Марго. Мемуары куртизанки

Когда я думаю о такой дерзости, меня соблазняет довольно простая мысль о том, что либо создания, подобные мне, обладают настолько могущественной, сильнодействующей привлекательностью, либо, что мужчины всего лишь слепые и глупые животные. Что бы там ни было, мания, с которой нас домогаются во Франции, столь глубока, что по силе вожделения к нам, театральным девушкам, не сравнится никто, и что особенно льстит, даже королевские особы, отмеченные лишь заслугой их рождения от определённых титульных персон, и ни чем более. И разве можно приписать это моё заявление сумасшедшему тщеславию, подвигнувшему меня на глупое желание заставить поговорить о себе? Ведь и на самом деле, разве не мы дали стержень нашим любовникам, заставили их поверить в их исключительность, обрести эго. Те, кто должен был быть презрен окружающими за своё ничтожество, в одночасье становились благодаря нам популярными членами общества, их нельзя было больше игнорировать, они становились модными господами. Почему? Да потому, что их любовницами становились такие очаровательные красавицы, как мы, оперные актрисы. Сколько презренных финансистов безвестно пропали бы в анналах истории, и никто и никогда бы не узнал об их воровстве и взяточничестве, если бы не мы, милые оперные девушки? Именно мы тянем этих людей из темноты забвения, именно мы отягощаем их чрезмерными расходами, погружаем в пучину растрат и разорение Разве можем мы забыть известную солистку мадемуазель Пелисье, и её репутацию? Как и в любом другом жанре, в нашем она пользуется большим авторитетом. Бесспорно, именно эта бесподобная сирена обогатила блеск истории нашей профессии, пустив по миру одного еврея-финансиста, тайного миллионера, имевшего скрытые рычаги управления Францией. Благодаря своей коллекции честно заработанных бриллиантов и её приключениям, имевшим большие последствия для окружавших её воздыхателей, память её будет вечна. Хотя, справедливости ради стоит сказать, что хотя эта женщина была необыкновенно богата, умерла она, бедняжка, образно говоря, на соломе. Это такое известное наше преимущество– если и доводится нам умирать в нищете и позоре, то, по крайней мере, люди помнят о нас веками, принимая во внимание насколько известны и популярны мы были в наши лучшие годы, какой известностью мы пользовались в свете.

А пока давайте возвратимся к тому возмутительному случаю, так меня задевшему. Уже три недели прошло с тех пор, как я остужала свою кипевшую от возмущения кровь, став жертвой наглого мошенничества, настоем корней куста земляники, кувшинки и нитратной̆ соли, когда одна перекупщица в туалете мне предложила, временно послужить одному члену духовенства. Хотя я тогда после всего пережитого чувствовала себя уже довольно сносно, состояние моего здоровья было ещё немного двусмысленным, и я не была чересчур уверена в том, что кто-либо мог приблизиться к моему розовому кусту не подвергаясь риску уколоться.

Если бы шла речь о том, чтобы договариваться с мирянином, я бы ещё подумала, не придётся ли мне потом раскаиваться в содеянном, но узнав, что я буду иметь дело со священником, я думала лишь о том, как бы мне его ощипать, ничуть не беспокоясь, что меня будут мучить потом угрызения совести. Нашла коса на камень. Так как профессия этих людей состоит в том, чтобы навязывать всем и везде под лицемерной пеленой христианские и социальные ценности в своей собственной интерпретации, так как эти святоши нам часто рекомендуют за экю то, что они сами не приобрели бы и за его одну тысячную… одним словом, это существа, которые лишь бесчеловечно жиреют на наших бедствиях и смеются над нашими недостатками, и поэтому я всегда полагала, что поступаю скорее похвально, чем предосудительно, совершая с таким человеком акт, который по его завершению позволил бы пожаловаться на меня. И вряд ли Богу. Хотя от этих святош можно ожидать чего угодно. И так вот совсем зрело и взвешенно, я согласилась встретиться с ним и очистить его до последней шерстинки, и чем раньше, тем лучше.

