Орел и полумесяц (СИ)

— Цезарь всегда прав… был прав, — сказал ей соратник убитого императора.

— Да, проведя много времени с Крафстаром, я нашла его очень красивым и сильным, но теперь видела, что этот рыжеволосый красавец при атлетической внешности имел сердце мышонка. Потом я узнала об истинных причинах его поведения, но тогда посчитала его просто трусом. С Крафстара я перевела взгляд на Цезаря, от которого буквально веяло мужественностью. Мне вдруг безумно захотелось очутиться в его объятиях! — Габриэль покраснела и запнулась.

— Продолжай, — велел Антоний.

— Я сказала, верней, крикнула Цезарю, что Крафстар никакой мне не жених, на что он, ухмыльнувшись, ответил, что вкус у меня лучше, чем он думал. Потом генерал добавил, что коль так, я, должно быть, еще девственница и тем забавнее будет отдать меня солдатам, чтобы в их объятиях я рассталась с девственностью. После этого он, по его словам, собирался меня распять и дать знать об этом Зене. Я не верила его жестоким словам и напрямик сказала ему об этом. «Почему же я, по-твоему, не сделаю этого? — с той же насмешкой в голосе, но слегка удивленно спросил он. — Разве твоя подружка не рассказывала тебе о том, что я с ней сделал и о том, какое я чудовище?» «Рассказывала», — опустив глаза, тихо отвечала ему я. «Так почему же ты не веришь в то, что я способен и на это?» — допытывался он. Я покраснела как рак и, чувствуя себя дурочкой, пролепетала: «Потому что ты добрый… добрее, чем ты хочешь показать». В ответ он рассмеялся громким деланным смехом. «Добрый?», — переспросил он, когда наконец перестал смеяться. «Да, — с оттенком ласкового сочувствия сказала ему я, — ты добрый, просто одинокий и непонятый. И смех твой — смех сквозь слезы.» В его глазах появилось какое-то непонятное выражение, а еще мне почудилось в них желтоватое пламя, будто это были глаза волка. «Ты права в одном, маленькая подружка Зены, — проговорил он. — Мой смех — смех сквозь слезы, и смеюсь я только на людях. На моем лице с детства нарисована улыбка до ушей, но душа моя при этом плачет. Я мог бы заставить поплакать и тебя вместе со мной… на кресте, но не стану этого делать. Понравилась ты мне. И я понял, почему тебя так любит Зена…» Внезапно, его прекрасное лицо стало исступленным, и он с криком упал на ковер, забившись в судорожном припадке. Я не сильно растерялась, ведь не смотря на то, что меня многие считают дурочкой, кое-что понимаю в медицине и примерно знаю, как оказать помощь эпилептику. Присев рядом с ним, я придерживала его голову, зажав ее между своими коленями. Все это время Крафстар не подавал признаков жизни, будто являлся мебелью, а не человеком. Но мне тогда было не до него. Наконец, припадок у Юлия прошел, и он, придя в себя, удивленно поинтересовался, почему я его не убила, пока он был беспомощен. Я попыталась объяснить ему то, что ни за что не то, что не смогу убить, но и просто причинить какой-либо вред другому человеку, тем более, нездоровому. Не знаю, понял ли он меня, но его взгляд потеплел. На мои расспросы о том, как он себя чувствует, Юлий отвечал, что сносно. Тогда я, набравшись смелости, поинтересовалась, когда это у него началось. Он рассказал мне, что началось это у него, когда он был ребенком и у него на глазах убили отца. Меня смутили другие его слова о том, что ему стало хуже из-за последствий его первой встречи с Зеной и переживаний о том, что он отдал на крест ту, кого, как он слишком поздно понял, любил. Я ощутила укол ревности.

«Юлий всегда знал, что хочет услышать женщина», — подумал, слушая ее, Антоний.

— А еще, — продолжала Габриэль, — я пожалела Юлия… пожалела, как обычного парня. Знаешь, самое сильное чувство у женщины — это даже не любовь, а жалость. Я нежно провела рукой по его лицу, и он не стал противиться этой ласке, а только заглянул мне в глаза и, должно быть, увидел там то, что хотел увидеть. Тогда он кликнул стражу и приказал вывести Крафстара вон, с чем я, конечно, и не подумала спорить.

— Догадываюсь, что было дальше, — не удержался от ухмылки Марк Антоний.

— Дальше… — покачала головой Габби. — Дальше случилась между нами любовь. Вернее не любовь, а вспышка и ослепление. По крайней мере, с моей стороны. Я, конечно, не думала, что после смерти моего жениха Пердикаса — моего первого мужчины — когда-нибудь подпущу к себе другого, да еще и врага Зены, но это произошло. Меня не оставляло чувство запретности и даже греховности того, что я собиралась делать, ведь это было и изменой памяти Пердикаса, и предательством по отношению к Зене, но я летела в бездну и не могла остановиться… Помню, что я зачем-то спросила у него, есть ли у него дети. Он отвечал, что есть дочь Юлия от первого брака.

