Эммелина

В ее глазах все они были членами счастливого сообщества, которое никогда не примет ее. Войдя в столовую, все девушки расселись так быстро, словно у каждой было свое место (правда, изредка то в одном конце, то в другом вспыхивал спор, кому как сесть), и сразу принялись за еду. Ели много и с аппетитом, но в то же время ни на минуту не прекращали своих разговоров. Эммелина была очень рада, что нашла место около Хильды.

– Ну как? Басс сказала, куда отведет тебя?

– Сказала, но я не очень ее поняла, – ответила Эммелина, с опаской оглядываясь, но опасения были напрасны: миссис Басс находилась в другом конце комнаты. Она не садилась, стоя за всем надзирала, давала различные указания, разговаривала и беспрестанно отправляла себе в рот все новые и новые порции пиши.

Однако ответ Эммелины услышала Эбби.

– Как? Разве она не сказала о хлопке, который все время льетайет и вльезайет всьюду? – спросила она, рассмеявшись.

– Придержи язычок, а то и новенькой, и тебе достанется, – одернула ее Хильда.

Напротив, по другую сторону стола, жались друг к другу Элиза и Мейми. Несмотря на приложенные старания, они выглядели едва ли лучше, чем Эммелина, но их было двое, и ей казалось – от этого им гораздо легче.

Но вот завтрак кончился. Девушки начали выходить из столовой. В прихожей снимали с крючков свои шали и затем исчезали в дверях, почти все – парами. По ощущениям Эммелины, завтрак длился всего минут пять. На самом деле – полчаса. Но вот в столовой, кроме нее, остались лишь Мейми с Элизой, и миссис Басс объявила, что теперь надо идти на фабрику, но, когда Эммелина сказала, что ее шаль наверху, решила сначала пойти с двумя девушками, а потом уж вернуться за Эммелиной. Эммелину это вполне устраивало.

Сбегав к себе наверх за шалью, она быстро спустилась вниз. Всюду, казалось, было пусто. Немного поколебавшись, она решила, что лучше всего подождать миссис Басс на крыльце, но по дороге к выходу невольно задержалась. Две вещи привлекли ее внимание. Во-первых, общая комната, уютная и просторная, уставленная множеством зачехленных кресел, среди которых тут и там стояло несколько столиков. А во-вторых, комната по другую сторону коридора, видневшаяся за приоткрытой дверью. Она не только не походила ни на что, виденное Эммелиной раньше, но и разительно отличалась от всех других в пансионе. Эта комната, безусловно, была похожа на миссис Басс. И здесь она жила (со своими детьми, а теперь, когда они выросли, – одна). Стены покрывала удивительная мозаика из картинок-наклеек (Эммелина о таких слыхом не слыхивала, не то что не видела). На некоторых изображены были исторические сюжеты, например генерал вручает договорную грамоту индейскому вождю, стоящему рядом со своей лошадью, а на других – букеты или гирлянды. В зависимости от цвета и размера картинки были либо наклеены вплотную, либо же наезжали друг на друга. Впечатление от стен было просто ошеломляющим, а в комнате стояли еще плюшевый диван (тоже невиданная диковинка) и огромная, с кованым изголовьем кровать. Возле дивана висело зеркало. Такого большого Эммелина не видела никогда. Ее охватило безумное искушение увидеть себя в гигантском зеркале, но сделать это, не переступив порога, оказалось невозможным. Пол в комнате был такой же пестрый, как стены. Его покрывал ковер, состоящий из множества половиков и дорожек, скрепленных между собой разноцветными вязаными полосками. На комоде, как и на подоконнике в кухне, стояли горшки с цветами. И это тоже было новинкой для Эммелины.

Застыв у двери, она вся разрывалась между желанием войти и пониманием, что это неприлично. Конечно, она была сейчас в доме одна, но миссис Басс ведь могла вернуться в любую минуту! Страшно хотелось глянуть в это прекрасное большое зеркало, но нельзя было взять и войти без спроса. У Мошеров, в отличие от многих других файеттцев, зеркала не было, и она вот уже около года не видела толком своего отражения, а теперь ей сказали, будто она хорошенькая. Дома такие вещи не обсуждали. В Файетте говорили про иных девушек, что они пользуются успехом благодаря смазливому личику, но дома ей не с кем было сравнить себя, только с матерью. А мать – ей казалось – была так прекрасна, что рядом с ней Эммелина всегда ощущала себя, может, и не уродливой, но невзрачной.

