Тайна старой девы

— Это тоже будет отдано в пользу бедных? — спросила она, разглядывая вышивку.

— Конечно, — ответила госпожа Гельвиг, — для этого Каролина и вышивала его, она достаточно долго просидела над ним. Я думаю, талера три можно будет за него выручить.

— Может быть, — сказала советница, пожимая плечами. — Но откуда ты взяла рисунок, дитя?

Фелисита слегка покраснела.

— Я сама придумала его, — тихо ответила она.

Молодая вдова быстро взглянула на нее. Ее голубые глаза стали почти зелеными.

— Сама придумала? — медленно повторила она. — Не сердись на меня, деточка, но твоей смелости я при всем желании не могу понять. Как можно было решиться на это, не имея нужных знаний! Ведь это настоящий батист, этот кусок стоил тете не менее талера, и все испорчено плохим рисунком.

Госпожа Гельвиг быстро вскочила.

— Ах, не сердись на Каролину, милая тетя, она, наверное, хотела сделать как лучше, — попросила кротким голосом молодая женщина. — Может быть, его все-таки можно будет продать... Видишь ли, милое дитя, я принципиально никогда не занималась рисованием, мне противен карандаш в женской руке, но, тем не менее, я отлично вижу, что рисунок плох... Что это за чудовищный лист!

Она указала на продолговатый листик с завернувшимся копчиком, который был так хорош, что его можно было принять за настоящий. Фелисита ничего не ответила, но еще крепче сжала губы и твердо посмотрела советнице в лицо... Та быстро отвернулась.

— Ах, милое дитя, опять этот пронизывающий взгляд! — сказала она жалобно. — Право, молодой девушке вашего положения нельзя так вызывающе смотреть. Вспомните, что вам всегда говорит ваш истинный друг, наш добрейший секретарь Вельнер: «Покорность, покорность, милая Каролина!» Опять у вас появилось это презрительное выражение, право, можно рассердиться! Неужели вы непременно хотите отклонить предложение этого честного человека, потому что вы его не любите?.. Смешно! Видно, Иоганну придется, в конце концов, приказать вам!

Как хорошо молодая девушка владела собой! При последних словах она выпрямилась и посмотрела на дам с непередаваемым выражением ненависти и презрения. Но минуту спустя она ответила спокойно и холодно:

— Посмотрим, что из этого выйдет.

— Сколько раз я просила тебя, Адель, не касаться этого неприятного вопроса, — сказала с раздражением госпожа Гельвиг. — Неужели ты воображаешь, что можешь за несколько недель переделать эту упрямицу, над которой я бьюсь девять лет? Все это кончится, как только Иоганн приедет, и я трижды перекрещусь с благодарностью. Поди принеси мне шляпу и накидку, — приказала она Фелисите. — Я надеюсь, что эта скверная работа, — она презрительно отбросила носовой платок, — будет последней.

Фелисита молча вышла. Вскоре после этого госпожа Гельвиг и ее гостья показались на площади. Молодая мать нежно вела за руку свое больное дитя. Ее горничная Роза и старая Фридерика следовали за ними с корзинами: дамы собирались ужинать в загородном саду, а затем плести венки и гирлянды. Завтра должен был вернуться в родительский дом после девятилетнего отсутствия молодой профессор, и советница собиралась нарядно украсить его комнату, несмотря на ворчание госпожи Гельвиг.

Глава XI

Генрих запер дверь, и Фелисита поднялась по лестнице. Узкий коридор с его спертым воздухом показался молодой девушке милым и родным. Дойдя до двери, Фелисита вынула из кармана ключ и отперла дверь, за которой оказалась узенькая темная лестница, поднимавшаяся на мансарду.

Только один раз пришла она сюда по крышам, и с тех пор вход в одинокую келью старой девы был для нее свободен. Первое время она поднималась наверх вместе с Генрихом лишь по воскресеньям. Но вскоре старая дева дала ей ключ, и с тех пор она пользовалась каждой свободной минуткой, чтобы проскользнуть наверх. Весь мрак нижнего этажа оставался позади, как только Фелисита поднималась по узкой темной лестнице. Внизу она гладила и стряпала, а время своего так называемого отдыха должна была заполнять вышиваниями, доход от которых шел на благотворительные нужды. Всякое чтение, кроме Библии и молитвенника, было ей строго запрещено. Но в мансарде ей открывались чудеса человеческой мысли. Она училась с жадностью, а познания загадочной отшельницы служили для нее неисчерпаемым источником. Кроме Генриха, никто в доме не подозревал об этом знакомстве, малейшее подозрение госпожи Гельвиг положило бы всему конец. Несмотря на это, старая дева всегда внушала ребенку, что нужно будет сказать правду, если ее когда-нибудь спросят об этом. Но Генрих соблюдал осторожность.

