Грешные намерения

Слуга закончил левую щеку, и Лазарус повернул голову, с дрожью отвращения подставляя правую щеку. Лазарус не мог не поморщиться, когда Смолл провел бритвой над его верхней губой. Когда-то, когда он был совсем маленьким, он испытал прикосновение, которое не напугало, не вызвало отвращения и не причинило ему немедленной боли.

Но это было очень давно, и этот человек уже давно умер.

Смолл вытер остатки мыльной пены с лица Лазаруса, и тот открыл глаза.

— Спасибо.

Если слуга и знал, какую боль он причиняет хозяину, этого нельзя было заметить по спокойному выражению его лица.

— Что вы сегодня наденете, милорд?

— Черные шелковые штаны и камзол с вышитым серебром жилетом.

Лазарус встал и сбросил халат на стул. Смолл подал ему одежду.

— И не забудь мою трость, — сказал Лазарус, пока слуга перевязывал его волосы черной бархатной лентой.

— Не забуду, милорд. — Смолл с сомнением взглянул в окно. — Вы куда-то едете?

— Я должен навестить мать, — невесело улыбнулся Лазарус. — И надо сделать этот визит как можно скорее.

Он взял протянутую Смоллом трость и, не ожидая ответа, вышел из комнаты.

Хозяйская спальня имела дверь, выходившую в верхний широкий коридор с панелями из резного дерева. Этот городской дом принадлежал семейству Кэр еще со времен деда. Теперь это уже была не самая фешенебельная часть Лондона, но дом был большим, величественным, и от него веяло старыми деньгами и властью.

Лазарус спустился по лестнице, скользя рукой по розовым перилам. Этот камень привезли из Италии, вырубили, вырезали и отполировали до зеркального блеска. Лазарус понимал, что, касаясь этого холодного гладкого камня, он должен что-то чувствовать. Может быть, гордость? Или ностальгию? Но он не чувствовал ничего особенного.

Совсем ничего.

Он спустился в нижний холл, и взял у дворецкого свой плащ и треуголку. На улице было ветрено, и носильщики портшеза замерзли, ожидая хозяина. Его портшез был новым, сделанным по заказу, снаружи его украшали черная эмаль и серебро, а внутри лежали алые плюшевые подушки. Один из носильщиков откинул верх, Лазарус ступил между поручнями и сел в портшез. Переднюю дверку закрыли и заперли, а верх опустили. Носильщики подняли портшез и отправились по лондонским улицам.

Лазарус гадал, что заставило мать вызвать его? Не собирается ли она снова просить денег? Это было маловероятным, поскольку она имела от него щедрое пособие и владела несколькими собственными имениями. Может быть, на старости она увлеклась азартными играми? Он громко фыркнул.

Носильщики остановились, и Лазарус вылез из портшеза. Дом, который он купил для матери, был небольшим, но весьма роскошным. Она жаловалась — все еще жаловалась, — что он заставил ее покинуть Кэр-Хаус.

В доме дворецкий проводил его в раззолоченную до неприличия гостиную. Лазарус просидел добрые полчаса, рассматривая золоченые завитушки на коринфской колонне, охранявшей дверь. Он мог уйти, но ему все равно пришлось бы когда-то разыграть этот фарс. Так уж лучше покончить с этим побыстрее.

Она вошла так, как входила всегда — остановившись в дверях на долю секунды, чтобы поразить своей красотой всех присутствующих.

Лазарус зевнул.

Она рассмеялась, но это не скрыло ее злости.

— Ты уже совсем потерял понятие о приличиях, сын мой? Или теперь модно не вставать, когда входит леди?

Он поднялся так лениво, что это выглядело как оскорбление, а затем, насколько это было возможно, коротко поклонился ей.

— Что вам нужно, миледи?

Это, конечно, было ошибкой. Показывая свое нетерпение, он давал ей повод затянуть встречу.

— О, Лазарус, неужели ты всегда ведешь себя так грубо? — Она осторожно опустилась на один из изящно раскрашенных диванов. — Это становится скучным. Я велела приготовить чай и сладкие булочки, так что, — она небрежно махнула рукой, — ты хотя бы из-за этого должен остаться.

— Должен? — тихо, с раздражением спросил он.

На красивом лице матери промелькнула нерешительность, но затем она твердо заявила.

— Ода.

