Греховный поцелуй

Пальцы Эванджелины сжимали складки платья. Она не ревновала к Сьюзен. Вовсе не ревновала. Бурление в желудке, вне всякого сомнения, было всего лишь реакцией на съеденную жареную рыбу, а вовсе не на Лайонкрофта.

Его губы были крепко сжаты, а щеки уже слегка потемнели от подросшей щетины и представляли собой прекрасный фон для бледного шрама на подбородке. Эта отметина делала его вполне реальным, человечным и по-своему уязвимым.

Ее размышления были прерваны страшным грохотом. Эванджелина вздрогнула.

Это мистер Тисдейл тяжело опустился на стул рядом с ней, а потом наклонился, чтобы поднять упавшую трость. Он вытянул руку. Рука его заметно тряслась. И трость он так и не смог поднять, а уронил снова.

Эванджелина наклонилась, чтобы поднять ее для него. Он снова протянул руку за тростью, и ей не удалось избежать прикосновения его покрытой старческими пятнами кожи к ее запястью.

В то же мгновение будто что-то сместилось в ее сознании. Она увидела себя возле двери, открытой в чужую спальню.

– Вы хотите сказать… французский гувернер? – произнес мистер Тисдейл, и голос его дрожал больше обычного.

– Я просто боюсь за нее, – отвечал лорд Хедерингтон, но выглядел при этом скорее скучающим, чем напуганным. Он подавил зевок. – Но это ничего не меняет.

– Ничего? – Мистер Тисдейл принялся размахивать тростью, зажатой в покрытой старческими пятнами руке. – Это меняет все. Сделка расторгается.

Глаза лорда Хедерингтона сузились, его лицо больше не выражало скуки.

– Мой добрый друг, честь повелевает…

– Честь! – выкрикнул мистер Тисдейл. – В моей заднице больше чести, чем в вашей дочери. Я не стану просаживать свое состояние на девчонку, готовую расточать свое очарование на обычного гувернеришку, а не на уважаемого члена общества. Утром я уеду.

– Да послушайте вы, Тисдейл…

Эванджелина отдернула руку. Ей не следовало надевать митенки. Она прижала обнаженные кончики пальцев к вискам в надежде на то, что массаж отгонит головную боль прежде, чем та нахлынет на нее. Она вздрогнула, закрыла глаза и сильнее потерла виски, и тут перед ней возник Лайонкрофт.

– Что случилось? – спросил он, сгибая колено, чтобы лучше видеть ее глаза. Он приподнял ее подбородок. – С вами все в порядке?

– Я…

Эванджелина смотрела на него не отрываясь. Волосы падали на его лоб и приподнятые брови. Глаза были широко раскрыты, а рот казался напряженным. Он волновался за нее. И ради нее оставил Сьюзен в центре танцевальной площадки.

– Идите танцуйте, – прошипела Эванджелина, поймав злобный взгляд леди Стентон. – На нас смотрят.

– Не важно, – ответил он, но лицо его смягчилось, будто то, что она тоже смотрела на него, было показателем ее благополучия, даже большего, чем слова. – Пойдемте, – сказал он, потянув ее за руку. – Потанцуйте со мной.

– Не могу, – запинаясь, пробормотала она. – У вас есть Сьюзен, и к тому же…

– Они уже заиграли другой танец, – перебил он. – Прислушайтесь к мелодии. Это деревенский танец. Он предназначен для всех. Мистер Тисдейл благополучно храпит на своем стуле, а вы должны танцевать.

Он подал ей руку, заставил подняться на ноги и выйти на танцевальную площадку. При этом он улыбался так, будто они старые друзья.

И ей было приятно, что эта плутоватая улыбка и хорошее настроение вернулись к нему и что, несмотря на ее протест, они оказались среди танцующих пар. Она быстро поняла, что деревенские танцы не требуют особого мастерства, и потому принялась подпрыгивать, перескакивая через чужие ноги, и кружиться туда и сюда, с трудом удерживая равновесие.

Но в голову вступила боль, и ей стало казаться, что ее мозги лопнут от боли в гудящем черепе.