Фелисита остановилась у одной двери, отодвинула маленький засов и заглянула с улыбкой в комнату, из которой раздавались пение, писк и крик. Посредине возвышались две елки, а вдоль стен в кадках росли кустики, на ветвях которых сидели птицы.

Фелисита отворила вторую дверь в комнату, обвитую плющом, с галереей гипсовых бюстов и больших, переплетенных в красный сафьян книг, лежащих за стеклом в старинном шкафу. Великие композиторы разных времен скрашивали одиночество старой девы. Она одинаково охотно играла и староитальянскую, и немецкую музыку. Но старинный шкаф таил в себе и другие сокровища. В особых папках хранились рукописи и автографы великих людей. Эту коллекцию составили в прежние годы, и много пожелтевших листков было приобретено ценой значительных жертв и редкого терпения.

Фелисита застала старую деву в комнате, которая находилась за спальней. Она сидела на скамеечке перед открытым шкафом, а вокруг нее на стульях и на полу лежали свертки полотна, фланели и предметы туалета новорожденного. Старушка повернула голову к вошедшей. Ее лицо значительно изменилось, и даже радость, которую оно выражало в эту минуту, не уничтожила следов дряхлости.

— Хорошо, что ты пришла, милая Фея, — сказала она. — Мне сказали, что к столяру Тинеману каждую минуту может прилететь аист, а у них даже не во что завернуть малютку. Наш запас еще весьма приличен, и мы можем собрать маленькое приданое, не хватает только вот этого, — она надела на свой маленький кулак розовый чепчик. — Ты должна сейчас же сшить это, Фея, надо обязательно отдать вещи сегодня же вечером.

— Ах, тетя Кордула, — сказала Фелисита, принимаясь за иглу, — я знаю наверняка, что Тинеману нужны и деньги, двадцать пять талеров.

Старая дева подумала.

— Гм, многовато для меня в настоящую минуту, — сказала она, — но все-таки это нужно устроить.

Она с трудом поднялась. Фелисита предложила ей руку и отвела старушку в музыкальную комнату.

— Тетя, — сказала она, внезапно остановившись, — жена Тинемана недавно отказалась стирать твое белье, чтобы на нее не рассердилась госпожа Гельвиг, ты не подумала об этом?

— Ты, кажется, искушаешь свою старую тетку? — сердито сказала старая дева, но ее глаза хитро блеснули.

Они обе засмеялись и подошли к стеклянному шкафу. Этот тяжеловесный старинный шкаф имел свои тайны. Тетя Кордула нажала на невинное с виду украшение, и в боковой стенке открылась узкая дверца. Тут располагался банк старой девы, имевший прежде для Фелиситы особое обаяние, так как ей не часто удавалось взглянуть на собранные здесь драгоценности.

Пока тетка считала талеры, Фелисита достала коробочку, стоявшую в самом темпом уголке, и с любопытством открыла ее. В ней лежал массивный золотой браслет, не украшенный ни одним драгоценным камнем. На браслете был выгравирован венок из роз и тонких веточек, внутри которого читались следующие стихи:

Swa zwci licp cin ander meinent

Hcrzerlichcn anc wane,

Und sich bcidin so vereinent...

Молодая девушка поворачивала браслет, ища продолжения, так как хотя она и не знала старонемецкого языка, но все же легко перевела последнюю строчку: «Если вы навеки соединились».

— Тетя, ты не знаешь, что там дальше? Старая дева подняла голову.

— О, дитя, зачем ты взяла это! — вскрикнула она, и в ее голосе послышались и неудовольствие, и испуг, и печаль. Она быстро схватила браслет, дрожащей рукой положила его в коробку и захлопнула крышку. Румянец, появившийся на щеках, нахмуренные брови делали ее взгляд мрачным. Казалось, она забыла даже о присутствии молодой девушки, так как с лихорадочной поспешностью спрятав эту коробочку обратно в угол, она схватила стоявшую рядом коробку, оклеенную серой бумагой, и стала нежно гладить ее. Черты ее лица смягчились, она вздохнула и пробормотала, ласково прижимая коробку к своей высохшей груди: