Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная

Позади колесницы Антония, прямой и гордый, несмотря на тяжелые цепи, шел царь Артавазд со своей царицей и детьми. Запыленные, вспотевшие, усталые, они проделали долгий путь под насмешки и улюлюканье враждебной толпы. Проклятый изменник! Его волосы, некогда надушенные и завитые кольцами, теперь потускнели и обвисли. А куда подевались его перстни и броши? Единственными украшениями были серебряные оковы на запястьях и лодыжках. А где его вкрадчивые речи, стихи и комплименты, за которыми он таил измену?

Я воззрилась на Артавазда с гневом. Из-за него расстались с жизнью сорок две тысячи солдат! Даже если его зверски убить, разрезать на сорок две тысячи кусочков, это никого не вернет. Одна смерть не способна уравновесить и искупить все смерти, случившиеся по его вине.

Он остановился у подножия ступенек, пока участники процессии продолжали движение, а потом занимали свои места на открытом пространстве вокруг храма. Толпу жалких армянских пленных прогнали мимо: то были простолюдины, уделом их являлось рабство. Потом наступил черед длинной вереницы повозок, нагруженных трофеями. Армения была — раньше! — богата золотом. Теперь уже нет. Все оно лежало на подводах.

Подводы. Сколько их — двадцать, тридцать? Но сколько повозок было в римском обозе — триста? Даже тридцать подвод, груженных чистым золотом, не возместили потерю походного обоза. Уничтожить убийц Цезаря было необходимо, но Цезаря этим все равно нельзя вернуть. Точно так же ничто не могло возместить потери, понесенные по вине презренного Артавазда.

Каждый из подвластных нам царей прислал послов с золотыми коронами для победителя. Каппадокия, Понт, Ликия, Галатия, Пафлагония, Фракия, Мавритания, Иудея, Коммагена — все были представлены вельможами в разнообразных национальных одеяниях.

Проехала галльская кавалерия, и настал черед египетских войск, верховых лучников из Мидии и легкой кавалерии из Понта. Замыкали шествие музыканты.

У подножий ступеней колесница остановилась. Антоний в переливающемся золотом плаще спешился, медленно подошел к Артавазду, прошел мимо него и начал подниматься по ступенькам храма к нам, дожидавшимся его. Римские солдаты тычками побудили Артавазда последовать за ним, и тот начал переставлять ноги вверх по ступенькам, волоча цепи.

Солнце освещало голову Антония, его густые, по-прежнему темные волосы, вьющиеся вокруг венка из плюща, их здоровый каштановый цвет на фоне зеленого. Он улыбался, явно наслаждаясь каждым моментом сегодняшнего дня.

— Царица Египта, дочь Исиды, друг и союзник Рима! — возгласил Антоний, и его командный голос, привычный обращаться к большим скоплениям людей на открытом воздухе, звенел над толпой, наполняя все уши так же, как его золотистый плащ заполнил все взоры. — Сегодня я дарю тебе самого знатного пленника — царя. Он теперь сожалеет о своей измене и желает приветствовать тебя.

Солдаты копьями подтолкнули Артавазда вперед, и он поднялся на одну ступеньку. Его темные глаза встретились с моими.

Он должен был пасть на колени и молить о пощаде или хотя бы приветствовать меня всеми моими титулами, а потом попросить прощения за свое преступление. Однако бывший царь Армении плотно сжал губы.

— Приветствуй царицу, ее благороднейшее величество, фараона благословенного Египта и всех подвластных ему земель и территорий!

Губы Артавазда остались сжатыми, подбородок вздернут, плечи расправлены, в глазах застыла усмешка.

— Царь Артавазд, — угрожающе промолвил Антоний, — ты должен почтить царицу, которая, как и я, сейчас распоряжается твоей жизнью.

Однако армянский монарх дерзко молчал.

— Говори! — приказал Антоний.

Солдаты достали свои короткие кинжалы и приставили их острия к ребрам Артавазда так, что вмялась ткань туники. Даже глубокого вздоха хватило бы, чтобы металл впился в плоть.

— Привет, Клеопатра, — громко произнес он.