Лазарус сел, на минуту уступая своей стареющей матери. Пока они ждали обещанного чая, он разглядывал ее. Он ненавидел чай, всегда ненавидел. Она не знала об этом или скорее всего просто хотела вывести его из себя?

В молодости леди Кэр славилась своей красотой, и время пощадило ее. Ее лицо было прекрасно, четкий овал лица, длинная изящная шея. У нее были такие же, как и у него, глаза. Ясные, синие, со слегка приподнятыми уголками. Лоб белый и гладкий. Волосы, как и у него, прежде времени поседевшие, но вместо того, чтобы попытаться выкрасить их или носить парик, она гордилась их необычным цветом. Она любила темно-синие платья, подчеркивающие этот цвет, и носила черные или темно-синие шляпки, отделанные кружевом и драгоценными камнями.

Она всегда знала, как надо привлекать внимание.

— А вот и чай, — сказала мать, когда в комнату вошли две горничные с подносами. Не прозвучало ли в ее голосе облегчение?

Служанки молча поставили подносы и тихо вышли. Леди Кэр начала разливать чай. Она задержала руку над чашкой:

— Сахар?

— Нет, спасибо.

— Конечно. — К ней вернулась самоуверенность. Мать протянула ему чашку. — Я вспомнила: ни сахара, ни сливок.

Он поднял брови и отставил в сторону чашку, к которой так и не притронулся. Что за игру она затеяла?

Казалось, мать не заметила, что он не обратил внимания на чашку чая.

— Тебя видели со старшей мисс Тернер. Она тебя заинтересовала?

Он какое-то мгновение с искренним изумлением смотрел на нее, а затем расхохотался:

— Так вы решили подыскать мне невесту, мэм? Она недовольно свела брови.

— Лазарус…

Он быстро перебил ее, переходя границу, которой они оба придерживались.

— Может быть, вы осмотрите и выберете несколько кобылок, а потом выстроите их передо мной в ряд, чтобы я сделал свой выбор? Конечно, это не так уж легко, учитывая слухи о моих странностях, распространяемые в лондонском обществе. Но самые расчетливые семьи наверняка будут держать своих девственниц подальше от меня.

— Не говори непристойностей. — Мать с жестом отвращения поставила свою чашку.

— Сначала грубости, затем непристойности, — заметил он. Его терпение иссякало. — В самом деле, мадам, удивительно, что вы вообще терпите мое общество.

Она нахмурилась. — Я…

— Вам нужны деньги?

— Нет, я…

— Тогда у вас есть какое-нибудь срочное дело, которое вам требуется обсудить со мной?

— Лазарус…

— Ничего не случилось? — перебил он. — С вашими землями или слугами?

Она молча смотрела на него.

— В таком случае, боюсь, я должен уйти, леди Кэр. — Он встал и, не глядя ей в глаза, поклонился. — Желаю вам доброго утра.

Он был уже у двери, когда она сказала:

— Ты не знаешь. Ты не знаешь, каково это было.

Он стоял спиной к ней и не повернулся, чтобы ответить.

Мэри Хоуп не становилось лучше.

Темперанс с беспокойством смотрела на кормилицу, Полли снова и снова пыталась заставить младенца взять сосок. Крохотные вялые губы младенца были раскрыты, но ребенок лежал неподвижно, его глаза не открывались.

Полли подняла глаза и печально взглянула на Темперанс.

— Она не сосет, мэм. Я почти не чувствую ее.

Темперанс выпрямилась, поморщившись от боли в спине. Сейчас казалось, что она хлопотала над Полли и ребенком уже целые часы. Полли сидела в старом кресле с ребенком на руках. Это кресло было самым удобным предметом обстановки в ее маленькой комнате.

Темперанс отдала его Полли, когда наняла ее как одну из кормилиц приюта. Кормилицы не жили в приюте. Они только брали подопечных к себе домой.

Поскольку Темперанс не могла следить за кормилицами, было очень важно найти женщин, которым она могла бы доверять, и Полли была лучшей из них. Немного старше двадцати, темноглазая и темноволосая кормилица была довольно хорошенькой. Она была замужем за моряком, который приезжал домой не слишком часто, однако успевал при этом завести со своей женой пару младенцев. Между его не слишком частыми посещениями Полли сама содержала и себя, и свое маленькое семейство.