Эммелина

Джудит Росснер

Эммелина

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Это рассказ об Эммелине Мошер, которую еще раньше чем ей исполнилось четырнадцать отправили из дома, с фермы в штате Мэн, на хлопкообрабатывающую фабрику, в штат Массачусетс, так как семье необходим был ее заработок. Случилось это в 1839 году.

В те времена Файетт, где жила семья Эммелины, славился превосходным молочным скотом, но ферма Мошеров стояла на каменистом холме, и даже в лучшие времена они не знали достатка. Что же касается поры, о которой мы говорим, то дела шли неважно по всему штату, и три года кряду отец Эммелины не мог наняться нигде на работу и что-то добавить к тем крохам, которые приносило хозяйство. А потом наступил год, когда заморозки, ударив в июне, на корню уничтожили нежные всходы, и уже в третью неделю ноября припасов оставалось так мало, будто добрая половина зимы позади.

В семье было девять детей, и всем беспрестанно хотелось есть. Трехлетний плакал, просясь к груди, когда мать кормила полуторагодовалого, но у матери не было молока на двоих. А если говорить правду, то после смерти последнего из детей, умершего сразу же после рождения, и на одного-то едва хватало. Видя и понимая это, Эммелина – она была старшей – нередко думала: как жалко, что я не могу кормить малышей. Почти все другие работы по дому они делили с матерью поровну. Саре Мошер был тридцать один год, а Эммелине тринадцать.

Вот уже некоторое время и старшим детям, и родителям казалось: что-то случится, какая-то перемена произойдет под воздействием внешних сил и даст им возможность жить дальше. Глубоко набожная Сара Мошер была уверена, что Бог поможет им по-своему и в свое время, но Генри Мошер перестал в последние недели ходить в церковь и приговаривал: если у Бога нет для меня времени, то у меня его для Бога и того меньше. И когда помощь пришла, в ней поначалу не разглядеть было дело рук Божьих.

Ханна и Абнер Уоткинсы, дядя и тетка Эммелины, жившие в Линне, штат Массачусетс, приехали в гости впервые за много лет, и общение оказалось тяжелым для всех. Мало того что Уоткинсы поражены были скудостью жизни семейства Мошер и не особенно это скрывали, они, и прежде всего Ханна, склонны были наводить на все критику. Всем своим видом тетушка говорила определенно и недвусмысленно, что, если бы Генри Мошер больше думал о благочестии, дела в штате шли бы не так плачевно, да, вероятно, и заморозков бы не случилось. Мать Эммелины, еще неокрепшая полностью после рождения пяти детей, одного за другим в течение четырех лет, и смерти последнего ребенка, которому суждено было прожить лишь считанные часы, испытывала глубокий стыд под пристальным, всепроницающим взглядом невестки. И видеть это было истинной пыткой для Эммелины, любившей мать нежно и горячо, сильнее, чем обычно любят дочки, и никогда не сомневавшейся в ее совершенстве.

Самым большим испытанием были совместные трапезы, так как, сидя вокруг стола, занимавшего чуть ли не всю длину комнаты, они, словно в ловушке, обречены были смотреть друг на друга или в полупустые тарелки, которые наводили на мысль, что кто-то успел побывать тут до них и съесть почти все. Ханна вела беседу. Она говорила без остановки, и ее голос напоминал стук незапертой двери, которую бьет, срывая с петель, ураган. Когда на минуту все замолкает и кажется, будто ветер утих, дверь начинает опять громыхать с прежней силой.

Если Ханна не рассуждала о небывалых достоинствах Линна, штат Массачусетс, а также своего дома и мужа, речь ее неизменно переключалась на город Лоуэлл – средоточие крупных бумагопрядильных фабрик. Их владельцы создали замечательные условия для всех, кто там трудится. И благодаря этим условиям, в Лоуэлл стекаются очень приличные люди. К слову сказать, там много хороших, добропорядочных девушек. Похожих, кстати, на Эммелину. Они приехали из Мэна и Нью-Гемпшира, где семьям фермеров сейчас приходится туго. Именно в Лоуэлле Абнер заработал деньги, позволившие ему открыть свое сапожное дело.

– В Лоуэлле есть девушки, – продолжала говорить Ханна, – которые платят за обучение братьев в школе. А некоторые сумели выкупить заложенные родительские фермы. На свои заработки! Каково? А живут они очень весело, потому что Лоуэлл – это вовсе не то, что вы думаете.

