Гвиневера. Дитя северной весны

Катбад вернулся от Владычицы с предложением остаться и учить детей в Эпплби, и мать объявила, что родители могут по своему усмотрению присылать детей ко двору обучаться всему, чему друиды учат в святилище. Среди собравшихся пробежал шумок, и не одна голова закивала в знак одобрения.

Какие бы отговорки ни были у матери, многим эта мысль показалась разумной и, естественно, порадовала меня, потому что я получала возможность с чистой совестью проводить часть дня вне ткацкой.

Когда совет был завершен, начался танец, приглашающий солнце вернуться, сопровождаемый звоном множества колокольчиков и стрекотом трещоток. Все мы были одеты в самые яркие платья или туники и разукрашены витыми ожерельями и другими блестящими побрякушками. На матери было новое шелковое платье и все ее золотые украшения из шкатулки с драгоценностями. Когда она начала танцевать, грациозно перемещаясь по кругу и приглашая каждого следовать за ней, я была уверена, что она – самая красивая женщина на свете.

Итак, мы пели и плясали до глубокой ночи. Взрослые, дети и старики – все кружились вокруг очага, и это был великолепный праздник, шумный, яркий, и даже лики, вырезанные на столбах, подпиравших хоры, счастливо ухмылялись, выглядывая из-за раскрашенных листьев. Я была уверена, что как бы далеко ни находился бог Солнца, он услышит свой народ и вернется.

На следующее утро Катбад сел за стол, когда мы с Лин ели овсянку. Я настороженно наблюдала за ним, надеясь, что его общество будет интереснее, чем компания в ткацкой.

– Вам надо многое узнать о мире, о свойствах растений и об их применении, о жизни в ручьях и о движении звезд, – объявил он, когда к нам нерешительно подошли несколько мальчиков из конюшен и бочком придвинулись к столу. – Но я думаю, что мы отложим изучение внешнего мира до тех пор, пока не потеплеет, а пока займемся религиозными верованиями, понятиями и историей религии, поскольку это можно изучать где угодно.

Его будущие ученики молча кивнули, и к группе присоединилась дочь Гледис, тихо сев напротив жреца и уставившись на него таким же отсутствующим взглядом, каким пялилась на шерсть, когда сучила нитку. Либо она была образцом терпения, либо не очень сообразительной, но в чем именно заключалось дело, я еще не поняла.

– У кого-нибудь есть вопросы? – спросил жрец, благожелательно оглядывая растущую около него стайку.

– Мама сказала, чтобы я не задавала слишком много вопросов, – выпалила я.

Наш наставник сморщил свое юное лицо в веселой улыбке.

– Когда-то в древней Греции жил один очень необычный человек, который полагал, что вопросы являются лучшим способом чему-нибудь научиться, девочка. Он считался очень умным, но вожди боялись его и запрещали ходить на рынок и все время задавать вопросы. Немногие помнят имена тех, кто стал причиной его смерти, однако славы Сократа хватило на тысячелетия, и мы по-прежнему считаем его прекрасным учителем.

– О чем он спрашивал? – голос Лин был звонким и сильным: судя по всему, она надеялась, что эти вопросы касались богов. Когда Катбад стал объяснять, незаметно начался наш первый урок, и оставшаяся часть утра прошла в разговорах, рассказах и любопытных вопросах. Во второй половине дня я направилась в ткацкую в полной уверенности, что новшество должно стать очень приятным.

Друид оказался восхитительным наставником, хотя я была разочарована тем, что наше образование не включало обучения магии, которой, как я подозревала, учила бы Владычица. В основном он услаждал нас рассказами о других народах и странах, особенно об античных богах и героях Греции.

Мы провели много времени, обсуждая троянскую войну и странные, причудливые судьбы семей героев, которые прожили жизни, полные преданности и вероломства в то далекое, счастливое время. Я была особенно заворожена Еленой.

– Легендарная Елена, – подчеркнул он, поглаживая рыжую бороду. – Само ее имя вызывает в воображении гибель мужских душ. Замечали ли вы когда-нибудь, – добавил он задумчиво, – что есть два вида красоты: внутренняя, которая не может обмануть, и внешняя, обманывающая часто?

