Все и немного больше

— Ты когда-нибудь видела, чтобы луна была такого цвета?

— Красиво, — повторила Мэрилин.

— Наверное, так солнце смотрится с Марса или, может, с Юпитера.

— Как провела сегодняшний вечер?

— Чудесно! — радостно сказала она.

— Я слышала, как ты пришла, а вот прихода Билли не слышала. — Билли, который приезжал и уезжал в любое время дня и ночи, временно поселился в комнатах на первом этаже. — Он подвез тебя и снова куда-то уехал?

— Он повез миссис Штольц, Алфею, домой. А меня привез Чарльз.

— О, сколько лишних поездок! — В голосе Мэрилин послышалась досада.

Сари в темноте подошла к столику у кровати и выключила радио. Тишину в комнате теперь нарушали лишь стрекотание цикад и отдаленное журчание ручья.

— Мама, — медленно сказала Сари, — почему ты так встревожилась?

Мэрилин всегда исповедовала честность в отношениях с детьми, не допускала никакого родительского лицемерия, банальностей, недомолвок. Однако сегодня она вдруг почувствовала, что уходит от прямого ответа.

— Я хотела сказать… что неразумно, когда Чарльз едет сюда, а Билли отвозит миссис Штольц домой.

— В твоих глазах сверкнули искры, когда я сказала тебе, что Чарльз пригласил нас двоих на обед. — Тихий, печальный голос, столь похожий на материнский, стал еле слышным. — Он не нравится тебе?

— Не Чарльз, а Алфея! — резко сказала Мэрилин. Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. — Ее прегрешения дело далекого прошлого, но я не в силах этого забыть… Она разбила жизнь тети Рой.

— Но они так дружны сейчас!

— В этом вся твоя тетя. Для нее если друг, то друг навеки.

— А что сделала миссис Штольц?

— Ты помнишь, перед тем как дядя Джерри попал в аварию, он долго отсутствовал?

— Да, конечно. Тетя Рой была очень грустная и какая-то сама не своя… Ты хочешь сказать, что миссис Штольц…

— Именно. Джерри был тогда с ней. Эти месяцы стали настоящим кошмаром для Рой. Она боготворила Джерри. Она на наших глазах погибала, и мы ничего не могли сделать — жизнь буквально уходила из нее. Сейчас все это может показаться банальным, как сюжет последнего слезливого фильма, в котором я снималась, но, Сари, поверь, это чистая правда. Алфея вынула у нее сердце, а когда все ушло в прошлое, Рой по-прежнему осталась ее подругой.

Сари пересекла комнату и села на коврик возле стула Мэрилин.

— Миссис Штольц… Я сочувствую ей из-за ее отца. Но… у нее какой-то буравящий взгляд. Когда она смотрела на меня, я чувствовала себя как микроб под микроскопом… Как ты думаешь, это связано с воспоминаниями о прошлом, о бедном дяде Джерри или ее коробит, если Чарльз бросит даже беглый взгляд на женщину? При слове «Чарльз» голос Сари слегка дрогнул.

Мэрилин сделала глубокий вдох и поставленным актерским голосом спокойно произнесла:

— Я сразу же могу сказать, что ей нечего беспокоиться о Чарльзе.

— Как это понимать?

— Конечно, я мало знаю Чарльза, но мне кажется, он не относится к числу тех, кто поступает опрометчиво.

— Ой, мама…

— Я говорю это не с целью критики… Он очень уверен в себе.

— Таким он только кажется. Он отлично смотрится, потрясающе умен, у него знаменитая фамилия, о его семье написано во всех учебниках по истории. Но за этим скрывается… я не знаю, может, уязвимость. Он не может открыто выражать свои чувства и притворяется, что их у него нет.

В Мэрилин проснулся материнский инстинкт. Сари раньше встречалась с двумя мальчиками, и оба они (один — заика, другой — долговязый прыщеватый парнишка) подходили ей как два кусочка составной картинки-загадки при ее любви опекать и воспитывать. Высокомерный, с непроницаемым лицом сын Алфеи внезапно вызвал у нее симпатию. Он разобьет ей сердце. Я убью всякого, кто причинит ей боль. В темноте она погладила мягкие волосы дочери.

— Мама, а если ты попытаешься полюбить его? Ради меня?

— Это значит… между вами что-то есть?

