«Narcisse Noir / Чёрный Нарцисс» (СИ)

Post Scriptum: Наверное, я теперь всегда буду делать приписки, поскольку умолчать крайне сложно. Было бесконечно приятно увидеть своё подношение на Ваших безупречных щиколотках. Ах, как бы я хотел ласкать их…»

Внимательно перечитывая письмо, Гийом обратил внимание на несколько ошибок, допущенных в нём. На самом деле далеко не вся знать слыла грамотностью, однако закрадывалось подозрение, что пишущий был вовсе не французом, да и почерк был не совсем обычным, во всяком случае не таким, какие Биллу доводилось видеть в Париже. Любовных записок он получал немало, и было с чем сравнивать. Он хорошо помнил почерк того же самого Алехандро, и ещё нескольких испанцев, а также англичан, и решил, что марселец этот вполне может быть не чистокровным французом, что для его родного города было обычным. Как бы там ни было, но такой нежности в обращении Гийом ещё ни от кого не видел, и, что говорить, подарки были один лучше другого. Напоследок пробежавшись взглядом по строчкам, где писалось о некоей минуте наслаждения, и по самой последней, Нарцисс почувствовал давно забытое тепло в груди, и поспешно сложив листок бумаги, решил отвлечься на драгоценный подарок, что сверкал в складках шёлкового покрывала. Золотые подвески были усыпаны изумрудами, но также имели по бриллианту на конце.

Гийом долго любовался мерцанием драгоценностей в свете свечей, размышляя над тем, как ему быть дальше, и что писать в отсвет своему поклоннику. Сведения о том, что этот человек не стар и не уродлив, бесспорно, очень обрадовали его, однако хотелось бы посмотреть на того, кто пишет столь изящные, и вместе с тем, пламенные письма. Гийома тянуло к этим строчкам с неумолимой силой, и поменяв свечи, он вновь развернул послание, что так будоражило ум и сердце. Интересно, что незнакомец не собирался называться своего имени, а также не сказал, что ждёт следующего письма, и Гийом подумал, что стоит помучить этого обладателя бесчисленных тайн, и ничего не писать в ответ. С этими мыслями Нарцисс поднялся с ложа, и собрался, было, затушить свечи и лечь спать, однако не смог – желание ответить возобладало, и он, оправдывая своё нетерпение тем, что не хочет показаться невежливым, не поблагодарив за подарок, сел за написание, прокорпев над ним до самого рассвета.

***

Весна расцветала, расширяя свои свежезелёные владения на полусонной рыхлой земле, покрывая её живым ковром, и пробуждая ото сна деревья и кустарники. Теплел под ярким солнцем воздух Парижа, теплела и Сена, вдоль которой носились стаи весёлых птиц. Точно также раскрывали объятия солнцу юго-западные окрестности, где простирается Версаль, и северо-восточные, Ле Бурже, где в бывшем поместье Дезессаров, которое теперь принадлежало графу де Даммартен, только закончились отделочные работы, и пришло время вселяться в обновлённый особняк.

- Нравятся ли вам цветы? - обтирая кисти, поинтересовался у Дювернуа придворный живописец.

- Несомненно, мэтр, вы неподражаемы! Право, я не знаю, как благодарить вас, вы создали то, что не под силу объяснить словами! Этот пейзаж… как вы догадались? У вас золотые руки, мсье Буше!

- Я счастлив, что смог вам угодить! – возрадовался художник, - На самом деле всё очень просто - я подумал о том, какие цветы соответствуют вам, и вот, оказалось, я был прав. Тома, я бесконечно рад, что всё сделано так, как вы того хотели. Довольны ли вы работой моих мастеров? Возможно, есть какие-нибудь замечания?

- Мсье Буше, - немного смущённо начал Тома, - дело в том, что я всё ещё плохо вижу. И без того мучаюсь, когда пишу письма. И потому верю вам на слово. Если вы говорите, что ваши мастера поработали хорошо, то я вам верю. Я не смогу обойти весь дом, чтобы убедиться самому.

