Начало династии

Жизнь приняла монотонный характер. Маленькой Марии исполнилось два года. Элинор продолжала оставаться заботливой матерью, но в то время, когда девочка находилась на попечении нянек, королева правила двором. Песни снова стали сладострастными; в них преобладали темы безответной страсти и счастья разделенной любви. Петронелла постоянно находилась при королеве, а та завистливо следила за сестрой с мужем. Какая счастливая парочка! «То, чего я совершенно лишена», — вздыхала Элинор.

Сначала она привязалась к Людовику. Он так был ею очарован, так предан, что у нее появилось к нему самое теплое чувство. Но страстной натуре Элинор этого оказалось мало. Людовик мог быть ее рабом, и это доставляло ей какое-то удовлетворение, но его набожность угнетала ее, а склонность к покаянию просто выводила из себя. Кроме церкви его ничто не занимало, он все время то на одном, то на другом богослужении. Из церкви он возвращался сияющим и умиротворенным, но быстро вновь погружался в меланхолию. Ему все мерещился треск пламени и крики горящих заживо стариков и детей. И город с того времени у них стал называться Витри-Сожженный.

Людовик подолгу ходил по спальне взад и вперед, а Элинор наблюдала за ним с их ложа. Она могла распустить свои волосы по обнаженным плечам и была соблазнительно зовущей, но он ее все равно не замечал. Перед его глазами стояли лица безжалостных солдат-убийц. Когда же она заговаривала с ним, ему слышались голоса молящих о пощаде. Элинор много раз ему говорила:

— Это деяние войны, его лучше забыть.

— До скончания моих дней я не забуду это, — говорил он в ответ. — Запомни, Элинор, все тогда свершалось от моего имени.

— Ты делал все, чтобы остановить это. Но тебя не слушали.

Тут ее губы кривились. Каким же он оказался ничтожеством! Солдаты вознамерились убивать и не повиновались королю! А он не знал, как это все пресечь. Ему следовало идти в монахи. Элинор устала от такого мужа. Слушая плаксивые излияния мужа, Элинор думала: нет, довольствоваться этой жизнью она не станет. Ее безрассудная душа бунтовала. Она блестяще вышла замуж, стала матерью. Этого ей мало. Ее влекли приключения.

Совершенно неожиданно появилась возможность столь желанных приключений.

В то время уже много лет подряд ради искупления грехов люди совершали паломничество в Иерусалим. Тогда считалось, что, предприняв трудное и опасное путешествие, из которого часто не возвращались, можно доказать свою искреннюю веру в Христа и стремление к покаянию. Таких паломников-богомольцев было много. Одним из них был Роберт Величественный, отец Вильгельма Завоевателя. В пути он умер, оставив своего маленького сына в окружении своих врагов, однако этим шагом он искупил грехи всей своей жизни. Значительно больше милости небес, нежели получал простой паломник, можно было добиться своим участием в священной войне ради изгнания неверных из Иерусалима.

Иерусалимом с седьмого века владели халифы Египта и Персии, где уже тогда распространился ислам. Между христианами и мусульманами разгорелась вражда, и в одиннадцатом веке преследование христиан в Святой земле приняло массовый характер. Всем христианам Иерусалима было велено носить на шее деревянный крест. Этот крест весил около пяти фунтов и серьезно мешал человеку. Христианам запрещалось ездить на лошадях — только на мулах и ослах. За малейшее неповиновение их предавали смерти, часто самой жестокой: сажали на кол, забивали камнями и, конечно же, распинали подобно Спасителю. Родоначальник христиан был распят, и такая казнь считалась для них самой подходящей.

Вернувшиеся из Иерусалима паломники рассказывали об ужасной участи христиан и обрушенных на них страданиях, вызывая гнев и возмущение. Это негодование вылилось в стихийное движение протеста, когда из Палестины вернулся один французский монах по имени Питер Гермит. Он пылал яростным гневом на неверных, призывая христиан отбить у мусульман Священный город, как тогда именовали Иерусалим. Ночуя где придется и питаясь чем Бог послал, Питер Гермит босым и едва одетым с этим великим призывом обошел всю Европу.

