Нуманция

— Чем что?

Она помолчала секунду:

— Чем быть вашей наложницей. Я лучше буду носить воду, скрябать пригарки ногтями, но низачто не буду вашей подстилкой, как вы выразились однажды…

— А совмещать одно с другим? — прищурился он.

— Тогда для вас я перестану быть патрицианкой. Вот такая вот… — она дёрнула себя за подол туники, — А это же как раз тешит ваше самолюбие… И не надо меня стыдить, я сама прекрасно знаю, как я выгляжу, но уж лучше так, чем терпеть вас…

— Ух ты! — удивлённо приподнял бровь, — Какой я, оказывается, даже хуже пригоревшего горшка…

Она усмехнулась:

— Выходит, так…

Он взял её за локти, больно впиваясь пальцами, и процедил в лицо:

— Мне нужна наложница, а не кухарка…

— А по мне уж лучше кухаркой десять раз! — так же медленно бросила ему в лицо свой протест. Марций оттолкнул её от себя:

— Завтра же останешься дома, и всех я предупрежу.

— Нет! — возмутилась она.

— Я лучше Гая продам, всё на тебя переложу, но ты будешь рядом и только моя.

— Вы — собственник, у вас нездоровое самомнение, откуда такая больная жадность? Вы — самодур! То вам хочется, чтобы я работала, то, наоборот, не хотите!.. Да вы больной человек! Я ни капли не завидую вашим подчинённым… Вы не совершенно не знаете, что со мной делать. Отпустите тогда! Это так просто…

Он быстро сократил расстояние между ними, попытался поймать за запястья, но Ацилия увернулась, тогда он обхватил рукой за шею, притиснул к себе спиной, заговорил в ухо:

— Ошибаешься. Что делать с тобой, я как раз знаю… Как тебя использовать по назначению…

— Да вы сумасшедший! — она попыталась вырваться, вцепилась в его предплечье руками.

— Мне плевать, что на тебе надето — грязная туника — чистая, по мне лучше вообще без неё…

— Пустите! — хрипло выкрикнула она. Сумела вырваться, метнулась в сторону, — Вы всё время думаете об одном и том же, как одержимый! Все мужчины такие! И странно, почему все в лагере считают вас немужчиной, не способным…

— Что?!

— Можно подумать, вы этого не знаете?

— Только не тебе мне об этом говорить… — он разозлился, скривил губы, и Ацилия прекрасно знала, что это значит.

— Да об этом даже рабыни судачат… — она усмехнулась, и эта её насмешка стала последней каплей. Он поймал её, несмотря на все попытки увернуться от его рук, обхватил поперёк, притискивая к груди, выдавливая весь воздух из лёгких. Ацилия даже не заметила, в каком месте потеряла флейту.

— Что у тебя за поразительная способность выводить меня из себя?

— Да пошли вы… — прохрипела в ответ.

Он повалил её на живот, придавливая сзади, поймал её руки, сжимая в ладонях хрупкие кисти. Ацилия начала сопротивляться в обычной своей манере, но он был сильнее и тяжелее её, прошептал в ухо с насмешкой:

— Ты так ещё не пробовала?.. Тебе понравится…

Ацилия аж захрипела от злости и бессилия, начала такую отчаянную борьбу за свободу, что удивила его не на шутку, но единственное, что сумела — лишь перевернуться на спину, а тунику Марций на ней порвал в клочья. Придавил всем телом, зажимая её руки ей же под спину, притиснул к полу лопатками, заговорил, с насмешкой глядя в глаза:

— А-а, тебе так больше нравится?.. Так бы и сказала сразу… Зачем царапаться?.. Я же тебя не бью…

— Скотина… — прошептала сухими губами. А он засмеялся с чувством полного превосходства победителя. С этим же смехом на губах овладел ею, доказывая себе и ей, что все эти лагерные сплетни — полная чушь, не имеющая никаких оснований! Насиловал, как и в прошлый раз, грубо, ни о чём не думая, и всё говорил ей, глядя в бледное лицо с огромными тёмными глазами:

— Я могу владеть твоим телом? Так ты говорила, да?.. Могу тебе делать больно?.. Могу применять силу, да..? Да плевать я хотел на твои желания… Хочу… Не хочу… Твоё дело!

