Добродетельная вдова

В любую минуту он может вспомнить своё имя и то, что у него есть жена, которая вправе требовать от него подобных услуг! И двенадцать детишек. Как он смеет заставлять её думать, что без него ей не обойтись… заставлять её и Эми чувствовать себя частью семьи… Это же нечестно.

Днём она заметила, что Эми, белая как мел, с застывшим на крохотном личике ужасом стоит во дворе и смотрит вверх. Элли выбежала на улицу узнать, что случилось, и перепугалась не меньше дочери, увидев, как этот несносный человек лазает туда-сюда по крутому скату крыши, беззаботно выравнивая шифер. Она не могла сдвинуться с места, только беспомощно крутила в руках кухонное полотенце. Несколько раз он поскальзывался, и сердце Элли едва не выскакивало из груди, а когда она поняла, что он чинит её протекавшую крышу, – тугим комом встало в горле. Должно быть, он заметил, что она поставила на подоконник своей комнаты котелок, чтобы туда капала вода.

Всё время, пока он был наверху, Элли боялась даже вздохнуть, а уж о том, как он взобрался на крышу без лестницы, даже думать не смела! И вот он наконец спустился вниз, спустился столь стремительно, что она испуганно ахнула, а после стоял и смотрел таким… таким взглядом, словно она должна благодарить его за то, что он рисковал своей дурьей башкой по столь ничтожному поводу!

Да она готова была его тут же придушить. Или запрыгнуть на него и целовать до потери сознания.

Но разумеется, она ничего подобного сделать не может, ведь он ей не принадлежит – и вряд ли когда-нибудь будет принадлежать, – следовательно, у неё нет права ни целовать, ни душить его. Ей даже накричать на него нельзя, как, скажите на милость, она может на него кричать за то, что он ей помог? За то, что так глупо напугал? За то, что она вдруг поняла, что влюбилась в него? Негодяй!

Она любила его.

Победная ухмылка медленно сползла с его лица, глаза загорелись, и Элли подумала, не произнесла ли она эти слова вслух. Он глядел на неё, прожигая насквозь, синие глаза пылали, нечто прочитав в её лице. Он решительно шагнул к ней. Она знала, что он собирается сгрести её в объятия и поцеловать, как сегодня утром, так, что она вся растает.

Но она не может, ох, не может. Ведь если она позволит ему любить себя, а потом будет вынуждена отпустить его, она этого не перенесёт… Элли вытянула трясущуюся руку, останавливая его, и он слегка отступил назад, тяжело дыша и поедая её взглядом. Она, не отрываясь, смотрела ему в глаза, однако не подпускала к себе, выставив вперёд руки. Так они и стояли, недвижимы.

– Мистер Мишка! – раздался сердитый детский голосок.

Он не ответил и всё глядел на Элли, прямо-таки пожирая её глазами.

– Мистер Мишка! – Эми яростно дёрнула его за штанину.

С видимым усилием он наконец оторвал взгляд от Элли и присел на корточки перед её дочуркой.

– Что, принцесса?

– Нельзя забираться на крышу без маминого разрешения! Это очень опасно. Ты мог свалиться вниз и снова разбить себе голову. Ты плохой мишка! – И добавила дрожащим голосом: – И ты страшно напугал меня и маму.

– Правда напугал, принцесса? – смягчившимся голосом проговорил он. – Тогда прими мои извинения. – Он сгрёб девчушку в охапку и нежно прижал к себе. Посмотрев поверх маленькой Эминой головки, он встретился взглядом с Элли, в его глазах читалось раскаяние и что-то ещё, чему она не могла дать определения.

Глаза Элли затуманились. Ну что поделаешь с этим мужчиной? Разве отыщется на свете женщина, которая может не полюбить его? Она пошла обратно к дому. У него, наверное, с полдюжины любящих жён.

