Свет молодого месяца

Когда она видела Хорейса накануне несколько минут, он был усталый, промокший и говорил несколько манерно, — это было единственное ее впечатление от него. Сегодня она доищется до истинной причины неприятностей. Сейчас она вот-вот найдет его, и тогда они поговорят так, как только они двое умели разговаривать.

Ближе к месту будущего дома Джима у реки она перевела лошадь в рысь. Хорейс сошел с лошади и стоял на том самом месте, где предполагалось построить новый дом Блэк-Бэнкс. Мэри подумала, что он не мог об этом знать. Просто его привлекало это место. Земля Блэк-Бэнкс не обрабатывалась годами, и ею завладели леса. Здесь было уютнее, более уединенно, чем на плантации ее отца, простиравшейся почти на тысячу акров, засеянной хлопком особого качества, дающим длинную нить.

— Тпру, милый, — тихонько сказала она. Мэри не могла поверить, что брат не слышал, как она подъехала, но он все еще стоял спиной к ней, заложив руки в карманы и глядя на реку.

Она сошла с лошади и быстро пошла через рощицу малорослых дубков, обвитых до самых верхушек лозой дикого винограда; в их сердцевидных листочках только начинала пробиваться та яркая золотистая расцветка, которой они опутают почти все деревья на острове через несколько недель. Когда не было Хорейса, любоваться осенью на Сент-Саймосе было некому. Правда, был один человек, который, вероятно, так же понял бы красоту осени, как она, но она не была в нем уверена, да и в себе тоже. Остальные считали это само собой разумеющимся и вежливо соглашались, когда она указывала им на блестящее черное камедное дерево на фоне желтого орешника. А Хорейс понимал это так же, как она.

Было больно ногам в лесу из-за сосновых шишек и крупных, грубых корней карликовой пальмы, но она была довольна, что не стала задерживаться дома, чтобы надеть туфли для улицы. Китайские хлопковые домашние туфли, которые были у нее на ногах, производили мало шума. Она вдруг поняла, что очень важно подойти к Хорейсу тихо и незаметно. И не в том дело, что желательно нагрянуть на него врасплох, а в том, что нельзя быть навязчивым. «Лишь бы мне удалось, — думала она, — говорить с ним как его сестра, а не как посторонний».

— Здравствуй, брат, — сказала она негромко. — Красиво здесь, правда?

Хорейс повернулся.

— Я мешаю? — спросила Мэри.

— Да.

Она внезапно остановилась, уткнув руки в бедра.

— Ну, я должна сказать, что ты очень дерзко приветствуешь старшую сестру, которую не видел почти четыре года. — Сразу же она готова была откусить язык.

Хорейс опять повернулся к реке.

— Извини, Мэри. Я слышал, как ты подъехала. Я надеялся побыть один некоторое время.

«А я тут и вломилась», — бранила она себя, вдруг почувствовав себя неуверенно с этим непредсказуемым молодым человеком; он был так изящен в городском платье, и так явно старался показать, что чувствует себя всего лишь гостем.

— Послушай, Хорейс, дорогой, это же я, Мэри! Что с тобой случилось? О, я не собираюсь расспрашивать тебя о неприятностях в Йеле. Но что случилось с тобой, моим любимым братом? Где ты? Так вот уехать одному, никому ничего не говоря — это совсем не похоже на тебя.

Сначала она говорила тихо, но потом голос ее становился все громче, и она ничего не могла с этим поделать.

— Мы все хотим помочь тебе, но ты только и знаешь, что отталкивать нас. Даже маму Ларней. Ты обидел ее сегодня утром, а ее ты не имеешь права обижать. Ты же все-таки Гульд. Ты член нашей семьи, и нет никакого смысла делать вид, что это не так. — Мэри вздохнула. — Хорейс, голубчик, неужели ты не можешь попробовать вернуться к нам, — хотя бы наполовину?

Он резко повернулся к ней.

— Да что ты хочешь, что я должен делать, ради всего святого? Хочешь, чтобы я вел себя так, как будто я совсем не такой, чем есть на самом деле? — Он неестественно засмеялся. — Впрочем, если подумать, это не так уж трудно, — я действительно не знаю больше, что я такое.

Она смотрела на него, более пораженная, чем обиженная.

— Так что ты хочешь, чтобы я делал? — повторил он. — Если человек уезжает на собственной лошади один, и его за это обвиняют в жесткости, отчужденности, обвиняют в том, что он обижает милых старых родственников... — его голос прервался. — Почему это я должен что-то решать? Почему со мной все обращаются как с душевнобольным, требующим осторожного обращения? Мне хочется вернуться, сестра, хочется подойти ближе, но разве это может получиться сразу?

«Чудесница» с алыми, ярко-голубыми и золотисто-зелеными перьями покачивалась на ветке, пытаясь дотянуться до семян. Мэри показала пальцем на крохотную птичку.

— Посмотри, это наша любимая птичка, брат. Помнишь, как они дерутся весной и ранним летом? А теперь она линяет. Видишь? Половина ее зеленого наряда пропала. И она совсем изменилась — весь задор исчез.

Хорейс вздохнул.

— Мне уже не шесть лет, Мэри. И даже не четырнадцать, и я не собираюсь уезжать в пансион. Мне на будущей неделе исполняется восемнадцать, и все эти разговоры ни к чему. Ты не изменилась, когда поехала в школу на север, потому что знала, что вернешься домой насовсем. Это всегда был твой дом. Ты отказывала женихам, отказывалась от преподавательской работы — от всего, потому что ты хотела остаться с отцом и управлять плантацией.

— А что в этом плохого? — вспыхнула она и про себя подумала: «Не все ты обо мне знаешь, братишка маленький».

— Ничего плохого. Вот это я и стараюсь объяснить тебе. Ты знаешь кто ты и чем хочешь заниматься. Мне безразлично, чем человек занимается, если он знает что он хочет этим заниматься.

— Ты когда-то знал. Ты всегда хотел быть юристом.

— Это папа хотел, чтобы я был юристом. Я тогда еще не умел самостоятельно думать, а он уже все решил. Ну, быть юристом или чем-то другим — не все ли равно! Я мог бы окончить другой университет и стать самым лучшим юристом во всей стране.

— Ты при папе поосторожнее выражайся.

— Не беспокойся, я знаю.

Мэри внимательно рассматривала его тонкое, восприимчивое лицо, темные круги под глубоко посаженными глазами, появившуюся у него твердую линию подбородка. Но в основном она думала о решении, которое представлялось ей правильным.

— Хорейс, я уверена, что тебе именно так и надо сделать. Окончишь другой университет и покажешь этим людишкам в Йеле! Я не знаю, что именно там произошло, но я совершенно уверена, что тебе следует решить так. Потом ты мог бы вернуться и открыть контору вблизи от дома, — может быть Брансуик к тому времени будет достаточно велик, если папе, мистеру Кингу и полковнику Дюбиньону удастся начать работу над каналом.

Он круто повернулся и побежал к реке. Мэри догнала его, схватила за плечи и изо всех сил попыталась встряхнуть. Он не пошевелился. Он был теперь взрослым мужчиной, а не маленьким братишкой. На глазах Мэри выступили слезы, такие же для нее непривычные, как и поведение Хорейса. А в следующий момент он обнял ее за плечи, и они оба плакали, прижимаясь друг к другу, пока не исчезла отчужденность и не высохли слезы.