Ответом ему были лишь её хриплые болезненные выдохи из сухого горла. А сопротивление её он чувствовал даже во взгляде, в сведённых бровях, она отворачивалась от его поцелуев, он находил лишь её упрямые поджатые губы, да и то, если только держал силой за подбородок.

Больно придавливал обнажённое тело кожаной кирасой, ведь так и остался в одном сапоге и в ней. Зато девчонка получила то, что заслуживала.

* * * *

Он и правда не пустил её никуда, запретил работать по лагерю, и принёс новую тунику из тончайшей шерсти нежнейшего розового цвета. Ацилия сидела в своём углу, обняв себя за плечи, в сторону декануса даже не глянула. Он положил одежду перед ней, стоял, повернув голову на бок:

— Переоденься, я хочу посмотреть.

Она подняла глаза и разомкнула губы:

— Я не принимаю подарков, тем более от вас.

— Это не подарок.

— А что?

— Это вместо твоей… вчерашней…

Он смотрел на неё, она в плаще через грудь, с открытыми плечами, ключицами, и кожа белая, аристократическая, розовый должен был ей идти, специально подбирал для неё. Волосы, завиваясь, лежали на спине, отливали медью. Красивая у него рабыня.

— Что это? — она усмехнулась, дрогнув бровями, сверкнула в полумраке белыми зубами, — Запоздалая забота? Вчера вы, как животное, а сегодня… Проснулась совесть? Не надо мне ничего! От вас я ничего не приму…

— Ты сама меня вчера вывела, может быть, я и был немного груб, но…

— Немного? — вызывающе перебила она, хотя и знала, что он этого не любит, — Какая жалость, что у вас нет сестры, и она никогда не переживёт подобного к себе отношения, подобного человека, как вы… Вы — дикое, необузданное животное! И не надо мне ничего от вас, я не возьму…

— Мне самому тебя переодеть? — выдержка у него тоже была хорошая — дай бог! — Только не жалуйся потом.

— А я и не жалуюсь! Я никогда не жалуюсь! А на вас тем более!..

— Мне тебе помочь?

— Ну попробуйте… — Она пожала плечами.

— Я позову в помощь кого-нибудь из солдат, или даже несколько солдат…

Она усмехнулась, поднимаясь на ноги:

— Когда вы рвали вчера мою одежду, помощники вам были не нужны. — Он промолчал, и она продолжила, глядя ему в лицо, — Вы — эгоист, и живёте только для себя, вам плевать на людей, что окружают вас, вам безразлична чужая боль, чужие чувства…Вам безразлично, что своими поступками вы вызываете только ненависть к себе…Нет ничего удивительного в том, что у вас столько врагов здесь, мне даже думается, что у вас нет ни друзей, ни любимой женщины…Чтобы быть любимым, ценимым другими человеком, надо обладать другими качествами, у вас таких нет…

— Ты ничего не знаешь, как ты можешь об этом говорить.

— Да что тут знать? — она вздохнула и подобрала с пола новую тунику, развернула её в полный рост, — Отвернитесь!

— Что?!

— Отвернитесь, пожалуйста, господин…

Он долго глядел ей в лицо, губы тронула улыбка:

— Чего ж я у тебя не видел?

— Тогда уж точно — забирайте назад! — бросила ему под ноги тунику его, и отвернула голову, закрывая глаза, так и стояла, обняв себя за плечи, прижимая к груди плащ, и он опускался вниз к открытым ногам мягкими складочками. Упрямая! Ну не раздевать же ему её в самом деле?

Марций вздохнул, развернулся и вышел за штору в атриум палатки.

Ацилия осталась одна, открыла глаза, облегчённо переводя дыхание. Что за человек? Глянула на тунику, лежащую на полу, красивая, мягкая, и цвет — самый любимый её, как знал, как будто. Она такие дома носила, и снизу оборками плиссировка — стола. Гордость гордостью, а одежда ей нужна, не ходить же ей голой, с одним этим плащом?

Подобрала тунику, откинула плащ, на мгновение оставшись обнажённой, быстро накинула тунику и расправила складочки на груди, на бёдрах. Хорошая, так и льнёт, мягкая шерсть, и рукава втачные доходят до локтя, открывая белые предплечья, хотя по сравнению с другими частями тела, на них уже лёг еле заметный загар. Ерунда!

Ацилия вышла к нему, чувствуя, как туника ласкает ноги, играет складочками вокруг икр, дорогая, наверное.