— Это кажется фантастичным, да? — В ее голосе прозвучали сдерживаемая радость и одновременно неуверенность. — Он слишком хорош для меня.

Мэрилин вспомнила далекие годы, молодого загорелого морского офицера, который в своей ослепительной белой форме казался божеством, сошедшим к ней, бедной девушке, жившей над гаражом; вспомнила врача и то, как умерла часть ее души.

— Дело не в том, кто для кого слишком хорош, — сказала Мэрилин. — Это верно, что Чарльз отличается от тебя. Он и должен отличаться. Его богатство — это своего рода толстая стена, за которой он живет. Оно отдаляет от других людей и от жизни. Оно способно сделать некоторых людей жестокими.

— Чарльз не живет за толстой стеной, и он не отличается от других.

— Я не перенесу, если тебя кто-нибудь обидит! — воскликнула Мэрилин. — Это самое трудное в роли матери. Ты чувствуешь каждую боль своего ребенка, независимо от того, мал он или уже вырос.

— Тогда посмотри на Чарльза как на личность, а не как на стереотип.

Огорченная и удивленная враждебностью дочери, Мэрилин на некоторое время замолчала.

— Ты права. Я увязываю его с Джерри. — Она снова помолчала. — Имея такое имя и такую семью, нетрудно впасть в фальшь, но Чарльз производит впечатление искреннего человека.

Мэрилин проговорила слова роли весьма искусно, однако Сари, без сомнения, уловила желание успокоить ее. Она вздохнула и ничего не ответила. Мэрилин спросила:

— Ты не слышала машину Билли?

— Нет… Может, он еще с миссис Штольц. Вот он ей нравится. Он развлекал ее весь вечер.

— Развлек?

— Я думаю, что он заставил ее забыть об отце, — сказала Сари, поднялась и на прощанье обняла мать. — Доброй ночи.

Выйдя на лестницу, Мэрилин схватилась за перила. Обычно она чаще думала о своей слишком впечатлительной дочери и мало беспокоилась о Билли, если не говорить о страхах, связанных с призывом в армию. После травмы головы у Билли не было проблем со здоровьем, если не считать аппендицита. Билли всегда отличался самостоятельностью, неординарностью мышления, остроумием.

Билли всего двадцать четыре года, у Алфеи сын такого же возраста, сказала себе Мэрилин. Это всего лишь дружелюбный жест с его стороны — отвезти ее домой. Не надо выглядеть смешной.

Усилием воли Мэрилин заставила себя выбросить из головы все свои страхи и стала медленно спускаться по лестнице.

Алфея внезапно разразилась слезами.

Она и Билли находились в музыкальной комнате в «Бельведере» среди стереоколонок, которые были установлены главным звукооператором Фирелли. Алфея включила аппаратуру, и когда музыка наполнила комнату, она вспомнила — слишком поздно! — что это концерт Моцарта для валторны с оркестром. Именно эта вещь звучала в тот ужасный вечер, когда произошло ее памятное объяснение с родителями.

Алфея схватила сумочку, чтобы достать носовой платок.

— Ничего, Алфея, ничего. — Голос Билли был непривычно серьезным и звучал приглушенно.

Она отодвинула магнитную головку от вращающегося диска.

— Это из-за отца…

— Я понимаю…

— Это… его любимая вещь.

— Ничего страшного, плачьте. Я сам иногда это делаю.

Опустошающий комплекс любви-ненависти к отцу постоянно мучил и снедал ее. Единственный способ сейчас взять себя в руки — это начать обратный отсчет от ста. Когда она досчитала до пятидесяти, рыдания прекратились.

— Легче? — тихо спросил Билли.

— Я жду, что в любой момент может раздаться звонок.

— Отец настолько плох?

— Он, можно сказать, уже труп.

— Обычные медицинские потуги?

— Именно.

Билли сидел на краю дивана, упираясь мягкими туфлями в низкий столик.

— Это ужасно, — сочувственно произнес он.

— Почему люди даже умереть не могут по Божьей воле?

— Я думаю, что это объясняется слишком глубоким уважением к жизни медицинской братии. Иначе как обдирать респектабельных пациентов Беверли Хиллз, если они станут помирать слишком быстро?

Губы Алфеи тронула легкая усмешка, но затем она снова расплакалась.