Холодная весна

Петронилла встала.

— Все ясно. Значит, ты отказываешься продать мне даже одну?

— Не могу, госпожа. У меня отберут лицензию.

— Что за глупости?

— Это все из-за свары с аббатом из Марсильяка. Они тоже шлепают медальоны. Только у них, — мастер скривился в презрении, — дешевая штамповка. А наши — настоящие.

— И единственный способ получить такую штучку — это проползти всю Via Sancta на коленях?

— Это так, госпожа.

— Впервые в жизни вижу такие дурацкие правила, — сердито заявила Петронилла и важно выплыла из-под навеса.

В тесной прокопченной часовне Девы, стиснутая среди толпы истекающих потом возбужденных пилигримов, Арлетта во все глаза смотрела на изящную статую орехового дерева на алтаре и молилась так истово, словно ее жизнь зависела от этой молитвы. За ее жизнь гроша ломаного не дадут, если граф узнает о ее беременности.

Деревянная статуя должна отнестись к ее мольбам с большим вниманием, чем к молитвам ее супруга. У Арлетты не было столько денег, сколько у графа, она не могла внести в монастырскую казну такого весомого вклада, как он. Но она хорошо помнила притчу о лепте вдовицы. Уж если сам основатель христианства оценил вклад бедной женщины выше, чем богатые приношения зажиточных иудеев, то, конечно, его матушка отнесется к бедной страдалице с участием и поможет ей.

— Каюсь, я согрешила, о Пречистая Дева! — чуть слышно лепетала графиня, едва отдышавшись после мучительного подъема. — Но пожалуйста, помоги мне. Ведь ты сама не без греха, сама знаешь, до чего могут довести мужчины… Гвионн Леклерк был столь мил, столь нежен со мною. Он был моим другом. Сделай так, чтобы я не забеременела, но это только пока, со временем я сама попрошу тебя об обратном. Пошли мне мои месячные. Мне очень нежелательно иметь ребенка от Гвионна. Пожалуйста, отнесись ко мне с сочувствием. Отверзи мне путь счастия…

Множество резных деревянных изваяний свисало на веревках с потолка — приношения благодарных матросов, которые посчитали, что спаслись от гибели на море благодаря вмешательству Пречистой Девы. По залу разгуливал ветерок, проникающий в приоткрытую дубовую дверь, украшенную заклепками. От его дуновения изваяния раскачивались, словно тела повешенных, убеждая легковерных пилигримов в сверхъестественных способностях церковного колокола и вырезанной из дерева женщины на алтаре.

На Арлетту тоже произвели впечатление эти массивные деревянные фигуры, готовые того и гляди свалиться кому-нибудь на голову; в ее измученное сознание прокрался тоненький лучик надежды. По самой ей непонятной причине вдруг появилась уверенность, что ее постыдная тайна так и останется тайной между нею, Гвионном и вот этой деревянной Девой, надежно укрытая от жестокого Бога и от прочих людей.

Слева от Арлетты на коленях стояла женщина средних лет, седые волосы ее уже начали редеть. Черты ее лица были рыхлым, расплывчатыми, изо рта отвратительно пахло. Она вползла в часовню вслед за Арлеттой и теперь облегчала грешную душу в молитвах, всхлипах и вздохах, пожирая глазами ореховую статую и бессознательно дергая кривыми пальцами Арлетту за полу хитона. Арлетта почувствовала облегчение, когда ангельский колокол прозвонил полдень и ее отвратительная соседка отползла куда-то в сторону.

— Святая Дева, благодати исполненная… [15]

В толпе пилигримов Арлетта перебирала свои четки, повторяя вслед за священником распеваемые им молитвы.

Рыхлая физиономия снова мелькнула среди круговерти лиц.

Арлетта отвернулась, стараясь сосредоточиться на словах молитвы.

— И благословенна ты в женах, и благословен плод чрева твоего…

Священник повернулся к алтарю, подхватил кропило и начал разбрызгивать святую воду на макушки тех паломников, которые были поближе к престолу. Несколько капель упало на графа и на Арлетту.

