. Напрягаясь так, что сердце останавливалось в груди, она чувствовала, что некая тугая пробка словно не хочет выходить из узкого бутылочного горлышка. Слышались крики и бормотания женщин, среди них выделялся голос повитухи, разрезающий красный туман в мозгу Элеоноры: