Адютант (СИ)

– Какие еще поражения?

– А что, нет? Обвел тебя вокруг пальца смазливый мальчишка, да из рук выпрыгнул. Отпустил? Ну и успокойся. Мало ли их...

– Таких... Нет вообще!

– Что, так хорош?

– Хорош... Тебе не понять, – сумрачно ответил князь.

– Может, и так. Однако больно мне, братец, видеть, как ты себя ни за что губишь. Коли отступился, успокойся и живи себе дальше.

– Да не могу я! – князь гневно ударил кулаком об подлокотник, и сердце мое, было остановившееся, вновь бешено заколотилось. – Не могу, понимаешь?! Глаз закрыть не могу, чтобы его не увидеть. Ни спать, ни есть, ни работать нормально не могу – все он стоит перед глазами... Бывало, помню, раскинется усталый, кудри мокрые вьются... словно ангел с небес сошел... а в глаза глянешь, зыркнет, словно волчонок, и отвернется. По ночам ластится, а все равно дикий, строптивый...

– Э! Э! От подробностей таких меня уволь, – запротестовал невидимый мне собеседник. – Побереги для тех, кто понимает, я-то подобные шалости никогда не одобрял, сам знаешь.

– Знаю... как и то, что ты мне друг и пожалуй что здесь единственный. Вот и посоветуй, что мне делать – не могу я без него. Я ему ведь все что хошь отдал бы, месяц с неба сорвал... так ведь не возьмет. Близко не подойдет, а то и сбежит, как от чумы... И зачем я его отпустил, до сих пор не понимаю!!!

– Затем и отпустил, что любишь... Что, брат, вскинулся? Любовь это, и ничто иное. А какой я тебе в сердечных делах советчик? – мягко сказал тот, помолчал и добавил: – Ты мне вот что скажи лучше. По всем твоим рассказам выходит, что парень он неглупый и сердцем не черств. Так почему ты ему не сказал хоть малую часть того, в чем мне печалился? Видно же, что не на пустом месте твоя склонность возникла, и не здесь, а давно еще. Так почему ж ты...

– Почему?! – вскричал князь – Почему? А что мне прикажешь делать? В любви признаваться? В ногах валяться у мальчишки сопливого, за руки хватать, умолять: «Не уезжай, мне без тебя жизнь не жизнь!»? Чтобы он по мне прошелся, как по коврику? Нет уж, хватит! То мною пройдено, и более не бывать такому! Ишь что удумал!.. Да пойми ты... он посмеялся бы и ушел все равно... Ненавистен я ему, сам говорил...

– Так уж и ненавистен...

– Так! Святые угодники, да мне пришлось его афродизиями заморскими по уши залить, чтобы он хоть раз кончил,– с досадой признал князь.

– Только раз? – непритворно удивился собеседник.

– Да нет, – князь махнул рукой. – С той поры кончал исправно... и по три раза за ночь... Да все равно волком смотрел. Губителем называл. Вот я и отпустил сгоряча. А теперь...

– Дурак ты, братец, ты уж не обижайся, – невидимый мне доселе встал и заслонил обзор. – Ведь я же могу...

Что он еще хотел сказать, я так и не узнал. Позади меня раздались голоса, и я был вынужден, точно вор, сбежать из злосчастного коридора.

Я не помню, как добрался домой: очнулся, лишь лежа на кровати в спальне, в одежде, закрыв ладонями лицо. Рыдания сдавливали мне горло, а все тело обдавало попеременно то жаром, то холодом. Князь, дьявол из моих снов, вновь настиг меня и несколькими фразами разметал то, что я по крупицам собирал все последние полгода. Я был как не в себе, и только лишь желание прислуги вызвать врача заставило меня встать и немного успокоиться.

Три дня я провел, не выходя из дому, но когда пришло приглашение на очередной бал, от графа ***, велел одеваться и поехал.

Нет, не поехал, полетел. Чего я хотел? Увидеть его? Нет? А если увидеть, то зачем? Что мне было сказать ему? Полно, будет ли он там, ведь за все время в Москве я ни разу не видел князя. И не увидел бы, кабы не роковая случайность. Но я все-таки ехал, потому что не мог уже более сидеть один наедине с мыслями, раздиравшими меня на части. Иначе я бы сошел с ума. А был ли я в своем уме?