Всего за несколько минут Эванджелина узнала, что Эдмунд Радерфорд стал отцом еще одного незаконнорожденного младенца; Нэнси позволила Пьеру Лефевру сорвать со своих уст несколько поцелуев; лорд Хедерингтон порвал со своей любовницей сразу же после этого вечера; на платке Бенедикта Радерфорда выступила кровь, когда он закашлялся, а Франсина Радерфорд оказалась в интересном положении. Леди Хедерингтон, как выяснилось, в семнадцать лет насильно выдали за того, кто был сочтен хорошей партией, а леди Стентон все свое детство боялась матери Эванджелины…

Эванджелина уже горько раскаивалась в том, что заменила свои лайковые перчатки митенками, позволявшими соприкасаться с людьми кончиками ничем не защищенных пальцев.

Во время следующего пируэта она взяла за руку мистера Лайонкрофта, и дыхание у нее в груди пресеклось, потому что оказалось, что она могла видеть насквозь каждого из присутствующих и узнать о нем все, кроме него одного. Ни теперь, ни прежде, во время их случайной встречи в холле. Как такое могло произойти?

Ей было известно, что подобное возможно, хотя бывает редко. Ее бедная матушка не могла ничего узнать о Нейле Пембертоне, когда приехала к нему беременной и без гроша в кармане, и восприняла эту странную невосприимчивость к его характеру за подлинную любовь. И этот просчет стоил ей жизни.

Когда Эванджелина была ребенком, мама обращала ее внимание на то, что видения приходят к людям в моменты наивысшего эмоционального напряжения. Она говорила также, что Нейлу Пембертону было на всех наплевать, что никто и ничто не вызывало в нем эмоционального отклика. И в конечном итоге он даже начал гордиться своей жестокостью и черствостью. Но, в отличие от матери, по мере взросления Эванджелина начала испытывать видения всякий раз, когда соприкасалась с рукой отчима. Она видела его нескончаемые походы по тавернам, где он каждый раз находил какую-нибудь служанку и развлекался с ней в придорожной канаве, и его извращенное удовольствие, когда он бил ее мать. И с ужасом вспоминала тот случай, когда отчим признался своим собутыльникам, что больше всего хотел бы сделать с падчерицей…

Нет. О таких вещах лучше было не думать.

Но кожа Гэвина Лайонкрофта не говорила ей ни о чем и не открывала его тайн. Странная причуда судьбы? А возможно, то, что он больше походил на ее чудовищного отчима, чем она опасалась вначале?

Прежде чем Эванджелина успела прийти к какому-нибудь выводу, музыка закончилась. Эванджелина отшатнулась от Лайонкрофта раньше, чем он успел бросить на нее еще один вопрошающий взгляд.

Так же стремительно лорд Хедерингтон отдал поклон жене, кивнул остальным гостям, извинился, сказав, что у него неотложные дела, и вышел.

Все еще сидевший на деревянном стуле неуклюжей массой мистер Тисдейл пробудился, поморгал, глядя на тех, кто не танцует, а неуклюже стоит возле него, и заковылял к двери, при каждом шаге опираясь на трость, отзывавшуюся стуком.

Хмурая леди Хедерингтон смотрела ему вслед.

– Теперь остались шесть женщин и трое мужчин. И это неудобно, если мы решим продолжить танцы.

Она посмотрела на пианиста, на открытую дверь, а потом перевела взгляд на брата.

– Гэвин, – сказала она шепотом, – не будешь ли ты так любезен и не попросишь ли их вернуться? Я бы сделала это сама, но…

Лайонкрофт посмотрел на Эванджелину, и на мгновение их взгляды встретились, потом он наклонился к сестре и исчез за дверью. У нее внезапно возникло подозрение, что он отправился бить смертным боем своего зятя, а вовсе не просить его вернуться и продолжить танцы.

Бенедикт Радерфорд разразился кашлем, похожим на лай. Когда он пришел в себя, пробормотал нечто вроде:

– С меня хватит музыки на этот вечер.

И, прежде чем леди Хедерингтон удалось его улестить и уговорить остаться, он поклонился и покинул зал.

Франсина Радерфорд зевнула во весь рот, прикрывая ярко накрашенные губы рукой в перчатке цвета ликера «Шартрез», и сказала:

– Мне следует присоединиться к мужу. – И тотчас же последовала за ним.

У Эванджелины возникло опасение, что леди Хедерингтон может разразиться слезами.

– Мама. – Нэнси потянула мать за руку. – Если танцев больше не будет и мистер Тисдейл не хочет даже поговорить со мной, не могу ли и я удалиться?