Сердце отчаянно колотилось, и все-таки она тихо, на цыпочках прошла в комнату, но почти сразу же замерла, услыхав чьи-то шаги на крыльце. Кто это? Обернувшись, она увидела в дверях девушку, на которую обратила внимание еще за завтраком. Та молча ела, не принимая участия в разговорах, и прижимала ко лбу что-то вроде компресса. Сейчас она стояла на пороге, высокая, худенькая и очень бледная.

– Ой, извините, – прошептала Эммелина, заикаясь. – Я не… я не хотела…

– Не надо извиняться, – ответила девушка, – Конечно, заходить к миссис Басс не разрешается. Но глянуть в зеркало кому не хочется?

Эммелина стояла, как столб. Впервые в жизни она поняла, что чувствуют дети, когда их, пойманных на проступке, ставят лицом к лицу с классом.

– Миссис Басс разрешает нам поглядеться в зеркало, когда по воскресеньям мы собираемся в церковь, – продолжала между тем девушка. – Только если на кого рассердится, тому запрещает. – Вздрогнув, она опять приложила ко лбу компресс.

– Вы больны? – наконец обретая дар речи, спросила ее Эммелина и сама не узнала своего голоса.

– Нервы больные, – ответила девушка.

– О, как жаль! – Смысл сказанного был Эммелине неясен, но слова наводили на мысль о серьезном недуге. Удивительно было только, как эта больная девушка смогла попасть в пансион миссис Басс.

А та продолжала разглядывать Эммелину и что-то, казалось, обдумывала. Потом сказала:

– Меня зовут Мери Стедман.

– Эммелина Мошер.

– Ну, посмотритесь же в зеркало, – придерживая платок на лбу, предложила Мери. – Не бойтесь. Я посторожу.

Слишком смущенная, чтобы сказать «спасибо», но неспособная противиться соблазну, Эммелина повернулась и стала буквально подкрадываться к зеркалу. При этом она невольно закрыла глаза, словно хотела не дать ему разглядеть себя. Почти вплотную оказавшись перед зеркалом, она, решившись наконец, их открыла – и сразу же снова зажмурилась. Потому что из зеркала на нее глянула жалкая и нескладная деревенщина. Страшно было подумать, что это и в самом деле ее отражение. Она еще раз открыла глаза, но нелепая фигура не исчезла. Старательно сшитое платье из домотканой материи выглядело каким-то грязно-бурым и мешковатым, причесанные по-детски волосы казались совершенно неухоженными, да и весь облик больше напоминал сосунка-жеребенка, чем взрослую девушку. Ужас! И как могла она хоть на секунду поверить, что превратилась в красотку? А те, кто заставил ее так думать, они что – сумасшедшие? Или пытались ее подбодрить? Отшатнувшись от зеркала, она пролетела стрелой мимо Мери Стедман, промчалась через прихожую и вылетела на крыльцо.

Не будь все вокруг таким страшным и незнакомым, она, не останавливаясь, побежала бы и дальше. Но перед ней был пугающий мир. Стоило ей открыть дверь, шум фабричных машин стал вдесятеро сильнее, и трудно было даже поверить, что они не здесь, рядом, а в нескольких сотнях ярдов. Перед глазами были кирпичные дома и кирпичная мостовая, которую она запомнила с вечера. Само небо, сам воздух были здесь не такими, как дома, в Файетте. Сильный ветер стремительно гнал тяжелые облака, и они, закрывая ежесекундно солнце и превращая молниеносно ясный день в пасмурный, а потом снова в ясный, казалось, действовали заодно с безостановочно грохочущей фабрикой.

Прямо напротив, на двух крылечках соседних домов, хозяйки, перекинув через перила половики, усердно их выколачивали и так же усердно болтали. В отличие от миссис Басс, обе были не страшные и внушали доверие. Эммелине даже захотелось, чтобы они вдруг взяли да и заговорили с ней. Потом она вспомнила свое отражение в зеркале. Страшилище! И этому страшилищу надо сейчас идти устраиваться на работу.

Что делать? Надо взять себя в руки и попытаться хоть как-то исправить дело. Она пригладила волосы, заново запахнула шаль, провела рукой по лицу, пытаясь согнать с него выражение страха, и стала смотреть на женщин напротив, стараясь казаться уверенной и спокойной, хотя в душе сомневалась, что это ей хоть в какой-то степени удается.