Бормоча молитву по второму разу, священник двинулся по проходу к дверям, и снова алмазные капельки, слетая с кропила, орошали головы немногих счастливцев в передних рядах. Когда плошка с водой опустела, служитель Божий повернулся к алтарю и утвердил кропило на место.

Никогда еще в своей жизни Арлетта не молилась так истово.

Граф собирался провести вторую ночь паломничества во дворце аббата в Рокамадуре. После того как граф и Арлетта получили свои senhals от священника в Ротонде, они направились прямиком ко дворцу, чтобы там омыться и переодеться, Пост графа окончился, и они были приглашены к аббату на обед, назначенный ближе к вечеру.

Если не принимать во внимание роскошное убранство личных покоев князя церкви, с шелковыми коврами на полах и стенах, с начищенной серебряной посудой, выставленной на всеобщее обозрение в горках, дворец выглядел внутри значительно проще, чем другие подобные сооружения. Комнаты были обставлены просто, но со вкусом, вымощенные плиткой полы чисто подметены. Во всех помещениях, включая длинные прохладные коридоры, царила атмосфера глубочайшего спокойствия. Обутые в сандалии монахи бесшумно скользили по коридорам и проходам, пряча свои бритые головы под грубой тканью капюшонов; руки они держали засунутыми в рукава ряс. За толстыми дубовыми дверями слышался отдаленный перезвон колоколов.

Как только большая дверь портала затворилась за их спинами, отрезав графа и его команду от крика и гама Церковного Города, до отказа набитого вопящими и потрясающими ржавыми цепями безумцами, Арлетте показалось, что они вступили в другой мир.

Мужчинам и женщинам, даже находящимся в супружестве, в аббатском дворце отвели место для ночлега в разных помещениях, чтобы они, напостившись, не осквернили гостеприимный кров отвратительным грехом. К радости графини, ее поместили в одной комнате с Клеменсией.

— О, Клеменсия, как славно, что мы с тобою снова вместе, — сказала Арлетта, вымывшись и натянув на себя поверх нижнего белья замызганную паломничью робу. — С тех пор как мы с тобою повыходили замуж, у нас все как-то не выпадает времени поболтать.

Та приветливо улыбнулась и прижала подругу к груди.

— Да, я тоже скучала по тебе. Мне так много хочется рассказать, моя госпожа. Я так беспокоилась о тебе после свадьбы. Ведь ты выглядела такой грустной и одинокой. И, кроме того, мне казалось, что ты не очень-то расположена к общению с кем-либо.

— Что было, то было, — вздохнула графиня. — Я действительно была глубоко несчастна. Были… скажем так… сложности с графом.

— Так чего же ты сразу ко мне не пришла? — удивилась добрая Клеменсия. — Выговорилась бы хорошенько, и гора с плеч.

— Тогда это было невозможно.

— Что, больше не доверяешь лучшей подруге? — слегка обиделась Клеменсия.

— Не будь дурочкой, милая. Конечно, я доверяю тебе. Но если бы ночью я побежала к тебе и начала плакаться, что сожалею о своем браке с графом, это выглядело бы весьма нелепо. После стольких лет сидения в башне — и такое начало супружеской жизни. — Арлетта улыбнулась. — Ну, теперь ты понимаешь меня?

— Кажется, понимаю. Но все равно ты могла придти ко мне, не обязательно ночью, и я, видит Бог, не посмеялась бы над твоими бедами.

— Ну конечно. Ведь ты моя верная подруга. — Арлетта посмотрела в честные голубые глаза Клеменсии, и пожелала, чтобы у нее хватило мужества выложить Клеменсии свои затруднения.

— А теперь твои сложности с графом подошли к концу? — поинтересовалась Клеменсия.

Арлетта думала о своей связи с Гвионном Леклерком, которой, ради блага их обоих, нужно положить конец.

Она думала о ребенке, которого носила. Такую безотцовщину у них на родине звали кукушкиными детками. Нельзя же прятать это бесконечно… Не забыла она и о графе Этьене, который дал клятву не обижать ее; но ее супруг пока еще не знал, что у него на голове красовались длинные, развесистые рога.