Элли нервничала. Ночь подступала всё ближе и ближе. Они сидели у огня в дружелюбном молчании. Она штопала, он строгал полено. Эми только недавно отправилась в постель. И Элли тоже давно пора было ложиться, но она всё оттягивала этот момент. Скоро им снова придётся делить одну кровать. Выбора не было. Да, они уже спали в одной постели две последних ночи, однако он-то был без сознания. Главным образом…

Она старалась не думать о том, что почувствовала, когда проснулась в его объятиях. Нельзя допустить, чтобы это повторилось. Это неподобающее поведение для респектабельной вдовы, и ничего подобного себе она больше не позволит, потому что, ко всему прочему, она боялась, что если позволить ему опять так прикасаться к ней, остановиться уже будет невозможно. Она и так уже почти по уши влюблена в него. Она не сомневалась, что если отдастся ему, то он окончательно завладеет не только её телом, но и сердцем…

Она и так уже почти всё потеряла в жизни, но всё-таки выжила. Однако если она полюбит его и после потеряет, этого ей, вероятно, не достанет сил пережить. Она должна оставаться сильной, если не ради себя, так ради Эми. Разбитое сердце – не позволительная для Элли роскошь. Она не даст этому мужчине разбить ей сердце.

– Мистер Мишка, – прочистив горло, обратилась она к нему, пользуясь именем, что дала ему Эми.

Он вскинул взгляд:

– Миссис Кармайкл?

Лицо его растянулось в медленной улыбке, белые зубы по-волчьи сверкнули в свете камина. Он снова смотрел на неё тем взглядом, и она ощутила, как неровно забилось её сердце.

– Это насчёт приготовлений ко сну, – проговорила она, стараясь, чтобы голос звучал живо и бесстрастно. Вышло нечто похожее на писк.

– Да? – понизил он голос.

– Я добродетельная вдова, – начала она.

Он выгнул бровь.

– Я… – с негодование повторила она.

– Всё в порядке любимая, – успокаивал он. – Я не сомневаюсь в твоём целомудрии.

– Не называйте меня любимая…

Он поднял руку в примиряющем жесте.

– Миссис Кармайкл… Элли… со мной ты в безопасности. Даю слово джентльмена, что не причиню тебе боли.

На лице Элли читалось беспокойство. Легко ему давать такие благородные обещания, но откуда узнать, джентльмен ли он? И что он подразумевает под болью? Его уход – вот что окажется для неё болью, но останется ли он, когда излечится от потери памяти? Она в этом сильно сомневалась. С чего вдруг привлекательный мужчина, полный здоровья и сил, захочет остаться в маленьком коттедже в какой-то глуши с бедной вдовой и маленькой девочкой?

– Нам ничего не остается, как… – она судорожно сглотнула, – разделить постель – в определённой мере, разумеется. Я завернусь в простыню, и вам тоже придётся это сделать. И сим образом мы разделим кровать и одеяло, однако же сохраним целомудрие. Вы согласны? – Голос её вновь сорвался на писк.

– Согласен, – отвесил он ироничный поклон. – Теперь мне можно отправляться наверх раздеваться, а ты займёшься тем же самым у камина?

Элли почувствовала, что краснеет.

– Совершенно точно.

Она снесла вниз ночную рубашку из самой плотной ткани и, как только услышала его шаги на втором этаже, стала расстёгивать платье. Элли раздевалась при свете камина, пару раз взглянув в окно на кромешную ночную мглу, чувствуя себя выставленной на показ. Закутавшись в толстенную шаль, подхватила свечу и бегом поднялась по ступеням. Она остановилась в дверях.

– Вы нашли свою простыню? – прошептала она. – Я положила её для вас на кровать.

Ответом ей был глубокий смех, звук которого восхитительным эхом прокатился по её телу.

– Так нашли? – повторила она свой вопрос, поднимая свечу и разглядывая спальный альков.

– Да, любимая. Я же дал слово, помнишь. Я само целомудрие, безвреден, как мышь в мышеловке. – Голые плечи и верхняя часть груди тёмным пятном выделялись на фоне белой простыни. Взгляд таинственный, белые зубы нет-нет да поблёскивают. Он не выглядел целомудренным. Он выглядел привлекательным и сильным, в общем, настоящая угроза для душевного спокойствия добродетельной вдовы.

Она сглотнула и, отвернувшись от него, села, чтобы снять обувь и чулки. Затем взяла свою простыню и плотно в неё завернулась, чувствуя, как он следит за каждым её движением. Наконец она загасила свечу, поставила её на пол у кровати, сделала глубокий вдох и нырнула в постель рядом с ним.