— Да… — со вздохом протянул Антоний. — Была у него дочь Юлия, которую он очень любил, но смерть не щадит никого, не пощадила она и этой нежной девочки.

— Я еще не знала о том, как получают имена римские девочки и сказала, что его дочь, наверное, похожа на него, раз ее так назвали. «И на меня, и на Корнелию… на нас обоих», — как-то взгрустнув, ответил он. «Цезарь, а как ты думаешь, ребенок, похожий на нас обоих был бы очень красив?» — мечтательно проговорила я. Безмозглая идиотка! В тот момент моим самым большим желанием было родить от него ребенка. Больше всего мне хотелось иметь дочь. «Хочешь это проверить?» — улыбнулся Гай Юлий… Позже он просил меня остаться вместе с ним и обещал взять с собой в Рим. Я ответила, что не могу этого сделать, поскольку мое место рядом с Зеной, и наша дружба для меня важнее всего. Цезарь помрачнел и сказал, что в таком случае я сыграю роль приманки. «Что ты задумал?» — только и успела произнести я, прежде чем очутилась на кресте.

— Юлий умеет шутить… умел, — вздохнул квирит римского полководца.

— Да, это была именно шутка… злая шутка, — печально улыбнулась подруга королевы воинов, — спектакль, разыгранный Цезарем, чтобы выманить Зену, а заодно и Боадицею. Потом он собирался бросить против них целый легион. Юлий знал, что я дорога Зене и знал, какие эмоции у нее вызывает одно слово «крест». Мои конечности была закреплены веревками, а в руках того, кто совсем недавно говорил, что хочет быть со мной, появился молот. Я знала, что все это понарошку, просто цирк и ничего больше, но не могла отогнать от себя страх, настолько жутким было это действо. Я знала, что Юлий не виноват в том, что для него с детства некоторые жестокие сцены или вещи были прозой жизни, что не он придумал казнь через распятие, что он пришел в этот мир, уже найдя его таким и что психика у него искалечена с детства, из-за чего он с такой легкостью и калечит других. Но… в чьем же это извращенном уме могла родиться мысль о том, что людей можно приколачивать к крестам, на которых они могли бы мучиться неделями? Вот кого я ненавидела. Тем временем, приманка сработала, и Зена явилась мне на помощь. Впрочем, она, скорее всего, догадывалась о том, что это ловушка, но не могла иначе, а кроме того, была уверена в том, что они с Боадицеей одолеют Цезаря. Зена метнула кинжалы в удерживавшие меня веревки, а потом подхватила меня, после чего велела Крафстару увести меня в надежное место, поскольку сейчас здесь должно было стать жарко. Кельтский проповедник увел меня и, несмотря на свое разочарование в нем, я вновь дала ему увлечь себя кружевами слов о его вере и Едином Боге. Язык у него был хорошо подвешен все же…, а может, это я была так наивна. Он сказал, что даст мне войти в храм его бога и даже поприсутствовать на церемонии в нем. Мы вошли в храм вместе со встретившими нас друзьями Крафстара. Церемонию должна была проводить одна из них — темноволосая девушка по имени Меридиэн. Мы все встали в круг, и я стала повторять за присутствующими слова их молитв и песнопений божеству. Вначале мне очень нравилось происходящее, но потом слова молитвы начали меняться, и их значение стало пугать меня. Они говорили о хаосе, разрушении, Тьме и каком-то Дахоке.

Антоний нахмурился, но не стал прерывать рассказчицу.

— Я испуганно и вопросительно взглянула на Крафстара, но он лишь пробормотал, что знать ничего не знает, что они изменили все слова и что Дахок — не их бог. Тут Меридиэн прокричала, что их бог требует жертву, и сейчас она будет принесена. По ее знаку нас с Крафстаром схватили, и снова он, несмотря на то, что был довольно силен, сопротивлялся как-то вяло и не смог защитить нас. Я отметила, что дерусь, пожалуй, лучше, чем он. Его стали привязывать к жертвеннику, а я, удерживаемая несколькими сектантами, беспомощно смотрела на то, как человеку, который, все-таки, был моим другом, вот-вот перережут горло. Я не могла этого допустить. Ах, если бы я знала… Мне удалось вырваться, и я бросилась на помощь Крафстару. Я оттолкнула занесшую над ним нож Меридиэн, и между нами завязалась драка. Сейчас, вспоминая этот эпизод, я отмечаю для себя, что в последний момент сектантка поддалась мне и будто дала себя убить. Когда нож, который вырвала у нее я, вошел ей в живот по самую рукоятку, на губах у нее появилась улыбка неземного счастья. Умирая, она была счастлива… счастлива оттого, что сделала меня грешницей, убийцей… меня, до тех пор не убившую даже мухи. Она умерла, а мне предстояло с этим жить… Я с ужасом смотрела на распростертое у моих ног тело сектантки и на собственные окровавленные руки. Мне хотелось думать, что я сплю и что мне снится кошмар, но, увы, пробуждения не было. Теперь я тоже знала, как это, когда плачет и разрывается от боли душа… знала, что мне, убийце, больше никогда не обрести покоя.