- Конечно же, я перепроверю каждый уголок, - грустно улыбнувшись, мэтр Буше приобнял арфиста, - А ваш брат? Он не приходит к вам?

Тома лишь покачал головой в ответ, и Буше не стал расспрашивать дальше.

Когда живописец ушёл, рабочие вернули на место широкое, роскошно убранное ложе, аккуратно подвинув его так, чтобы участок с росписью мастера находился по центру, и расправили занавески. Когда ушли и они, Дювернуа прилёг на мягкую постель, устремив взгляд вверх. Чуткость художника, в точности изобразившего райский уголок таким, каким он был на самом деле, поразила его до глубины души: в обрамлении нарциссов виднелся зелёный луг, справа от него – речушка, а слева – цветущая яблоня.

Слёзы заструились из закрывшихся глаз незаметно, чертя дорожки по вискам и уходя в тёмный мёд распущенных волос. Арфист никогда не видел этого места, но знал, что таким оно и было. Он видел это место глазами своего Гийома. В памяти тут же воскрес ласковый шёпот, нежные, нетерпеливые губы и беззастенчивые руки порхали по лицу и телу, а нарциссовое сердце задавало ритм его собственному, тот самый, в котором его сердце будет биться до конца дней. Однако, стряхнув наваждение, Дювернуа быстро поднялся с постели, и отправился на поиски мэтра Буше, заодно следя за тем, как слуги вносят и расставляют по дому всевозможную мебель, гобелены, картины и прочие предметы интерьера.

Дом в новом поместье, которое граф де Даммартен купил месяцем ранее, был просторным и красивым. Фасад и внутренняя отделка вполне соответствовали эпохе, хотя и были построены в стиле барокко, но добавив несколько модных штрихов, Тома превратил его в настоящий дворец. Был даже маленький фонтан из розового мрамора на первом этаже, прямо посередине зала, который был оформлен не хуже любого версальского салона. Подмастерья мэтра поработали на славу, покрыв некоторые элементы лепки сусальным золотом, а также добавили красивые инкрустации на дверях и тонкие росписи на стенах и потолках. К тому же, всё было сделано в довольно сжатые сроки, и Дювернуа, довольный работой, заплатил в два раза больше, чем обещал.

Пока внутри дома сновали рабочие и слуги, развешивая портьеры и расставляя вазы, снаружи, у крыльца, уже трудился садовник, терпеливо высаживая луковицы гиацинтов, тюльпанов и нарциссов, коими Тома приказал засадить все клумбы. Ещё один садовник обрезал сухие ветки с кустов и деревьев, а рядом с ним трудился рабочий, который выкладывал красным кирпичом дорожки в саду. Дювернуа внезапно подумал о Тьери, которого разжаловал месяц назад, и о том, что этот проворный малый справлялся один с тем, что остальные теперь делали впятером. Однако так было нужно – слишком ощутимо было то неприятие, что исходило от Лерака, и слишком оно походило на зависть. Порой Тома чувствовал себя так, будто он сам – слуга, а Тьери – его хозяин! Юноша ставил себя в положение старшего, заставляя оправдываться и отчитываться за каждый шаг. Конечно же, Дювернуа не выгонял его, заблаговременно договорившись с маркизом о месте для него, и, в конце концов, Тьери служил ему не бесплатно. Потому Тома не чувствовал вины, напрямую сообщив слуге о том, что больше не нуждается в его услугах. Что же до Тьери, то он, хотя и не хотел больше служить графу де Даммартен, всё равно обиделся: ему не понравились слова, с которыми Тома его отпустил, сказав, что любить Гийома может только тот, кто хочет бесконечно жалеть себя и думать о своей горькой участи. А потому, даже несмотря на полученное вознаграждение в размере двух месячных жалований, он покинул дом Дювернуа не попрощавшись.

Арфист медленно прохаживался, присматриваясь к новым владениям, когда услышал лошадиное ржание, и, обернувшись, заметил у ворот маркиза де ля Пинкори, который соскочил с коня и направлялся к нему.

- Потрясающие места! – восхищённо воскликнул маркиз, окинув взглядом деревья, которые уже начинали зеленеть – шла первая половина апреля.