Ночь перед свадьбой

Эти последние слова она произнесла с таким чувством, как будто на самом деле знала, как тяжело утратить сознание собственной безопасности. Возможно, что-то подобное она испытывала сейчас, когда многое в ее будущем оставалось неопределенным. Ее будущее зависело от пола ее ребенка, по существу, от каприза судьбы. Дочь викария скорее всего сочтет это Божьей волей, подумал Ник, усмехнувшись. Но не он. Если Бог существовал, он уже давно отступился от Ника. Будет ли это мальчик или девочка, решит выпавший жребий.

– Я выжил.

– Ваш отец тоже многое потерял, даже если он не понимал этого. Он умер одиноким человеком. Я уверена, он сожалел…

– Нет, – нетерпеливо перебил ее Ник резким взмахом руки. – Этот негодяй не заслуживает вашей жалости, и вы не добьетесь ее и от меня. Если вам необходимо кого-то жалеть, то пожалейте мою мать, которая была вынуждена продавать себя ради куска хлеба и умерла, кашляя кровью в грязной дыре, где было полно крыс.

Мередит побледнела. Теперь он испугал ее. И это помогло ему. Гнев, этот старый знакомец гнев, выручавший его в самые тяжелые времена, вырвался наружу. Все, кого он мог бы обвинять, умерли. Она была ближайшей их заменой. Ведь эта девица вышла замуж за Эдмунда, делила ложе и жила с его братом, который молча смотрел, как изгоняли его. Эдмунду было тогда пятнадцать, достаточно, чтобы обладать голосом и хотя бы высказаться в их защиту. Женщина, стоявшая перед Ником, была замужем за этим слабохарактерным человеком, даже оплакивала его. Ник не испытывал к ней сочувствия. И не имело значения, с каким пониманием и чувством она слушала, как он обнажал перед ней свою душу.

Мередит опустила глаза, глядя на ковер, напоминая ему мышку, которая пытается стать невидимой перед лицом хищника.

– Простите меня. Я сказала не подумав.

– Теперь вы все знаете.

– Мне жаль, что вам пришлось страдать. И мне жаль, что об этом не знали другие, они могли бы помочь вам.

Ник почувствовал раздражение. Неужели она действительно думает, что никто этого не знал? То, что никто не решился рассказать ей эту грязную семейную историю, еще не значило, что никто ее не знал.

– Люди знали, в этом нет сомнения. Если бы то же самое случилось сейчас, никто не пошевелил бы и пальцем.

– Я думаю, что сегодня вы найдете в Эттингеме много людей, которые не останутся равнодушными к такой несправедливости.

Ее безнадежная наивность бесила его.

– Если ваш ребенок окажется девочкой и я захочу отдать вас стае волков, добрые христиане Эттингема постараются не заметить этого, можете быть уверены.

Она медленно покачала головой и сказала тихо, без особой уверенности:

– Нет.

Он пристально смотрел на нее, околдованный игрой света на ее каштановых волосах.

– Как же вы невинны. Я могу со всей уверенностью сказать, что мои бывшие соседи не обзавелись совестью за последние двадцать лет. Но не бойтесь, я сдержу свое слово. Вам не придется испытать на себе их милосердие.

– Могу только сказать, что добрые христиане, рядом с которыми я сижу в церкви…

Его презрительный смех прервал ее упорные возражения.

– Что в этом смешного, милорд? – В ее голосе слышалось неодобрение.

Ник стал серьезным и спокойно ответил:

– Я не очень интересуюсь церковью или Богом. – Бог был опорой его матери, но не его.

Ее неровное дыхание показывало, что он или оскорбил, или удивил ее. Этот ее маленький упрямый подбородок задрался вверх, и он понял, что она не собирается оставить его заявление без опровержения.

– Я этому не верю.

– Чему именно вы не верите?

– Что вы неверующий. Этому я не верю.

Он мог бы рассказать ей сколько угодно историй, доказывающих, какое у него злое сердце. Он мог бы описать, как он стал хищником на улицах Лондона: воровал, нападал и даже в нежном возрасте, в пятнадцать лет, убил мужчину, заставлявшего его стать его особым другом. Как бы она ужаснулась, узнав, что он забирался в особняки самых богатых на Мейфэр. Возможно, тогда она поверила бы ему.

– Вы не верите, потому что не хотите верить. Вам спокойнее думать, что все люди такие же, как вы. – Он махнул рукой. – Что я такой же, как вы.

– Но вы должны верить в Бога. – Неуверенность в ее голосе заставила его улыбнуться. Она беспокоилась о его душе. Очаровательно. Она, вероятно, боялась, что прямо на ее глазах его поглотит адское пламя.

Ник расплывчато объяснил:

– Я верю, что Бог есть. – Видя, как она искренне разволновалась, ради нее он не хотел больше ничего говорить или рассказывать ей о тех годах, когда он молился этому драгоценному Богу своей матери и просил его помощи, когда его били и унижали на улицах. Мальчик, который в отчаянии шептал молитвы у тела скончавшейся матери, умер.

– Но вы отвергаете Его, – закончила она его фразу. Ник сжал зубы, ее осуждение рассердило его. Или это было разочарование, которое он услышал в ее голосе? В любом случае его это волновало сильнее, чем бы следовало. Он не нуждался в ее одобрении. По правде говоря, он бы предпочел почувствовать ее отвращение. Это помогло бы видеть вещи в их истинном свете.

– Как это Эдмунду удалось заполучить такую прелестную невинность, как вы? – насмешливо спросил он и, шагнув к ней, провел тыльной стороной ладони по ее щеке. – Поразительно, как такая чопорная малышка впустила его в свою жизнь и тем более в свою постель.

Ахнув, Мередит попыталась отшатнуться, но он положил руку сзади на ее шею, удерживая ее. Ее кожа была гладкой, как шелк. Он вдохнул ее запах. Мята и мед. Чудесно. Ее глаза широко распахнулись, а губы раскрылись. Кровь инстинктивно забурлила в его жилах, и он придвинулся к ней, не спуская глаз с ее пухлых губ. Непрошеная, нежеланная мысль вдруг мелькнула в его голове. «Эта женщина могла бы принадлежать мне. Могла бы принадлежать сейчас». Он, опустив руки, отступил назад. Как он мог пасть так низко, чтобы желать женщину, носившую ребенка его брата? Как он мог стать до такой степени извращенцем?

Ее дрожащий голос подействовал на него как подогретый бренди:

– Это был утомительный день. Особенно для вас. Думаю, прежние призраки вернулись в эту ночь. Нам лучше отправиться спать.