Марго. Мемуары куртизанки

И в этот момент моего триумфа я вдруг вспомнила о первом условии, которым я должна руководствоваться в своей жизни. О роскоши, которая мне окружала, и низости тех, кто за мной ухаживал. Я считалась божеством, но разве следовало верить слепому идолопоклонничеству лиц, восседавших на самых лучших местах Оперы? Ведь они только одурманивают нам голову своей лестью и пресными комплиментами. Никогда не следует забывать, как ни постыдно это звучит, что вся наша заслуга состоит только в нашем беспорядочном и безграничном воображении и в необычности вкуса наших поклонников. Простите меня, мои добрые подруги, что я беру на себя смелость столь прозаического объяснения нашей популярности. Не следует опасаться из-за этого потери ваших будущих процентов, это было бы напрасно, ведь пока будут мужчины в мире денег, вы никогда не испытаете нехватку в жертвах.

Давайте возвратимся к господину барону. Я с удовольствием заметила, что моя милость погрузила его в состояние восторженного восхищения, и что взгляд его уже более не свободен. С начала до конца репетиции оба его лорнированных глаза были зафиксированы на мне так же, как у легавой на дичи в поле. Я оказала ему милость, когда выходя из Оперы, приняла приглашение занять место в его карете и отужинать с ним. Господин Гр-е, который ехал в своей карете позади нас, присоединился к нам через четверть часа. Так как я не хотела хоть одним намёком показать, что это он меня подарил барону, я вела себя в тот вечер с большой осторожностью и тактом, и сыграла столь естественно роль практически невинной девушки, что бедный идиот счёл меня искренне способной воспылать к нему чудесной страстью.

Природа почти всегда компенсирует нанесённый ей ущерб, и этому дурачку она добавила дозу повышенного чувства самолюбия… чем более они смешны и неприятны, тем больше верят в свои несуществующие достоинства. Таким же слабым и бесхарактерным был мой герой. Он не сомневался, что я была влюблена в него, поскольку он был также привлекателен, как и я. Я укрепила его в этом заблуждении маленькими хитростями, которые использовала во время ужина, в конце которого, когда барон уже уходил, я, глядя прямо в его глаза, в которых, клянусь вам, сквозила любовь, сказала, что ожидаю его следующим днём между десятью и одиннадцатью, дабы вместе со мной испить по чашке шоколада (Это было время, когда я хотела провести первую пробу его великодушия). Он был столь пунктуален, что я ещё лежала в кровати, когда горничная сообщила мне о приходе барона. Наспех одев халатик, я вышла к нему, совершенно не опасаясь, как, впрочем, и большая часть наших девушек, показаться перед ним, не посетив перед этим туалетную комнату и не попудрив лицо. Я прекрасно знала, что невозможно заменить искусство на природу, и не заковав себя туалетными прелестями, вышла к нему в самом простом неглиже, открывавшем для взора при движении различные части моего прелестного обнажённого тела.

– 

Это прекрасно, месье барон, таким образом удивлять людей. Ах! Но, мой Бог! Который сейчас час? Конечно, ваши часы спешат… не может быть, чтобы было уже так поздно. Боже милосердный! Пощадите! Мне страшно. Признайтесь, что вы находите меня отвратительной, ужасной. Я страшно раздосадована, что вы меня застали в подобном беспорядке. Известно ли вам на самом деле, что я не сомкнула глаз сегодняшней ночью? У меня, могу вам сказать, разыгралась мигрень, что меня крайне огорчает. Как бы там ни было, я уверена, что удовольствие вас видеть её рассеет. Давайте, Лизет, поторопитесь, приготовьте нам шоколад и не забывайте, что я не люблю лёгкий. »

Мои приказы были выполнены моментально. В то время, как мы угощали наше обоняние и наш дворец приятным запахом духов этой пенистой жидкости, пришла Лизет предупредить меня, что со мной хочет поговорить мой ювелир.