Замечание было, пожалуй, не совсем верным, ибо до той поры, пока Ханна не стала рассказывать им о Лоуэлле, они не думали о нем вовсе.

– Там сотни девочек, ровесниц Эммелины, – не закрывала рот Ханна, – а есть даже и помоложе. И зарабатывают столько, что, заплатив за еду и жилье, посылают еще домой по два доллара. По два доллара в неделю!

В комнате воцарилась мертвая тишина. Такую огромную сумму дети не могли даже вообразить, да и родители вот уже несколько лет не держали в руках два доллара сразу. Эммелина почувствовала вдруг что-то похожее на страх и, больше того, боязнь за себя, но откуда и почему пришло это чувство, она не знала.

– Ну, что ты скажешь, Эммелина? – спросила ее Ханна. Та вздрогнула. Почему обращаются именно к ней?

– Довольно об этом, – проговорил отец тихо и озабоченно.

– Но, Генри, подумай! Уже через несколько лет ты смог бы выкупить закладную. Пока вы все были бы сыты. А если она совсем уж не приживется на фабрике, то вернется пораньше.

И только тут Эммелина начала понимать, что Ханна уговаривает отца с матерью отправить ее в Лоуэлл. Не в силах оторвать взгляд от тарелки, она ждала, чтобы отец объяснил Ханне – это немыслимо; в сотый раз думала: и зачем только приехали эти Уоткинсы; надеялась, что сейчас мама напомнит, какая она еще маленькая. (В этот момент впервые она почувствовала, что мала даже для своих лет.) Ища поддержки, она взглянула на мать. Та хотела что-то ответить, но смешалась и покраснела.

Значит, они в самом деле считают это возможным. Готовы услать ее прочь из дома. Ей показалось, что жизнь вдруг покинула тело и оно налилось ужасом, сковавшим ее так сильно, что она потеряла способность двигаться и говорить, да и дышала даже с трудом.

– Подумай, ты сможешь собой гордиться, – сказала ей Ханна.

Подняв взгляд на отца, Эммелина увидела, что он не ест, а лишь слепо тычет в тарелку вилкой. Малыш Уильям, сидевший у матери на коленях, тянулся к кусочку хлеба, лежавшего на их общей тарелке. Младшие дети уже вставали из-за стола, но одиннадцатилетний Эндрю и десятилетняя Гарриет, достаточно взрослые, чтобы в общих чертах понимать, о чем речь, выжидали, стараясь определить, насколько все это важно. Справа от Эммелины, в торце стола, рядом с отцом, сидел Льюк. Притворяясь, что смотрит в тарелку, он неотрывно следил за ней из-под полуопущенных век грустными серыми глазами. Льюк – на одиннадцать месяцев моложе, чем Эммелина, – был ей ближе не только по возрасту, но и по склонностям, и по душе.

Почувствовав, как на глаза набегают слезы, она опустила голову, чтобы их никто не увидел. В горле стоял комок от сдерживаемых рыданий.

А Ханна между тем объясняла, насколько лучше работать на фабрике, чем бесконечно гнуть спину на ферме. Хотя в годы девичества – Эммелине рассказывал это отец – она была твердо убеждена, что правильнее всего жить на ферме в Файетте. Ей было уже тридцать четыре года – вторая молодость позади, – когда, отправившись на церковный праздник в Ливермол Фолс, она повстречала там Абнера Уоткинса. Абнеру было всего двадцать восемь, но он целых двенадцать лет отсутствовал в Ливер-моле, потому что шестнадцатилетним парнишкой ушел из отчего дома в Линн и стал там подмастерьем сапожника. Проработав у него двенадцать лет, он с разбитым сердцем вернулся в родные края, так как на предложение, сделанное им младшей дочери хозяина, отец ответил отказом. Через неделю после знакомства они с Ханной уже поженились и были готовы начать совсем новую жизнь, но не в Линне, а в Лоуэлле. Шел 1832 год, и крупные фабрики процветали. Спустя всего несколько дней по приезде Абнер получил место в фабричной мастерской, занимавшейся ремонтом кожаных изделий, через два года стал управляющим, а еще через три накопил столько денег, что смог открыть в Линне собственное дело. Теперь жена его восхваляла Линн и Лоуэлл и сожалела обо всех, прозябавших в Файетте.