Он перешел к тому, что безобразное не всегда плохое, хотя мы с отвращением отворачиваемся от пауков и жаб, считая их отвратительными, и о том, что красота сама по себе не является показателем добра, потому что многие ядовитые плоды, например, красивы внешне.

Такое времяпрепровождение уже стало привычным: Катбад начинал говорить об одном, а мы все вместе заканчивали размышлениями о другом. И часто я поднималась в ткацкую, раздумывая о вещах гораздо более интересных, чем домашние заботы женщин, к которым все-таки приходилось присоединяться.

Возможно, поэтому я и не подозревала о беде, которую они уже предчувствовали.

6

СМЕРТЬ

Зима тянулась медленно, и в большом зале с каждым днем появлялось все больше детей. Во время сильных снегопадов и трескучих морозов делать на улице было нечего, и часто согреться можно было только у очага. По вечерам здесь рассказывались истории о трагических событиях и невероятном везении, и все соглашались с тем, что зимы хуже этой они не помнят.

В начале февраля отметили праздник Имболка, но из-за холодов к нам смогли присоединиться только соседи, и веселье получилось вымученным и сдержанным.

С едой и дровами становилось все хуже, и люди начали обращаться за помощью к королю, хотя обычно решали подобные вопросы с матерью.

– Ваше высочество, – сказала Гледис однажды, скрывая испуг за таким официальным обращением, – вы только что отдали женщине половину солонины, которую мы отложили для королевского обеда.

Она кивнула в сторону скрюченной и закутанной в тряпки жены кровельщика, бредущей к воротам с небольшой вязанкой хвороста и драгоценным мясом, зажатым в руках.

– Знаю, Гледис, знаю, – ответила мать. – Но у них очень большая семья и мало дров – они едва живы. Нам по крайней мере тепло в большом зале, даже если и приходится есть овсянку. Сегодня мы можем обойтись супом вместо тушеного мяса.

Гледис покачала головой и что-то пробормотала, принимаясь за свою работу, а позже вечером я услышала, как мать говорила Нонни:

– Мы не можем позволить им уйти голодными, Нонни, ты же понимаешь. Конечно, придется жить скромнее, но это совсем не большая цена, которую приходится платить за то, чтобы спасти людей от голода.

Довольно скоро просьб о помощи стало столько, что проще оказалось собрать нуждающихся под одной крышей, чем давать милостыню каждому в отдельности. К середине марта вокруг очага спала толпа людей, от которых некуда было деться, но дни уже стали длиннее, и мы с нетерпением ждали изменения погоды.

– Я не знаю, где их еще разместить, – вздохнула однажды вечером мать, когда они с отцом укладывались спать. – В большом зале живут целые семьи, а с теми, которые появились на этой неделе, вообще стало нечем дышать. Как ты относишься к тому, чтобы часть из них поселить в конюшне? Я выглянула из-за занавесок, которыми был отгорожен мой угол. Мать сидела перед зеркалом, вынимая из волос шпильки, а отец подошел и стал за ее спиной.

– В самой конюшне нельзя, – ответил он, снимая с нее головной убор с эмалью и пропуская между пальцами длинные рыжие пряди ее волос. – Съестные припасы и то, что осталось от корма для скота, слишком драгоценны, чтобы подвергать их опасности от людей и огня. Лучше заставить конюшенных уплотниться и позволить людям занять часть их спальных мест.

– Ты думаешь, холода продлятся еще долго? – Она прислонилась к мужу и заглянула ему в лицо, усталая, озабоченная и надеющаяся на его поддержку.

– Трудно сказать, любимая. Но думаю, что нам необходимо, по возможности, быть готовыми ко всему на случай поздней весны.

Мама кивнула, и, когда он наклонился, чтобы поцеловать ее в макушку, я нырнула под одеяла, успокоенная тем, что наше будущее находится в таких опытных руках. А на следующий день потеплело, и начались дожди, наполняя ручьи грязной водой. Снег, ставший серым и безобразным, благодаря ливням, начал таять, и предстоящая смена времен года очень обрадовала всех.