– 

Что! Какая назойливость!– Воскликнула я.– Разве не сказала я вам, что меня нет дома ни для кого, кроме месье барона? Слуги достаточно странные люди. Напрасно стараться давать им указания, они все равно поступают по-своему. Это меня гневит… Но, с разрешения месье барона, давайте узнаем, что он хочет от меня. Введите его… Ах! Добрый день, дорогой господин де Ла Френе; я вас прошу, скажите, что вас привело этим утром в наш квартал? Как идёт торговля? Я догадываюсь, что вы хотели мне снова что-то показать.

– 

Мадам,– ответил он,– это – как раз то, что заставило меня прервать ваш покой, ведь я полагал, что находясь по соседству с вами, вы не гневались бы на меня, если бы мимоходом я показал бы вам кое-что сугубо набожное… крестик, который мне заказал один финансист с Вандомской площади. Я могу сказать, не хвастаясь, что уже давно мне не удавалось создать более красивой вещицы.

– 

Действительно, господин де ля Френе, вы – порядочный человек, который не забывает своих друзей, и я очень признательна вам за этот знак внимания ко мне с вашей стороны. Поэтому, давайте взглянем на ваш шедевр. Ах! Посмотрите, месье барон, как это красиво! Оправа прелестна. Действительно, это – художественное произведение восхитительного вкуса. Камни великолепны, а огранка совершенна. Не находите ли Вы, какой удивительный огонь исходит от них? Эти финансовые нахалы сегодня покупают для своих жён самое великолепное. Искренне могу сказать вам, какое я испытываю сожаление, что столь красивая вещица предназначена жене этого станка по чеканке луидоров. И сколько это стоит, скажите пожалуйста?

– 

Мадам,– ответил Ла Френе,– ему я её уступаю за восемь тысяч франков, и это моё последнее слово.

– 

Если бы у меня были деньги, я бы купила у вас эту вещицу и за девять с половиной тысяч, и не испытала бы угрызений совести, если бы вы оставили эту вещицу в моем доме, не донеся её до дома заказчика.

– 

Вы знаете, мадам, что я всегда к вашим услугам. И если бы это была не только фантазия…

– 

О! Нет, в моих правилах ничего не брать в кредит.

Барон, как я это и предусмотрела, восхитился возможностью, что ему предоставил столь красивый и удобный случай поухаживать за мной и завладел крестом, предварительно дав за него ювелиру шесть сотен луидоров и кредитный билет, подлежащий оплате на следующий день. Я, поначалу, притворилась серьёзно рассерженной девушкой, благородной и незаинтересованной в таком щедром подарке. «Я не сомневаюсь в вашей порядочности, месье барон, но вы не справедливы, и принять ваш подарок-это значит… перейти все границы великодушия. Говорю вам истинную правду… это совсем не доставит удовольствия. Я понимаю, что не запрещено получить безделицу от человека со вкусом… Но я искренне ещё раз повторяю вам: я не могу принять эту изящную вещицу.» После этих слов мой простак собственноручно повесил крестик на мою шею, а я, подчёркнуто рассеянно отправилась в свою спальню. Барон последовал за мной, и я, не заставляя его более изнемогать, дала ему на коленях у кровати признание в любви стоимостью девять с половиной тысяч франков с такой очевидной нежностью и естественностью, что этот дурачок подумал, что мои милости к нему были настоящими и непритворными.

Месье Гр-е, которого я предупредила накануне о моём намерении разорить этого честного дворянина, пришел нас проведать в полдень, чтобы получить свои комиссионные за посредничество в нашем знакомстве, и у меня была приготовлена для него коробочка с золотой заколкой от Мобуа. Поскольку в тот день в Опере не было постановки, мы поужинали вместе, и каждый из нас имел причину быть довольным покупками, которые он сделал в этот день, и радость от этого была душой нашего пира. Господин барон пришел в столь прекрасное расположение души и благостное настроение, что сыпал в изобилии на ломаном французском грубыми немецкими шутками, разбрызгивая вокруг свою германскую слюну, теряя вместе с ней остатки здравого смысла, которого у него и так-то, честно говоря, было совсем немного, так что очень скоро мы отослали тело мертвецки пьяного барона к нему домой. После этого испытания его великолепной щедрости я решила, что из этого дурачка я смогу извлекать пользу, не вступая с ним в серьёзную связь, просто продолжая играть красивую страсть. Я преуспела в этой линии поведения и получила от господина барона все, что хотела.