***

Бал был скучен. Когда отхлынуло, отступило первое напряженное ожидание, я вновь спустился с небес на землю и почти решил, что все услышанное мною было не более чем игрой больного разума. «Тебе пора лечиться. А всего вернее – отдохнуть, – думал я без толку и цели, слоняясь по залу. – Все, вот кончится сезон, и все, домой, хоть ненадолго...»

Тут ко мне подошел слуга и передал, что граф желает меня зачем-то видеть. Я, недоумевая, пошел за ним. Зачем бы я графу? Дочерей у него нет, да и что я за партия? По службе мы с его ведомством не пересекаемся, знакомы едва-едва, так что же? Поворот сменялся поворотом, пока меня не пропустили в комнату... и не затворили за мной дверь.

Передо мной стоял князь.

Я застыл на месте. Случившееся было для меня полнейшей неожиданностью. А вот он явно ждал меня – и именно меня. На лице его, как я потом припомнил, не отразилось ни растерянности, ни удивления даже. Лишь нетерпенье и острая жажда человека, что изголодался по чему-то, что только что получил.

– Ты.

От звука его голоса я вздрогнул и невольно попятился, ища спиною дверь.

– А... а где граф? – задал я глупейший вопрос.

– Его нет. Нет и не будет. Здесь только я.

С каждым словом он подходил все ближе и ближе, пока не встал напротив меня, лишая тем возможности уклониться.

– И зачем тебе граф, когда здесь я, – выдохнул он мне в лицо. – Я скучал по тебе, Андрюша... так скучал... А ты, ты вспоминал обо мне?

– Нет... прекратите... уйдите... – жалко шептал я, чувствуя, как начинаю дрожать от его голоса, запаха, от жадного блеска его глаз.

– Куда же я уйду, – он наклонился еще ближе, кладя руки мне на плечи, – когда ты дверь закрыл?

И тут же, без дальнейших церемоний он завладел моим ртом, целуя глубоко и жадно, торопливо тиская меня сквозь одежду. Ноги мои подкосились, и я в изнеможении привалился к двери, еще до конца не веря в то, что это происходит сейчас и со мною...

Но это было.

Был он, страстный, необузданный и дикий, словно стихия, что, налетев на меня, разметала остатки внутреннего сопротивления и развеяла грезы о свободе без него. Был я, задыхающийся, стонущий, запрокидывающий назад голову и бесстыдно прижимавшийся к нему бедрами, приглашая, провоцируя его к соитью. Хотя ему того и не требовалось. Он продолжал жарко целовать меня, срывая одежду, целуя и кусая обнажавшуюся кожу. Это не было любовной игрой, лаской, прелюдией к соитью. Нет, то была страсть грубого властвования, низкая, низменная похоть, жаждущая беспрекословного подчинения, и именно это заставило меня, потеряв остатки рассудка, сдаться, полностью вверив себя воле золотоглазого Барса.

Не помню, как я оказался уже на диване. Лежа на спине, полуголый, с расставленными ногами, задыхающийся, попеременно облизывающий сохнущие губы, я был, верно, столь для него желанен, что князь лег на меня тотчас же, не сняв до конца одежды.

И вдруг здесь, в чужом доме, в кабинете, куда могли вот-вот войти, на ужасно неудобном диванчике, в объятьях того, от кого я бежал все это время, я наконец почувствовал себя... живым. Нужным. Правильным. Какое бы безумие ни происходило меж нами сейчас, оно было единственной разумной вещью, случившейся со мной за последние полгода. Тело мое, и разум, и душа слились вместе в нервическом предвкушении того, что сейчас неминуемо должно было произойти. И со мной должен был быть только он, мой страстный мучитель, мой златоглазый дьявол, преследовавший меня и во сне, и наяву.

Мой Дикий Барс.

Я хотел сказать ему об этом, хотел кричать что он – желанен. Что я наконец понял, чего я хочу, и смирился с тем, что было. Но горло мое было словно сдавлено невидимой рукою, и я не мог говорить, лишь стонами подгонял его и без того торопливые ласки.

Когда скользкие, безжалостные в своей уверенности пальцы проникли внутрь меня, я, не сдержавшись, вскрикнул в голос, так это было хорошо. И тут же его ладонь запечатала мне губы.

– Не кричи, ну не кричи... хоть раз... сокол мой... – лихорадочно шептал он, расстегивая на себе одежду. – Потерпи...