Все ахнули. Чтобы пленник, враг, на публичной церемонии назвал меня личным именем без титула! Вот уж впрямь недалекий человек, полностью заменивший ум бессмысленной наглостью. Такому не место на троне, Армения заслуживает лучшего царя.

— Привет, Клеопатра, — повторил он еще громче и на сей раз протяжно. Словно не пару слов, а целую фразу — длинную, как тот обреченный обоз.

— Привет, побежденный предатель, — ответила я, не удостоившись произнести его имя.

Я кивнула, давая знать, что более не желаю иметь дела с этим существом.

Антоний махнул рукой, и двое солдат утащили Артавазда так быстро, что его ноги волоклись по ступеням.

Почему он держался столь вызывающе? Не потому ли, что знал о римском обычае казнить пленников сразу после триумфа и хотел прославиться такой последней речью как человек, умерший непокоренным?

Антоний повернулся, чтобы войти в храм и совершить жертвоприношение Серапису. Жрецы окружили нас на ступеньках, жрицы встряхнули систры, наполнив воздух ритмичным треском. Антоний исчез во чреве храма, и его золотистый плащ поглотил мрак, наполнявший здание даже в ясный день.

После торжественного шествия начались пиршества. По примеру Рима по всему городу были расставлены столы, и публику приглашали угощаться мясом, лепешками и неиссякаемым морем вина за счет дворца. Вполне в духе Диониса.

Сама я, правда, осталась во дворце и с удовольствием любовалась тем, как пировали наши служители. Они гуляли под освещенными деревьями, танцевали, пели, пили вино. Здесь люди вели себя пристойнее, чем на улицах.

Уже светлело, когда вернулся Антоний, не усталый и не шатавшийся, но оживленный. Плаща на нем не было, туника была помята и заляпана потом, на шее красовались гирлянды цветов и ожерелья из трав. Его приветствовали, ему рукоплескали, им восхищались, и он светился от радости, словно розовеющая на востоке заря. Пробежав по траве, муж подхватил меня, как тот молодой кавалерист, которым он внутри и остался, оторвал от земли и закружил. У меня пошла кругом голова, Антоний же заливался смехом.

— Идем!

Взяв за руку, он повлек меня к стоявшему у моря храму Исиды.

— Давай полюбуемся отсюда рассветом! День не заканчивается, пока солнце не поднимется заново.

Шесть дней спустя я в церемониальном наряде Исиды опять восседала на золоченом троне, установленном на высоком серебряном помосте. Снова рядом со мной находились дети, снова тон церемонии задавал Антоний. Но сама церемония была иной. На сей раз речь шла о провозглашении нашей Восточной империи.

Окончательные детали ритуала мы определили лишь поздно ночью, дня три спустя после триумфа. До того времени продолжались работы: люди подметали улицы, а из города бесконечной вереницей тянулись повозки, нагруженные оставшимся после празднования мусором, поскольку я не хотела, чтобы на объедках пировали бездомные собаки, крысы и вороны. Артавазда мы решили не убивать, а заточить в темницу. Таким образом этот триумф, наполовину превратившийся в шествие Диониса, проявит свое отличие от римского аналога: больше гуманности и меньше жестокости.

— Хотя у нас многое было по-другому и это не римский триумф, но как только о нем узнают в Риме, там придут в ярость, — сказала я Антонию.

— Меня их ярость не волнует. — Он пожал плечами, откинувшись на своем ложе и нашаривая валик, чтобы подложить под плечо.

— А мне кажется, что волнует, — возразила я. — Не в твоем характере намеренно злить людей. — Я помолчала. — Конечно, ты поступил умно, придав церемонии черты, отличающие ее от римского триумфа. При желании всегда можно сказать, что это совершенно иной обряд. Ты даже одет был не как римский военачальник, а как Дионис, и можно понимать…

— Тут и понимать нечего, — оборвал меня Антоний. — Дионисом я оделся не ради того, чтобы не обидеть римлян, а ради твоих соотечественников. Здесь я и есть Дионис, а ты со мной — Афродита. Во всяком случае, для греков. Для египтян я Осирис, когда ты — Исида. В Риме об этом не знают, а мне показалось сообразным…