В 1095 году в городке Клермон, что в провинции Овернь, папа Урбан II созвал поместный собор. Послушать, что скажет высшее духовенство, съехалось и пришло из разных стран множество народу. Прослышав о подвижничестве Питера Гермита, папа пригласил его выступить на соборе. С церковной паперти в присутствии князей церкви монах поведал собравшимся о злой судьбе христиан в Святой земле и жестокости неверных, намерившихся их совсем извести. Сбылась его заветная мечта! И монах Питер, охваченный чувством гнева, ярко живописал преследование христиан, ужасные страдания и казни, на них обрушенные, убеждал, что Господь поставил его на путь возвращения Иерусалима христианскому миру.

Его слушали затаив дыхание, а когда Гермит закончил речь, гробовую тишину взорвали множество голосов, слившихся в единый выкрик: «Спасем Иерусалим! Спасем Святую землю!»

Папа Урбан поднял руку, восстанавливая спокойствие и тишину.

— Этот царственный город, — сказал он, — прославленный приходом Спасителя рода человеческого и освященный его уходом, взывает о спасении. Он обращается к тебе, народ Франции, избранному и любимому Господом, к вам, наследники Карла Великого — основателя Священной Римской империи, от вас Иерусалим ждет помощи. Господь овеет славой ваше оружие. Ступайте на путь к Иерусалиму ради отпущения грехов ваших, идите и знайте, что вас ждет вечная слава в царствии небесном.

Снова тишина, и снова сотни голосов, слившиеся в едином порыве: «С нами Бог!»

— Верно! — крикнул папа. — С нами Бог! Не будь Бога в ваших душах, вы не воскликнули бы, как один человек. Да будет это вашим боевым кличем в битве против неверных! С нами Бог!

— С нами Бог! — разнесся громовой клич.

Папа опять воздел руки, прося тишины.

— Каждый, кто пожелает стать паломником-воином, должен нести на шлеме или груди крест Господа нашего.

С сиянием в глазах наблюдал за происходящим Питер Гермит. Он выполнил свою миссию! Крестовый поход начался! С того памятного дня ведет начало нескончаемая битва христианского воинства с мусульманами.

Волна христианского гнева, породившая идею отвоевать у неверных Иерусалим, поднялась именно в это время, когда Людовика мучила совесть и в ушах не умолкали крики несчастных Витри-Сожженного, а Элинор искала выхода для своей энергии.

Горячо откликнулся на эти события и Бернар из Клэрво. Он пришел к королю, чтобы переговорить об этом.

— Дела в Иерусалиме обстоят плачевно. Господь опечален и разгневан. С первого похода крестоносцев прошло много лет, а до цели его еще далеко. Наши паломники подвергаются зверскому обращению. Пора всему христианскому миру подняться против врагов.

Людовик сразу этим заинтересовался. Его угнетали грехи; он давно испытывал потребность искупить их и показать свое смирение. Бернар одобрил его намерение.

— Витри-Сожженный лежит тяжким гнетом на вашей совести, ваше величество. Надо, чтобы этого больше никогда не повторилось. Чтобы больше не было кампаний, подобных той, что проводилась против Теобальда Шампанского.

— Я понял это.

Бернару этого было мало, и он продолжал:

— Прежде всего вы не должны препятствовать Пьеру де ла Шатру. Вам надо признать главенство папы римского.

В этом деле, как, впрочем, во всех других, инициатива исходила от Элинор. Бернар это знал, но не стал упоминать. Людовик настроен на покаяние, пусть все берет на себя.

— Было ошибкой настаивать на том, чтобы граф Вермандуа прогнал супругу и женился на сестре королевы, — продолжал аббат. — Неправедной была война против Шампани. За это вы наказаны тем, что в памяти не стирается сожжение храма в Витри.

— Это так, — простонал король.

— Вам надо молить о прощении. Вам надо совершить что-то великое. Почему бы вам не пойти походом в Святую землю?

— Мне? А как же королевство?

— Необходимо найти достойных людей, которые в ваше отсутствие смогут с честью вести государственные дела.