Вообразите себе этакого сатира, волосатого, как Ликаон, худого, с бледным лицом, на котором явственно отражался порок чувственного темперамента и похоти. Несдержанность и сладострастность изливались потоком из его лицемерных взглядов, но давайте оставим этот портрет без последних мазков кисти, чтобы мой искусный читатель не обвинил меня в излишней предвзятости и не принял Готье за Гаргюйе, что равносильно глупой ошибке. Я никогда не рассчитывала, что человек такого сана, в такой сутане окажет мне такую любезность, как только увидит меня. Он преподнёс мне карманные часы с боем Жюльена Лероя, с гильошированным циферблатом восхитительного вкуса и богато инкрустированные бриллиантами. Признаюсь, к его чести, что ещё никогда священнослужитель наглядней не опровергал пословицу, которая говорит, что нищий и священник-это одно и тоже. Он был, напротив, до глупости расточителен, так что менее, чем за две недели я его заставила потерять, и, соответственно, увеличить свою ренту на тысячу экю. Он был человек, который продал бы все имущество церкви только по одному моему знаку о моем недомогании, требующем дорогостоящего лечения. Вскоре я заметила, что его любовь ко мне начинает граничить с бешенством, и осталась лишь тонкая грань, которую ему нужно было перейти, чтобы дело дошло до рукоприкладства, а может быть, и до более тяжёлых последствий.

Это случилось в то самое время, когда я прибегла к одному наглому и бесстыдному трюку, на который женщины нашей профессии вполне способны. Я ему сказала твёрдым тоном, от которого слугу Божьего сразу затрясло мелкой дрожью, что нахожу его очень смелым человеком, раз он осмелился даже подумать о том, чтобы оскорбить меня подобным образом, что он заслужил, чтобы я его заставила выброситься из окна, и если меня и можно было в чем-то упрекнуть, то это лишь в том, что я имела слабость полюбить его, но я прекрасно знаю, какую оценку общество даёт людям, подобным ему. Оно считает, их по большей части, распутниками и развратниками, и что, без сомнения, он очень неплохо прижился, таким образом, в некотором бесчестном доме. Я добавила, что, если бы последние капли жалости к нему не удерживали меня от решительных действий, я упомянула бы его в сообщении церковному судье в Офисиаль, и имела бы достаточно кредита доверия, чтобы его отправили в достойное для него место, где наказание и покаяние были бы соразмерены с его распущенностью. Моя пылкая и лаконичная речь возымела должный результат, которого, я собственно говоря, и ожидала. Бедный апостол был столь оглушён, был настолько унижен, что поспешно и молча отступил, и больше я о нём никогда и ничего не слышала.

Пусть эта маленькая новелла послужит уроком для духовных лиц, и они поймут, наконец, что опала, позор и презрение – обычное вознаграждение за их скандальное, позорное поведение. Пусть они для начала научатся уважать друг друга сами, если хотят, чтобы уважали их. До сих пор они были чересчур убеждены в том, что чистота помыслов и жизни совершенно не привязана к одежде, в которую они облачены, и что живые страсти под духовным платьем кардинально отличаются от страстей человека, облачённого в светское платье, что мужчина, одев рясу, по определению становится выше персоны в модном светском костюме, что монах первых христианских веков в своём отрешении от земного должен быть равен любому священнику нашего времени.

Пусть священник ежедневно будет стараться спасти своё лицо под личиной добродетельной набожной внешности, пусть ему успешно удастся скрыть от своей паствы все свои внутренние недостатки, пороки и аппетиты, пусть он очаровывает словами молитвы всех своих собеседников, глядя им в глаза, он может добросовестно выполнить все, что предписывают ему обязанности его сана, но требовать большего-это значило бы просить невозможного, и противоречило бы постулатам и желаниям природы. Одним словом, не стоит требовать чудес и не стоит ждать их. Пусть священники занимаются своим делом, сверкая своим внешним преимуществом над нами, пусть они обманывают и вводят в заблуждение тех, кто хочет обмануться, но не будем позволять им обманывать себя, если мы этого не желаем, и не будем позволять им чувствовать себя выше нас. В худшем случае, большинство из нас стоит, по крайней мере, на одной ступеньке с ними.